«Искатель новых впечатлений»

Путь в Крым лежал через Ставрополь, Владимирский редут, почтовую станцию при речке Безымянной, Прочный окоп и дальше правым берегом реки Кубани через небольшие крепости и сторожевые станицы линейных и черноморских казаков.

За Кубанью простирались земли непокорённых черкесских племён. Край был во власти партизанской войны.

Чтобы обезопасить проезжающих от неожиданного нападения, главнокомандующий в Грузии генерал Ермолов приказал сжечь прибрежный камыш вдоль всей дороги.

Узнав о путешествии Раевского, Ермолов разослал приказ местным начальникам выделить в конвой для охраны генерала, «знаменитого заслугами своими», достаточное количество казаков, а в наиболее опасных местах и пехоту с артиллерией.

Кубанские станицы с каменными церквами, тёплые лунные ночи, тихая река… И везде тревожно, всё насторожено. Ночью выйдешь за околицу: «Кто идёт? Кто идёт? Кто идёт? Убью!»

Это дозорные. И казаки, что спят по избам, держат в головах заряженные ружья. И в поле работают тоже с ружьями.

«Видел я берега Кубани и сторожевые станицы — любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Ехал в виду неприязненных полей свободных горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за нами тащилась заряженная пушка с зажжённым фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа — они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению», — рассказывал Пушкин брату.

Опасность торопила.

Петербургский чиновник и третьестепенный литератор Гераков, ехавший одновременно с Пушкиным этим же путём, рассказывал, как они мчались от станицы Ивановской до Копыла: «Утро было свежее… Первые двенадцать вёрст мы проехали с быстротою молнии, менее нежели в полчаса, а 28 других в час, до Копыла, лежащего при речке Протоке. Здесь опасность заставляет так скоро ездить. Тут на пароме живо перевезли наши экипажи, а нас ещё живее на лодке; с такою же скоростию ехали мы до Петровского кордона на речке Калуи — 25 вёрст; до Андреевского кордона на речке Курке 25 вёрст; до Темрюка 25 вёрст; казаки переменялись на каждом кордоне».

К 12 августа Пушкин и его спутники добрались до западной оконечности Кавказа — Таманского полуострова, до заштатного городка Тамань. Это было жалкое селение на берегу Керченского пролива с несколькими десятками лачуг, окружённых ветхими заборами, с двумястами жителей. Отсюда предстояло отплыть морем в Керчь, но погода испортилась, море разбушевалось, и пришлось задержаться.

В Тамани, в построенной ещё Суворовым Фанагорийской крепости, генерала Раевского встретил комендант Каламар и отвёл квартиру.

Вокруг Тамани простиралась сырая, пустынная, унылая местность. Трудно было поверить, что некогда здесь шумела, торговала, трудилась Фанагория — город купцов и ремесленников, один из самых больших торговых городов Боспорского царства, греческой колонии на берегах Керченского пролива.

В округе находили куски мраморных плит с древнегреческими надписями, обломки античных статуй. Их собрали и выставили в здешней Покровской церкви. Там же поместили и знаменитый «камень Тмутараканский». В Киевской Руси Таманский полуостров (по-гречески — Таматарахия) называли Тмутараканью. В XI веке киевские князья основали на этой земле удельное Тмутараканское княжество, первым правителем которого был сын Владимира Киевского — Мстислав Удалой.

О том, что Тмутараканское княжество находилось именно здесь, узнали лишь в конце XVIII века, когда на Таманском городище нашли мраморную плиту с древнерусской надписью, в которой говорилось, что в 1068 году «Глеб князь мерил море по леду» от Тмутаракани до Керчи и намерил четырнадцать тысяч древнерусских сажен[1].

Пушкин был на древней Тмутараканской земле.

Через два дня море успокоилось, можно было двигаться дальше.

Путь от Тамани до Керчи при благоприятной погоде длился два с половиной или три часа.

«С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи».

Пантикапей… Колония древних греков на берегу Чёрного моря. В памяти оживали красочные рассказы лицейского профессора Кошанского, эффектные сцены Расинова «Митридата». Воображение рисовало величественные картины.

Над пустынной пристанью маленькой Керчи возвышалась гора Митридата. Городок был и русской крепостью, и торговым складом. Единственная правильная улица тянулась вдоль моря от остатков древних башен до ворот крепости. Остальные домики стояли вразброс. В Керчи насчитывалось четыре тысячи жителей, большинство которых занималось рыболовством, мелким торгом, добычей соли.

Много было греков — переселенцев с островов Архипелага: «архипелажских греков», как их здесь называли. Греки сохраняли свои старинные обычаи. Женщины трудились перед домиками, сидя на разостланных ковриках. Так и отдыхали.

Керчь занимала лишь малый клочок того, что когда-то звалось Пантикапеем и было столицей Боспорского царства. Древний город стоял на горе, где теперь перед Пушкиным в хаосе обломков выступали из земли неприглядные развалины, ряды отёсанных камней, куски кирпича, возвышения и рвы. Это и были следы Пантикапея…

«…На ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утёсов, грубо высеченных, заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни — не знаю».

Гробницу Митридата Пушкин не нашёл, да и не мог найти.

Митридат — царь Понта, ярый враг Рима, завоеватель Греции, Кавказа, Северного Причерноморья — владел и Боспорским царством. Потерпев поражение в борьбе с римлянами, он бежал в Пантикапей и здесь закололся. Сын Митридата — Фарнак — выдал тело отца победителям — римлянам. Их предводитель Помпей, уважая врага, велел похоронить Митридата в родовой усыпальнице в Синопе.

Гробница Митридата, следы Пантикапея… Пушкин ушёл разочарованный.

Древние камни не вдохновили его. Земля хранила свои тайны. Их предстояло ещё разгадать.

«Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землёю, насыпанной веками; какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий — но ему недостаёт ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится», — писал Пушкин о Керчи.

«Какой-то француз» — это был француз-эмигрант Дебрюкс, керченский смотритель соляных озёр, — не имел к Петербургу никакого касательства. Человек бедный, Дебрюкс, собирая в округе древние монеты и черепки в надежде продать их любителям, увлёкся археологией, обзавёлся лопатой и на свой страх и риск, без гроша в кармане, без специальных знаний кое-что раскапывал.

Он писал в Петербург в Академию наук, обращался к разным лицам, тщетно взывая о помощи.

«Из Керчи приехали мы в Кефу — остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности… Он… имеет большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной».

Пушкин Кефой назвал Феодосию.

Семён Михайлович Броневский, в недавнем прошлом градоначальник Феодосии, был отставлен от должности по наветам врагов. Честный и независимый, он остался нищим на старости лет. Жил тем, что продавал плоды своего сада — виноград и миндаль. В двух верстах от Феодосии на берегу Чёрного моря у него был дом с большим садом.

Здесь и остановились Раевские и Пушкин.

Именно у Броневского, которого уважал, а не у местных властей, попросил приюта генерал Раевский.

Любимым предметом разговоров Броневского были Кавказ и Крым, изучению которых он отдавал всё свободное время.

О Кавказе готовил двухтомный труд, о Крыме знал всё. Многое рассказывал.

Говорил о богатой греческой колонии Феодосии, о блистательной Кафе — так называли этот город хазары.

В XIII веке Кафу откупили у татарского хана Оран-Тимура предприимчивые и воинственные генуэзские купцы. Они построили крепость, окружили город стенами. Генуэзскую Кафу украшали дворцы, храмы, статуи. Кафа была огромным, самым большим в Крыму городом. Водой её снабжали водопровод и фонтаны. Каждое утро в городские ворота въезжала чуть не тысяча телег с всевозможным грузом. Сотни кораблей теснились у пристани.

В конце XV века город захватили турки. В русской летописи значится: «Того же лета 6983 (1475 г.) туркове взяша Кафу и гостей московских много побиша, а иных поимаша, а иных пограбив на откуп даваша».

Греческое название вернулось к городу после присоединения Крыма к России.

С конца XVIII века Феодосия стала главным русским портом на крымском побережье. И для привлечения сюда иностранных купцов получила на тридцать лет «порто-франко» — иностранные купцы торговали здесь беспошлинно.

От некогда блистательной Кафы осталось немногое — полуразрушенные стены, а в остальном это был пыльный небольшой городок, который мало-помалу отстраивался после разрушительных русско-турецких войн. Прямые широкие улицы, пустынные в жаркие дневные часы, площадь, бульвар на набережной…

В бытность свою градоначальником Броневский устроил здесь музей, где выставили крымские древности.

Новый облик города ещё не сложился. По словам побывавшего здесь Грибоедова, Феодосия представляла собой «смесь вековых стен Кафы и наших однодневных мазанок».

Из Феодосии в Гурзуф Раевские и Пушкин отплыли на военном бриге «Мингрелия», который предоставили прославленному генералу.

«Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не спал. Луны не было, звёзды блистали; передо мною, в тумане тянулись полуденные горы… „Вот Чатырдаг“, — сказал мне капитан. Я не различил его да и не любопытствовал».