ГЛАВА 12

Николас

Наверное, я мог бы сформулировать это лучше. Черт. Оливия застывает в моих объятиях, глядя на меня большими темными глазами на посеревшем лице.

- Ты помолвлен?

- Нет. Ещё нет.

Она пытается встать, но я крепко прижимаю ее к себе.

- У тебя есть девушка?

- Позволь мне объяснить.

Она сопротивляется еще сильнее.

- Позволь мне встать, и тогда ты сможешь все объяснить.

Я сжимаю ее еще крепче.

- Ты мне нравишься там, где ты есть.

Ее голос превращается в камень.

- Мне плевать, что тебе сейчас нравится - я хочу встать. Отпусти меня, Николас!

Мои руки падают, и она отскакивает от меня, часто дыша, глядя так, словно не знает, кто я. И никогда не знала. И на ее лице будто идет гражданская война - половина хочет убежать, другая половина хочет услышать, что я должен сказать.

После нескольких мгновений нерешительности другая половина побеждает. Она скрещивает руки на груди и медленно садится на край кровати.

- Ладно. Объясняй.

Я рассказываю ей всю историю. О бабушке, о списке - обо всех зайцах, которых нужно убить, и о том, что я пуля, которая должна сделать дело.

- Ух ты, - бормочет она. - А я думала, это у меня багаж. - Она качает головой. - Это... безумие. Я имею в виду, на дворе двадцать первый век, а ты должен делать все по договоренности?

Я пытаюсь пожать плечами.

- Все уже не так устроено, как раньше. В первый раз, когда мои бабушка и дедушка оказались одни в комнате вместе, было в их брачную ночь.

- Ух ты, - снова говорит Оливия. - Нелепость.

- По крайней мере, у меня есть шанс узнать женщину, на которой я женюсь. Я принимаю решение - но есть определенные требования, которые должны быть выполнены.

Она наклоняется вперед, упираясь локтями о колени, ее шелковистые волосы падают на плечи.

- Какого рода требования?

- Она должна быть благородного происхождения, хотя бы отдаленно. И она должна быть девственницей.

Оливия морщится.

- Господи, это же архаично.

- Знаю. Но подумай, Оливия. Когда-нибудь мои дети будут править страной, и не потому, что они заслужили это или были избраны - просто потому, что они мои. Архаичные правила - это единственное, что делает меня тем, кто я есть. Я не могу выбирать, за кем последую. - Я пожимаю плечами. - Такова жизнь.

- Нет, не такова, - тихо говорит Оливия. - Это моя жизнь.

Когда она смотрит на меня, выражение ее лица становится жестким, а глаза стальными, от чего я вжимаюсь в стену.

- Почему ты мне не сказал? Все эти ночи, почему ты ничего не говорил?

- Не было никаких причин говорить тебе... поначалу.

Она быстро встает, повышая голос.

- Честность - вот причина, Николас. Ты должен был мне рассказать!

- Я не знал!

- Чего ты не знал? – усмехается она.

- Не знал, что я буду так себя чувствовать! - кричу я.

Презрение исчезает с ее лица вместе с гневом.      На смену им приходит растущее удивление, может быть, немного надежды.

- Как ты себя чувствуешь?

Эмоции клубятся внутри меня - такие новые и незнакомые, что я едва могу выразить их словами.

- У меня чуть больше четырех месяцев. И когда я вошел в ту кофейню, я не знал, что в конечном итоге захочу каждый день проводить... с тобой.

В уголках ее глаз собираются морщинки, а губы растягиваются в едва заметной улыбке.

- А ты хочешь?

Я касаюсь ее щеки и киваю.

- Разговаривать с тобой, смеяться вместе с тобой, смотреть на тебя. - Затем я ухмыляюсь. - Желательно быть похороненным глубоко в кое-какой части тебя.

Она фыркает и толкает меня в плечо. А потом я становлюсь серьезным.

- Но это все, что я могу предложить. Когда закончится лето, наши отношения тоже закончатся.

Оливия проводит рукой по волосам, слегка дергая их. Я снова сажусь в кресло и добавляю:

- И это еще не все.

- О Господи, что еще? Где-то есть давно потерянный ребенок?

Я вздрагиваю - хотя знаю, что она шутит.

- Логан был прав насчет прессы. То, что они еще не заполучили твое фото – просто глупая удача и вопрос времени. И когда они это сделают, твоя жизнь изменится. Они будут говорить со всеми, кого ты когда-либо знала, копаться в финансовом положении «У Амелии», рыться в твоем прошлом...

- У меня нет прошлого.

- Тогда они его придумают, - огрызаюсь я, сам того не желая. Это из-за разочарования—разочарования, что времени мало... и стены давят со всех сторон. - Нелегко быть моим другом; еще труднее быть моей любовницей. Думай обо мне как о ходячей бомбе - все, что находится рядом со мной, в конечном итоге попадет под раздачу.

- А ты показался мне такой находкой, - шутит она, качая головой. Затем встает и поворачивается ко мне спиной, размышляя вслух.      - Значит, это будет как... в фильме «Дорогой Джон», или у Сэнди и Зуко в «Бриолине»? Летний роман? Интрижка? А потом... ты просто уйдешь?

- Именно.

Я смотрю ей в спину и жду. Мой желудок скручивает от нервов. Потому что я не помню, чтобы хотел чего-то так же сильно, как хочу ее.

- Если тебе нужно время, чтобы подумать об этом, я...

Оливия быстро поворачивается, прерывая мои слова настойчивым прикосновением губ, ее сладкие губы горячие и требовательные. Мои руки автоматически находят ее бедра, притягивая к себе между коленями. Затем она выпрямляется и проводит пальцем по губам, глядя на меня сверху вниз.

- Ты это почувствовал?

Искра, электричество. Желание, которое питается само собой, наслаждение, которого всегда мало.

- Да.

Она берет мою руку и кладет себе на грудь, где бешено бьется ее сердце.

- А это чувствуешь?

Мое сердце колотится в том же ритме.

- Да.

- Некоторые проводят всю свою жизнь, не чувствуя этого. У нас это будет четыре месяца. - Ее глаза искрятся в лунном свете. - Я в деле.

Через несколько дней у меня запланирован ужин в Вашингтоне, округ Колумбия - благотворительный вечер Фонда Мейсона - и Оливия соглашается сопровождать меня. Когда она беспокоится, что ей нечего надеть, я устраиваю поход по магазинам в «Barrister’s» на Пятой авеню, после закрытия.

Поскольку я не джентльмен, то помогаю ей в примерочной, когда продавщица занята чем-то другим - протягиваю ей руку помощи, чтобы она смогла влезть и вылезти из всей этой одежды - в основном вылезти из нее.

Она останавливается на платье насыщенного сливового цвета, которое подчеркивает все лучшее в ней, и босоножках на каблуках с золотистыми ремешками. Ей показывают простое бриллиантовое ожерелье, которое будет выглядеть с нарядом фантастически. Но Оливия не позволит мне купить его для нее. Она говорит, что у сестры Марти есть что-то более подходящее, что она может одолжить.

После того, как мы уходим, оно не дает мне покоя - ожерелье. По чисто эгоистическим причинам. Потому что я хочу видеть ее в нем. В нем и больше ни в чем.

Но когда наступает вечер ужина, и я впервые вижу Оливию на вертолетной площадке, я забываю об ожерелье - потому что она настоящее видение. Ее губы темно-розовые и блестящие, волосы полуночного цвета элегантно зачесаны вверх, грудь высокая и потрясающая. Я беру ее за руку и целую тыльную сторону ладони.

- Ты выглядишь потрясающе.

- Спасибо.

Она сияет. Пока ее взгляд не останавливается на вертолете позади меня. Тогда она выглядит нездоровой.

- Значит, мы действительно это делаем, да?

Я летаю всякий раз, когда у меня есть возможность, а это не так часто, как мне бы хотелось. А Оливия вообще никогда не летала - ни на самолете, ни на вертолете. Так здорово быть ее первым.

- Я же сказал, что буду нежен.

Веду ее к обычному вертолету, который генеральный директор Международного банка, который дружен с моей семьей, был достаточно добр - и проницателен - чтобы одолжить мне на вечер.

- Если только ты не в настроении для жесткой езды?

Я подмигиваю.

- Медленно и спокойно, ковбой, - предупреждает она. - Или я никогда больше не поеду с тобой.

Я помогаю ей сесть на мягкое кожаное сиденье, пристегиваю ремни и аккуратно надеваю наушники, чтобы мы могли говорить во время полета. Ее глаза круглые от ужаса.

Неужели тот факт, что это меня заводит, делает меня больным ублюдком? Я немного боюсь, что так оно и есть.

Быстро поцеловав ее в лоб, обхожу машину и забираюсь внутрь. Томми сидит сзади; Логан и Джеймс выехали раньше, чтобы подтвердить детали безопасности и встретят нас, когда мы приземлимся. Подняв большой палец наземной команде, мы взлетаем.

Оливия рядом со мной замирает. Будто боится пошевелиться или заговорить. Пока мы не сворачиваем направо. Затем она кричит как резаная.

- О Боже! Мы убьемся!

Она хватает меня за руку.

- Оливия, мы не убьемся.

- Нет, убьемся! Наклони! Наклони в другую сторону!

Она отодвигается от окна - в противоположную сторону от нашего крена. И Томми, стараясь быть полезным, наклоняется к ней. Я выравниваю нас, но ее хватка на моей руке не ослабевает.

- Посмотри на вид, сладкая. Посмотри на огни - они как тысячи бриллиантов на ложе черного песка.

Глаза Оливии так крепко зажмурены, что почти исчезли с ее лица.

- Нет, спасибо, мне и так хорошо.

Я отрываю ее руку от своей, по одному пальцу за раз.

- Хорошо, вот что мы сделаем. Ты положишь руку на рычаг и поведешь вертолет.

Ее глаза распахиваются.

- Что?

- Ты боишься, потому что чувствуешь себя не в своей тарелке, - спокойно говорю я ей. - Это поможет тебе почувствовать себя лучше.

- Ты хочешь, чтобы я дотронулся до твоего рычага и почувствовала себя лучше? - недоверчиво спрашивает она. - Звучит как клеше.

Я смеюсь.

- Никакого клеше. Но... мой рычаг всегда делает все лучше. Ты не ошибешься, если прикоснешься к нему. - Я беру ее руку и кладу на штурвал, дразня ее. - Вот так, держи крепко, но не пережми. Не гладь, просто держи его - я знаю, он большой - привыкни к ощущению его в руке.

Оливия фыркает.

- Ты грязный, порочный мужлан.

Но она забыла бояться, как я и надеялся.      И через несколько минут я убираю свою руку с ее руки, и она твердо держит штурвал, вся в себе, ее лицо пылает от счастья.

- О Боже мой! - она задыхается - и это меня тоже возбуждает. - Я делаю это, Николас! Я лечу! Это потрясающе!