- Это мои серьги? – спрашиваю я, как может спрашивать только сестра.

Она хватает чернику из миски на столе, подбрасывает ее в воздух и ловит ртом.

- Mi casa en su casa. Технически это наши серьги. (Прим. переводчика: «Mi casa en su casa» в переводе с испанского - «Мой дом – твой дом»).

- Они лежали в шкатулке в моей комнате! - Они единственные, от которых у меня не зеленеют мочки.

- Пффф. Ты их даже не носишь. Ты в них никуда не ходишь, Ливи.

Она не пытается быть засранкой - ей всего семнадцать, так что это неизбежно.

- А жемчуг любит, чтобы его носили, это факт. Если он лежит в темной коробке слишком долго, то теряет свой блеск.

Она всегда выбалтывает странные маленькие факты, которые никто, кроме Опасность! участниц конкурсов не знал. Элли «умная» - подготовительные занятия, Национальное почетное общество, ранний прием в Нью-Йоркский университет. Но книжный ум и здравый смысл - две разные вещи. Кроме того, что моя сестра умеет пользоваться стиральной машиной, она понятия не имеет, как устроен реальный мир.

Она засовывает руки в поношенное зимнее пальто и натягивает на голову вязаную шапочку.

- Мне надо идти - у меня первый урок по математике.

Элли выскакивает через заднюю дверь как раз в тот момент, когда в нее входит Марти, наш официант, посудомойщик, вышибала и превосходный ремонтник.

- Кто, черт возьми, забыл сказать, что зима закончилась? - он стряхивает с кудрявых черных волос дюйм белой слякоти, как собака после ванны. Она действительно обрушивается стеной белых крапинок. Марти вешает пальто на крючок, а я наполняю первый за день фильтр свежемолотым кофе.

- Лив, ты же знаешь, что я люблю тебя, как сестренку, о которой всегда мечтал...

- У тебя есть сестренка.

Вообще-то у него их трое... тройняшки ... Биббиди, Боббиди и Бу. Мама Марти все еще летала высоко, когда заполняла свидетельства о рождении, немного перепутав лекарства во время родов. А отец Марти, раввин из Квинса, был достаточно умен, чтобы не спорить с женщиной, у которой только что вырвали эквивалент трех арбузов.

- Ты меня не бесишь, как они. И потому что я люблю тебя, я чувствую себя вправе сказать, что ты не выглядишь так, будто только что вылезла из постели - ты выглядишь так, словно только что вылезла из мусорного бака.

То, что хочет услышать каждая девушка.

- Это было тяжелое утро. Я поздно проснулась.

- Тебе нужен отпуск. Или хотя бы выходной. Тебе следовало сходить выпить вчера вечером. Я поехал в новое заведение в Челси и встретил самого фантастического мужчину. Глаза Мэтта Бомера с улыбкой Шемара Мура. - Он шевелит бровями. - Мы должны встретиться сегодня вечером.

Я передаю ему кофейный фильтр, когда в переулок въезжает грузовик. Затем следующие двадцать минут я провожу за спором с толстошеим качком о том, почему я не принимаю или не плачу за плесневелый мать его, товар, который он пытается мне втюхать.

И день становится все лучше.

Я включаю свет у входа и переворачиваю табличку «ЗАКРЫТО» на «ОТКРЫТО», чтобы сделать это ровно в шесть тридцать. Я по привычке поворачиваю замок на двери - он сломан уже несколько месяцев; у меня просто не было возможности купить замену.

Сначала не похоже, что снег будет полной катастрофой - мы получаем наших, жаждущих кофе по пути на работу, местных жителей. Вместе с маленькой миссис Макгиллакатти, девяностолетней женщиной, живущей за два квартала отсюда, которая каждый день ходит сюда для утренней разминки.

К девяти часам я включаю телевизор в конце стойки, чтобы не было слышно посторонних звуков, и мы с Марти смотрим в окно, наблюдая, как снежная буря превращается в метель века. Там нет даже слабого намека на клиентов - все умерли - так я это называю.

- Как насчет того, чтобы вместе со мной почистить холодильник и кладовку и помыть духовку?

Марти поднимает кружку с кофе.

- Показывай дорогу, подруга.

В полдень я отправляю Марти домой. В час объявляют чрезвычайное положение - на дорогу допускаются только служебные автомобили. В два моя семнадцатилетняя сестра Элли, как вихрь, врывается в магазин, ликует, что школу так рано закрыли, а затем сразу же уносится прочь, чтобы устроить бурю в квартире своей подруги. Во второй половине дня несколько случайных клиентов останавливаются, запасаясь для себя пирогами, чтобы перезимовать во время шторма. В шесть я работаю над счетами - то есть раскладываю бумаги, гроссбухи и банковские извещения на одном из столов перед входом и смотрю на них.

Стоимость сахара – охренительно высока. Кофе и того больше. Я отказываюсь экономить на фруктах. Еженедельно посылаю Марти в Максвелл-Фармс - они выращивают лучшие продукты в штате. К половине десятого мои глаза начинают закрываться, и я решаю, что на сегодня хватит. Я нахожусь в задней части дома, на кухне, засовываю завернутый в пластик пирог в холодильник, когда слышу звон колокольчика над дверью и голоса - два разных голоса входят, споря, как это делают мужчины.

- Знаешь, у меня замерзли пальцы. Об обморожении не может быть и речи - мои пальцы - третья любимая часть тела у Фрэнни.

- Твой банковский счет - первая, вторая и третья любимые части Фрэнни. И ты ворчишь, как старуха. Мы даже не шли так долго.

Мое внимание привлекает голос второго парня. У них обоих акцент, но его голос глубже и мягче. Звук похож на теплую ванну после долгого дня, успокаивающую и блаженную.

Выхожу из кухонной дверь. И думаю, что мой язык вывалиться изо рта. На нем смокинг, черный галстук небрежно болтается на шее, две верхние пуговицы белоснежной рубашки расстегнуты, дразня видом бронзовой груди. Смокинг облегает его так, что под ним видны твердые, рельефные мышцы и упругую, разгоряченную кожу. Его челюсть словно высечена из теплого мрамора. У него волевой подбородок под выступающими скулами, за которые модель с обложки GQ могла бы убить. Прямой нос, полные губы, идеально подходящие для того, чтобы шептать темные непристойности. Мужественные брови нависают над серо-зелеными глазами, обрамленными длинными ресницами. Его волосы темные и густые - несколько прядей падают на лоб, придавая непринужденный, резкий, лучше-со-мной-не-шути вид.

- Привет.

- Ну... привет. - Уголок его губ приподнимается. И это выглядит... игриво. Мужчина рядом с ним - рыжеволосый, немного пухлый, со светлыми искрящимися голубыми глазами - говорит:

- Скажите, что у вас есть горячий чай и все мое состояние ваше.

- Да, у нас есть чай, и он обойдется вам всего в $ 2,25.

- Вы официально моя любимица.

Они выбирают столик у стены, темноволосый двигается уверенно - как хозяин заведения, как хозяин всего мира. Он садится в кресло, откинувшись на спинку, расставив колени, его глаза скользят по мне, словно у парня рентгеновское зрение.

- Вам тоже нужен столик? - спрашиваю я двух мужчин в темных костюмах, стоящих по обе стороны двери. Держу пари на чаевые, что это телохранители - в городе я видела достаточно богатых и знаменитых людей, чтобы их узнать - хотя эти двое слишком молоды.

- Нет, только нам, - говорит темноволосый.

Интересно, кто он. Может, сын какого-нибудь богатого иностранного инвестора? Или актер - для этого у него есть тело и лицо. И... представительный вид. Это безымянное качество, говорящее: «Обрати внимание - ты захочешь вспомнить меня».

- Вы, парни, довольно храбры, чтобы выйти в такую погоду. - Я кладу на стол два меню.

- Или глупы, - ворчит рыжий.

- Я вытащил его, - говорит темноволосый, его язык слегка заплетается. - Улицы пусты, так что я могу прогуляться. - Его голос заговорщически понижается. - Меня выпускают из клетки всего несколько раз в год.

Понятия не имею, что это значит, но то, что он сказал, может быть самым волнующим событием за весь день. Черт, звучит жалко. Рыжий просматривает меню.

- На чем специализируетесь?

- Пироги.

- Пироги?

- Я делаю их сама. Лучшие в городе.

Темноволосый произносит нараспев.

- Расскажи мне еще о своем великолепном пирожке. Он вкусный?

- Да.

- Сочный? - я закатываю глаза.

- Оставьте это.

- То есть?

- Я имею в виду, можете оставить свои намеки с пирожком. - Мой голос делается ниже, имитируя жуткие реплики, которые я слышала слишком много раз. - «Ты подаешь пирог с шерсткой, я буду поедать твой пирожок всю ночь, детка» - я поняла.

Он смеется, и его смех звучит даже лучше, чем его голос.

- А как насчет твоих губ? - мои глаза устремляются на него.

- А что с ними?

- Они - самое милое, что я видел за очень долгое время. На вкус они так же хороши, как выглядят? Держу пари, так и есть. - У меня пересыхает во рту, и мое остроумие сникает.

- Не обращайте внимания на эту жалкую развалину, - говорит рыжий. - Он надирается уже три дня подряд.

«Простите развалину» поднимает серебряную фляжку.

- И на пути к четвертому.

Я повидала немало неряшливых пьяных парней из братства, попавших в рабство после вечеринки и ночных попоек. Этот парень хорошо это скрывает. Рыжий закрывает меню.

- Я буду чай и пирог с вишней. И с персиком. А, черт возьми, давайте еще и чернику а-ля мод.

Его друг фыркает, но не извиняется.

- Я люблю пироги.

Поворачиваюсь к другому.

– С яблоком, - тихо произносит он, стараясь, чтобы слово звучало сексуально. Мои бедра падают в обморок, как героиня любовного романа, которая только что увидела своего Брэда Питта в «Легендах осени», когда герой едет к ней верхом. Либо у него есть амулет, голосом вызывающий похоть, либо я серьезно нуждаюсь в перепихоне. Ох, кого я обманываю - конечно, мне нужен перепих. Я получила свой членский билет, когда мне было семнадцать, с парнем из своей школы. После Джека у меня никого не было - вполне возможно, что моя девственная плева снова заросла. Я не люблю секс на одну ночь, но у кого есть время для отношений? Только не у этой девушки.

У рыжего звонит телефон, и когда он отвечает, разговор следует за мной на кухню, пока я готовлю заказ.