I

Этот белоголовый орел казался Джиму Хорнеру воплощением невысказанных дум горы и озера, дум величавой одинокой вершины с гранитным гребнем и глубокого одинокого озера у ее подошвы. Когда челнок его быстро мчался с последней буйной стремнины и, казалось, запасался дыханием, прежде чем двинуться дальше по тихой воде озера, Джим складывал весла и зорко всматривался ввысь. Окинув пронзительным взглядом своих дальнозорких серых глаз голубой свод неба, он искал в нем прежде всего полукруг неподвижно распростертых в воздухе огромных крыльев. И если далекая синева оказывалась пустой, взоры его тотчас же обращались к засохшей сосне, одиноко стоявшей на обнаженном изрытом трещинами плече горы, известной ему под именем «Плешивой».

Там, — Хорнер был почти убежден в этом, — там величественно и неподвижно сидела огромная птица, устремив пристальный взор на солнце. И человек смотрел долго-долго вдаль, в беспечной лени покачиваясь на воде, куря трубку и отдыхая от продолжительной борьбы с порогами, пока наконец бесконечность и одиночество не овладевали его душой. Тогда издалека с вершины сосны раздавался крик, слабый, но мрачный, и орел, широко раскрыв крылья, поднимался ввысь и тонул в небесной синеве или улетал через густо поросший соснами овраг к скалам, скрывавшим его гнездо.

Однажды, когда Джим спустился по реке и по обыкновению остановился, чтобы поискать большую птицу, он напрасно устремлял взор в небо и на утес. Наконец он отказался от дальнейших поисков и, ударяя веслами по воде, поплыл вниз по озеру с чувством утраты в душе. Чего-то не хватало в величии и красоте этой пустынной страны. Но вдруг прямо над собой Хорнер услышал шумные взмахи широких крыльев и, взглянув вверх, увидел орла, пролетавшего над ним, и притом так низко, что он мог уловить суровый, гордый взгляд его неподвижных черных глаз с желтой полосой над бровями, устремленных на него с выражением загадочного вызова. У этого орла была особенность, которой он никогда не замечал у других орлов: прямо над левым глазом у него была полоса почти черных перьев, и бровь эта придавала ему угрюмый и грозный вид.

В своих изогнутых когтях орел держал большую блестящую озерную форель, по-видимому, отбитую им у ястреба, и Джим мог рассмотреть расположение его маховых перьев. Широко взмахивая могучими крыльями, он медленно поднялся вверх над крутизной, миновал скалистое плечо горы, на котором, словно сторожевая башня, высилась сосна, и исчез за краем выступа. Хорнеру этот выступ казался лишь царапиной, проведенной на поверхности горы.

— Наверное, там его гнездо, — пробормотал Хорнер.

И, вспомнив холодный вызов в желтых глазах птицы, он внезапно решил, что ему необходимо увидеть это орлиное гнездо. Времени у него было достаточно. Он повернул свой челнок к берегу, вытащил его из воды, спрятал его в кустах и отправился назад, прямо к Плешивой горе.

Взбираться было трудно, так как груды валунов и стволы упавших деревьев покрывали землю, заросшую безмолвным и мрачным сосновым лесом. Несмотря на весь свой опыт, Джим, житель лесов, очень медленно продвигался вперед: жара и безветрие томили его.

Уже он подумывал отказаться от этого бесполезного предприятия, как вдруг очутился лицом к лицу с непроходимой грядой отвесных утесов. Это внезапное препятствие, ставшее у него на пути, было как раз тем, что было нужно для укрепления его поколебавшейся решимости. Он понял теперь тот вызов, который его услужливая фантазия открыла в устремленном на него пристальном взоре орла. Хорошо же, он этот вызов принимает! Скала его не отпугнет. Если он не в состоянии будет взобраться на нее, он обойдет ее кругом, но гнездо он все-таки найдет.

Упорная решимость светилась в глазах Хорнера, когда он начал прокладывать себе дорогу вдоль подошвы утеса. Дюйм за дюймом завоевывал он и под конец радостно заметил, что поднялся довольно высоко и что лесной мрак остался внизу. Он бросил взгляд вперед, через верхушки деревьев. Легкий ветерок обвеял своей прохладой его влажный лоб, и с новой силой он поспешил дальше. Подъем скоро сделался легче, точки опоры для ног надежнее, и он стал подниматься быстрее. Голубая сталь озера и темно-зеленое море сосен развернулись перед его взором. Наконец он обогнул окраину склона. На высоте, быть может, ста футов над его головой высилось перед ним выступавшее вперед плечо скалы, увенчанное засохшей сосной, на которой обычно сидел орел. И в то время, как он неподвижно смотрел вперед, он услышал шум огромных крыльев. Орел был перед ним. Сидя на высокой сосне, он, как показалось Хорнеру, пристально смотрел прямо на солнце.

Когда Хорнер снова начал подниматься, огромная птица подняла голову и пристально, точно с насмешкой, посмотрела на него сверху вниз. Ни страха, ни изумления не было в ее взоре. Решив, что гнездо видно со сторожевой башни его хозяина, Хорнер теперь все усилия направил на то, чтобы добраться до засохшей сосны. После бесконечных трудностей, исцарапав руки и ноги, он ухитрился пересечь зубчатую расселину в скале, отделявшую выступающую вперед часть ее от главного утеса. Тогда, с упорством преодолевая усталость, он потащился по изрытому склону и наконец очутился на краю такой бездны, что нервному человеку в нее лучше было бы не заглядывать. Почувствовав, что он погибнет, если оглянется назад, охотник осмотрел высокий склон и почти с лихорадочной поспешностью начал подниматься. Ему начинало казаться, что насмешка в неподвижных глазах орла, быть может, имела свое основание.

Орел пошевелился лишь тогда, когда Хорнер одолел крутизну и, задыхаясь и дрожа, но с торжествующим видом, достиг подножия сосны. Тогда птица медленно и как бы с пренебрежением распростерла крылья, словно желая показать, что лишь отвращение к непрошенному посетителю, а не страх перед ним заставляют ее удалиться. Она широкими мощными взмахами поднялась над пропастью и, описывая в воздухе огромную спираль, утонула в необъятной синеве. Прислонясь к выцветшему, шероховатому стволу сосны, Хорнер несколько минут смотрел на этот величественный полет, собираясь с духом и глубоко вдыхая холодный живительный воздух. Потом он повернулся и осмотрел гору.

Там находилось оно — то гнездо, в поисках которого он так далеко зашел. Оно было все на виду и лежало в сотне шагов от человека. Однако на первый взгляд, казалось, не было надежды добраться до гнезда. Трещина, отделявшая выступ, на котором оно лежало, от выдававшейся вперед скалы, увенчанной сосной, имела в ширину не более двадцати футов. Но, казалось, дно этой трещины находилось где-то далеко, в самых недрах горы. В этом месте было невозможно перейти через трещину. Но Хорнер верил, что на свете нет такого препятствия, которое нельзя было бы преодолеть, или перешагнув через него, или обойдя его, и что нужно только настойчиво поискать выхода. Он с трудом продвигался вперед вокруг склона, вниз по изрытой покатости, через узкий, головокружительный выступ — так называемое «седло»  — прямо к другому углу склона, обращенному на юго-восток. Цепляясь за скалу пальцами ног и одной рукой, а рукавом другой утирая катившийся со лба пот, он поднял глаза и увидел заслонивший всю высь величественный горный массив, вершиной тянувшийся к небу.

Но эта величественная картина нисколько не устрашила Хорнера.

— Здорово! — воскликнул он, усмехаясь от радости. — Я обошел тебя. Это верно, как смерть!

Теперь весь мир, лежавший под ним, терялся в необъятной дали. И только часть горы, простиравшаяся прямо над ним, была доступна его зрению. Ему нужно было теперь подниматься все прямо вверх, быть может, футов на сто пятьдесят, потом обогнуть гору с левой стороны, если удастся, и спуститься к гнезду сверху. Мимоходом он решил, что обратное путешествие можно сделать и с другой стороны горы — с любой, но только не с той, которую он так опрометчиво избрал своим путем.

Эти последние сто пятьдесят футов показались Хорнеру целой милей. Но под конец он понял, что поднялся достаточно высоко. Подъем стал легче. Он подошел к узкому выступу, по которому он легко мог двигаться боком, держась за скалу. Выступ сразу сделался шире и образовал проход. Дальше он мог идти почти без труда.

У его ног необъятным амфитеатром раскинулась обширная дикая пустыня с мрачной зеленью сосновых лесов, перевитых серебристыми лентами горных каскадов. Это была та первобытная природа, которую он так близко знал. Но никогда раньше не видел он ее во всем ее величии. В течение нескольких минут он испытывал благоговейное изумление перед тем, что ему открылось. Когда наконец он решился отвратить взор от этого величественного зрелища, он увидел у ног своих, шагах в десяти или двенадцати, орлиное гнездо.

Нечего было властителю воздуха особенно гордиться архитектурой своего гнезда, — это был просто пучок хвороста, коры и жесткой травы, видимо, без всякого плана набросанных на узком выступе. Однако сооружение это так искусно было вдавлено в расщелины скалы, так ловко соткано, что против него был бы бессилен самый лютый ветер. Это был безопасный трон, который не могли разрушить никакие бури.

Наполовину приподнявшись, на краю гнезда сидели два орленка, почти взрослые и настолько оперившиеся, что Хорнер изумился, почему они не взлетели при его приближении.

Он не знал, что период беспомощности молодых орлят длится и за пределами их возмужалости, когда они кажутся уже такими же взрослыми, как их родители. Это было для него неожиданностью так же, как и то, что и цветом они совершенно не походили на родителей: они были сплошь черные с головы до ног, а у их отца — коричневые перья, белоснежная голова, шея и хвост.