— Поверь мне, здесь нет никакой хитрости, о доблестный и знаменитый сын Водана! — промолвил Груниг. — Мы никогда не берем под свое покровительство одного соплеменника в ущерб другому!

Своевольный вспыльчивый нрав Зигвульфа страшил Грунига. Поэтому он обращался с ним, словно с ретивым норовистым жеребцом, к которому надо было подходить с особой лаской.

— Так я и поверил тебе! — воскликнул Зигвульф и, поворотив коня, поскакал к деревьям, на которых висели трупы римлян.

Эта картина, по-видимому, услаждала его взор. Единственное, что могло успокоить его в эту минуту, была месть римлянам, ею он упивался, словно хмельным медом. Он боялся признаться сам себе в тех чувствах, которые испытывал сейчас — а испытывал он страшное отчаянье. Это было первое утро в его жизни, которое он встретил без Бальдемара. Отчаянье Зигвульфа внешне выражалось довольно странно — он был взбешен и метал громы и молнии. Наконец он подъехал к дереву, к которому был привязан Деций, и, обнажив меч, его острием приподнял подбородок раба. Длинные волосы Деция прилипли к вспотевшему лбу, его глаза были мутными от неимоверной усталости. Неподвижным взором он уставился на Зигвульфа.

«Какие слабые и низкорослые эти римские свиньи, — думал Зигвульф. — Как удается этой жалкой расе, ничего из себя не представляющей, постоянно одерживать верх над моим народом?»

— Говори, раб. Что ты наплел такого этим жрецам? Почему они не отдали твое вонючее тело нашему великому богу?

— Ты — Зигвульф? — еле слышно прошелестел голос Деция, слова с трудом срывались с его пересохших губ.

Зигвульф проворчал что-то, что должно было означать утвердительный ответ. Ему казалось, что этот римский червяк, даже будучи полуживым и связанным веревками, ведет себя слишком дерзко.

— У меня есть донесение и отчеты, взятые с виллы работорговца Ферония. Среди других в них встречается имя твоего сына Идгита, — произнес Деций и заметил, как Зигвульф вздрогнул при звуке имени сына. — Доставь меня в первую крепость на юге, крепость Могон… — продолжал Деций слабым, еле слышным голосом.

— Отпустить тебя, этот кусок гнилого мяса, на свободу! Да никогда в жизни!

— Ты вооружишь меня копьем и мечом… — продолжал Деций, не обращая внимания на восклицания Зигвульфа.

— Ах ты наглый мерзавец! Да половина наших воинов не имеет мечей!

Однако надежда на то, что он вновь обретет своего сына, постепенно разгоралась в душе Зигвульфа и усмиряла его гнев и жажду мести.

— … и я прочитаю тебе имя землевладельца, который купил твоего сына, а так же название близлежащего селения и самой усадьбы, — закончил Деций.

Зигвульф с сомнением взглянул на Грунига. Жрец протянул ему испачканный папирусный свиток.

— Он говорит, что все это написано вот здесь, Зигвульф, — объяснил Груниг виноватым, как бы извиняющимся голосом. — Ауриана принесла это среди других трофеев из последнего военного похода. Все это очень похоже на правду, ведь работорговец Фероний занимается продажей детей. Я бы на твоем месте прислушался к словам раба, Зигвульф.

А Деций думал тем временем: «Неискоренимая любознательность и безудержное любопытство Аурианы могут на этот раз спасти мне жизнь. Но смогу ли я сам спасти ее жизнь?»

— Зачем нам надо выполнять условия этого негодяя и освобождать его, — произнес Зигвульф, с сомнением глядя на Грунига, — когда мы можем пытками заставить его прочитать все эти знаки?

— Нет, Зигвульф, тебе не удастся пытками принудить меня сделать это. Тем более, что вы, безмозглые ублюдки, убили всех, кто мог читать. И, таким образом, без меня тебе не обойтись, — голос Деция окреп, силы ему придавала надежда.

Зигвульф резко обернулся в сторону Деция и уставился на него горящими от бешенства глазами. Хорошо еще, что он не до конца понимал произнесенной Децием речи, поскольку тот, как всегда, мешал латинские и хаттские слова. Однако Зигвульф и без того почуял дерзость выражений Деция.

— Если ты начнешь пытать меня, — продолжал Деций, смело встречая злобный взгляд Зигвульфа, — я, конечно, вынужден буду сказать тебе хоть что-то. Но ты ведь не можешь быть уверенным, что я сказал тебе правду. А как ты проверишь это? Вы ведь убили всех, кто мог бы подтвердить или опровергнуть мои слова. А тем временем речь идет о свободе твоего сына. В этом деле ты зависишь от того, насколько я сам являюсь честным человеком. Если даже ты выполнишь все мои условия, ты все равно до конца не сможешь быть уверенным, что я тебя не обманул. Однако, поверь мне, пытками ты ничего не добьешься, я могу только сильно разозлиться на тебя, а в таком состоянии я напрочь забываю о собственной чести и достоинстве.

— Что такое говорит этот болтливый негодяй? Я не понимаю ни слова.

— Этот раб — большой лгун, — попытался истолковать Груниг речь Деция, кивая Зигвульфу и улыбаясь ему кроткой умиротворяющей улыбкой. — Но он обещает не обманывать тебя, честно сказав, где находится твой сын, если ты освободишь его.

Зигвульф в сердцах метнул копье в землю. Чтобы захватить в плен другого римлянина, умеющего читать, потребуется много времени, а это опасно, потому что сына Зигвульфа могут снова продать и тогда его следы навсегда затеряются. Одновременно Зигвульф никак не мог отделаться от мысли, что все это проделки Гейзара, который хочет устранить его со своей дороги, пока он и его сторонники будут обыскивать всю округу в поисках меча Бальдемара. Ни для кого не было секретом, что Гейзар страстно хочет сделать главным вождем племени Гундобада, рыжебородого великана, которого хитрый жрец легко может подчинить своему влиянию.

— Скажи этому вонючему псу, что он уговорил меня, — проворчал наконец Зигвульф. — Отвяжи его, но не развязывай руки. Я забираю этого раба.

К радости Деция примешивалась сильная горечь. Наконец-то он получил реальную возможность обрести свободу, о которой так долго мечтал. Но оказавшись на воле, он снова будет вынужден вернуться сюда, потому что не сможет бросить Ауриану в беде.

Очнувшись, Ауриана обнаружила, что находится в тесном темном сарае. По запаху она догадалась, что находится в хлеву для коз. Сначала девушка никак не могла собраться с мыслям, но затем память вернулась к ней, а вместе с памятью сильная душевная боль. Перед ее мысленным взором возникло искаженное предсмертной мукой лицо Бальдемара. Его связанные руки. Его глаза, безжизненно застывшие на бледном лице. Ауриана застонала…

Она схватила себя за правую руку, как будто хотела отрубить ее, отсечь от собственного тела.

«Мама, ты во всем виновата! Надо было выполнить волю Херты, которая хотела убить меня в колыбели! Меня следовало еще в младенчестве утопить в болоте!» — с горечью думала Ауриана. Как предстанет она теперь перед глазами матери? Ей было страшно даже подумать об этом. Она боялась вызвать презрение и ненависть женщины, вскормившей ее своей грудью. По обрывкам долетавших до нее разговоров Ауриана знала, что находится в руках Гейзара, а так же то, что этот хлев расположен в самой Деревне Вепря. Она узнала так же о жертвоприношении римских пленников и заключила из этого, что Деция уже нет в живых, а его тело качается на одном из Священных Дубов.

Ауриана удивлялась самой себе, она внезапно словно лишилась остроты чувств, отупение охватило ее, она не испытывала больше ни горя, ни ужаса. По-видимому, наступил предел ее душевных сил, и она больше не могла ощущать так же отчетливо и ясно, как раньше, ужас всех свалившихся на нее несчастий. Ауриане казалось, будто у нее больше нет сердца, а вместо него в груди зияет черная рана, холодящая душу. Ее дух лишился своей былой отваги и доблести, и она, казалось, превратилась в одного из жалких нидингов, несчастное существо, не обладающее ни великодушием, ни жизненной энергией. У нее и мысли не было о побеге, потому что она отчетливо сознавала в этот момент: ее враг вовсе не Гейзар. Старый жрец был только слепым орудием в руках ее истинного вечного палача и мучителя, который жил в ней самой: настоящим врагом была ее собственная, богом проклятая душа.