С большим трудом им удалось разжать сведенные судорогой руки Аурианы и взять у нее Арнвульфа. Его необходимо было подготовить для обряда кремации. Труснельда попыталась увлечь за собой Ауриану, но та не могла двинуться с места. Казалось, ее душа была холодной и тяжелой, словно огромный камень. Она тихо села на землю, будто зачарованная огнем.

— Дочка, сюда придут волки, — сказала Труснельда доброжелательно и настойчиво, обнимая своими гибкими ласковыми руками Ауриану за плечи и как бы укрывая ее от беды этим материнским жестом. — Земля вокруг осквернена, и уже близится ночь. Ты должна пойти с нами.

Ауриана сидела все так же безучастно, словно ничего не слышала.

— Ауриана, — опять заговорила Труснельда, по-прежнему тихо, но с большей настойчивостью, — твоя бабушка готовится сделать то, что тебе не следует видеть. Пойдем с нами. Я прошу тебя от имени духа Священного Дуба.

— Я не могу увидеть ничего более ужасного, чем то, что уже видела, — наконец, вымолвила Ауриана. — Оставь меня, пожалуйста. Пока огонь горит, волки сюда не придут.

— Я знала твою маму и даже бабушку еще малыми детьми, так неужели я не знаю, что будет лучше для тебя? — проговорила Труснельда сердитым тоном, теряя терпение и выходя из себя. Но тут же она сдержалась и пожала плечами. — Ну что ж, оставайся. И приходи, когда будешь готова.

Старая жрица оставила хлеб и мед для Аурианы, затем сняла свой плащ и накинула его на плечи девушки. Четыре жрицы подняли носилки, на которых лежала Ателинда, и тронулись в путь.

Через некоторое время рассеянное внимание Аурианы невольно привлекла Херта. Пепельно-серые волосы старой женщины развевались по ветру, словно знамя над капитулирующей крепостью. Размеренным твердым шагом Херта двинулась прямо к охваченному пламенем дому. На ее застывшем лице читалось выражение спокойной решимости.

До Аурианы, наконец, дошло, что она хочет войти в огонь. Сознание этого моментально вернуло девушку к суровой реальности. Она вскочила на ноги.

— Нет! — ее крик скорее был похож на отчаянный вой.

Ауриана подбежала к бабушке, которая уже находилась так близко от яростно полыхающего огня, что девушка почувствовала его опаляющее дыхание на своем лице. Но Ауриана знала, что не вынесет еще одной смерти. Она схватила Херту за руку. Херта отпрянула и грубо, с силой оттолкнула Ауриану, длинные волосы бабушки хлестнули девушку по лицу.

— Твое прикосновение оскверняет человека! Отойди от меня, дитя демона!

— Бабушка! Оскорбляй и презирай меня, если тебе так хочется, но не уходи от нас! И без того наша семья понесла такие жестокие потери!

Ауриана испытывала стыд за свой дрожащий голос, но, собравшись с силами, продолжала дальше:

— Смерть матери — самое страшное предзнаменование для судьбы всего рода. Убив себя, ты нанесешь огромный вред Бальдемару и дашь Видо преимущество в их соперничестве. Подумай хотя бы об этом — подумай о своем сыне!

Херта взглянула на нее пустыми глазами, в которых почти не было жизни. Ветер надул струями горячего воздуха ее льняное платье, и оно начала слегка колыхаться, словно резвящийся дух.

— Молчи! — произнесла она, с трудом разжав свои пересохшие губы, ее свистящий шепот был похож на звук, издаваемый кожаными мехами. — Что ты можешь знать о жизни, смерти и вражде? Боги отвернулись от этого дома, неразумное дитя, иначе все эти бедствия не могли бы случиться с нами. Что же касается меня, то я обладаю достаточной мудростью и волей, чтобы не влачить столь жалкое существование, существование в бесчестии.

Ауриана к своему изумлению неожиданно поняла, что больше не испытывает страха перед бабушкой. Казалось, этот день перевернул всю ее жизнь, детство Аурианы кончилось, и она внезапно увидела Херту такой, какой та, по всей видимости, и была на самом деле: не величественной и внушавшей ужас окружающим, а ершистой ожесточенной девчонкой, состарившейся под бременем жизненных невзгод и бесконечных наказаний, насылаемых на нее богами; она облегчала свою боль тем, что время от времени причиняла страдание другим, вымещая на них свои обиды.

— Бабушка, ты можешь погубить всех нас! Твой поступок сделает нас еще более несчастными! — сердито закричала Ауриана, стараясь перекричать рев огня и сама изумляясь собственной смелости. — Это жестоко с твоей стороны, жестоко и трусливо! Честь и славу нашего рода можно вернуть местью. Ты ведь знаешь, что Бальдемар отомстит за все. Его месть будет скорой и разящей, словно удар грома, следующий за молнией. Ведь они убили его сына! Изнасиловали жену! Да он превратит в пустыню все их земли!

Потухший взор Херты неожиданно вспыхнул яростным огнем.

— А кто отомстит за него, глупая девчонка, когда он падет от руки своей кровной родственницы?

— Что ты такое говоришь? Кто тебе сказал о возможности такого злодеяния? И кого ты подразумеваешь, говоря о кровной родственнице?

— Убийство Арнвульфа может быть отомщено, но никто ни на земле ни в небесах не сможет отомстить за Бальдемара. Потому что никто не сможет поднять руку на свою кровь, даже ради священной мести! Вот он, смысл величайшего проклятия, которое тяготеет над нашим родом, — месть не сможет смыть нашего позора. И то, что произошло сегодня, это только предвестие нашего падения.

Ауриана всем нутром ощутила, что зверь, который всю жизнь крался по ее следу, сейчас, наконец, изготовился к прыжку.

— Он умрет от твоей руки! Твоей, Ауриана, именно это написано у тебя на роду! — с триумфом во взоре воскликнула Херта.

— Да ты просто спятила! Демоны зла овладели тобой! Я не могу поверить столь отвратительным словам, посмевшим вырваться из твоих уст! Разве ты не знаешь, как я люблю отца? Даже Ателинда не любит его больше, чем я.

Но бабушка снова ушла в себя, запершись в башне молчания. Она резко вырвала свою руку из рук Аурианы и полной решимости поступью продолжила свое медленное шествие к объятому пламенем дому. Ауриана некоторое время следовала за ней, впав в состояние, граничащее с истерикой.

— Нет, бабушка, нет! — выкрикивала она до тех пор, пока не почувствовала, что кровь начинает закипать в ее жилах от нестерпимого жара. Однако Херта шла все также ровно — прямо к стене огня, не замедляя шага. Казалось, она идет с каким-то особым воодушевлением, как будто ее ждет пламенный любовник, и она жаждет соединиться с ним. Она была демонической натурой, обладавшей более сильной волей, чем сила огня.

И вот Ауриана видела уже только ее черный трепещущий силуэт, как будто танцующий от восторженной радости и извивающийся темной змейкой на фоне раскаленного золота. В мареве пышущего от костра жара силуэт Херты колыхался, то вытягиваясь в струнку, то расплываясь в большое пятно, меняя свои очертания, как угрь, плывущий в глубине прозрачного течения.

Мрак окутал Ауриану со всех сторон, сердце ее сжалось в груди и, казалось, вот-вот разорвется от боли. Девушка чувствовала свою огромную вину, как будто она сама толкнула Херту в огонь.

«Так вот почему она все время ненавидела меня, — подумала Ауриана. — Но почему бабушка была уверена, что я совершу столь ужасное преступление, мысль о котором по существу и заставила ее броситься в огонь?»

Ауриана отступила назад, выйдя из полосы опаляющего жара, и вернулась к тому месту, где земля была окрашена пятнами материнской крови. Она чувствовала себя привязанной к хвосту огромного дракона, который мотал ее из стороны в сторону — от одного трагического события к другому, и этому не было конца. Сначала мать, потом Арнвульф и, наконец, гибель бабушки и ее ужасные слова, — этот последний удар, казалось, добил Ауриану. Последние лучи меркнущего скорбного солнца осветили распростертую на земле среди черепков девушку, погруженную в сияющий, блещущий весельем сон, в котором эльфы и великаны танцевали на мертвых телах ее родичей в мире, где реальны только две вещи — огонь и меч.

На следующее утро, когда по склонам окрестных холмов все еще дымились пожарища спаленных врагами мирных домов, Витгерн с двадцатью соратниками Бальдемара галопом въехал на разоренный двор. На месте дома Бальдемара простиралось огромное пепелище, угли которого в самой середине были все еще раскалены, и от них исходил жар, как из гигантской топки, местами на черных угольях вспыхивали язычки пламени, как будто дразня прибывших слишком поздно воинов. Молодые соратники Бальдемара объехали всю усадьбу, с беспокойством взирая на картины разорения.