Витгерн почувствовал, как все его тело напряглось, словно его сжал огромный кулак. Он взмолился про себя, чтобы боги укрепили его и не дали упасть в обморок и опозориться перед вождем. Проклятый амулет, сделанный из лапы проклятой собаки, который вынудили надеть его! Он так старался, чтобы его увечье выглядело как можно более естественным, что не мог отказаться от амулета. Витгерн совершенно забыл, что он до сих пор висит на его шее.

— Тень — это кличка моей собаки, Витгерн. Она не кусалась. Ты убил мою собаку.

Струйки пота побежали по груди Витгерна. У него перехватило горло, а все тело оцепенело, так что он не мог ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь.

«Проклятье Хелля! Я убил его любимую собаку. Что теперь будет? Мир не видел более отъявленного глупца, чем я!»

— Оказывается, хитрый негодник, на тебя вовсе никто не нападал, ведь так? — к огромному своему облегчению Витгерн заметил, что глаза Бальдемара искрились смехом.

Витгерн робко улыбнулся в ответ.

— Где простой человек видит только собачью лапу, Бальдемар видит всю собаку, — произнес он.

— Это ты верно подметил, добавь еще к тому же мою сообразительность и знание людей. Но все равно, у меня все это в уме не укладывается. К счастью для тебя, я ценю благополучие людей выше, чем жизнь собак, даже любимых. А теперь расскажи мне все, что в действительности произошло. Да поживее! Выкладывай, я слушаю.

— Твоя дочь отказалась выйти за меня замуж. Я… я не знал, что это твоя собака, я думал, что она дикая, и решил сделать так, чтобы все выглядело, будто…

— Достаточно. Я все понял. Я многое знаю, Витгерн. Каждый день гонцы доставляют мне известия от Аурианы и ее матери. Тебе следовало бы доверить мне заботу о сохранении твоего честного имени. Тогда моя бедная Тень могла бы дожить до почтенного возраста. Ну ладно, ни слова больше об этом. Сохраним все в тайне.

— Так ты не прогонишь меня из рядов своей дружины?

— Из-за твоего увечья? Я считаю, что нет причин делать это. Надеюсь, твоя душа осталась по-прежнему зрячей и доброй. Однако, прошу тебя, береги свой единственный глаз, будь бдителен в бою.

— Твое великодушие не знает предела.

— Витгерн, ты возвращался по той дороге, по которой уходили восвояси разорившие наши земли вражеские отряды. Скажи мне, видел ли ты, или кто-либо из твоих людей, следы их победных пиршеств — я имею в виду места, где они разбивали лагерь, пили или, быть может, делили добычу?

Последние слова вождя потонули в оглушительном шуме, все крики перекрывали протяжно звучавшие славословия, распеваемые хором: «Видо, сын Водана! Да здравствует он вовеки!» Витгерн вынужден был ждать, пока Бальдемар повторит свои слова. Он еле сдержался, чтобы вновь не разразиться мольбами и просьбами обуздать гнусного Видо. Однако Бальдемара, по-видимому, ничуть не волновало то, что происходило вокруг него в лагере. Витгерн с изумлением глядел на вождя, который был в его глазах похож на человека, хранящего полное молчание даже тогда, когда к его лицу вплотную подносят зажженный факел.

— Они оставили меньше следов, чем улетевший с добычей ястреб.

Бальдемар медленно кивнул и снова уселся в свое кресло. Судя по задумчивому выражению его глаз, слова Витгерна только подтвердили его подозрения.

— Гермундуры при одном запахе добычи ведут себя, как мухи вблизи меда, — продолжал Бальдемар. — В момент раздела награбленного добра их можно брать голыми руками. Так почему же наши люди видели следы лишь малого количества нападавших, где растворились все остальные?

У Витгерна не было ответа на этот вопрос.

— И не странно ли то обстоятельство, — продолжал размышлять вслух Бальдемар, — что налет, который, по всей видимости, имел целью нанести жестокий удар по моей семье и моему состоянию, совпал по времени с попытками давления на меня римского Наместника и самого Видо, объединившихся в своем желании заставить меня благословить этот гнусный брак — который сулит мне будто бы всяческие блага, в том числе и возвращение утраченного богатства.

— Ауриана говорила то же самое! Торгильд рассказывал мне, что когда они помогали Ауриане добраться до деревни, она высказала им эту же мысль.

— Неужели? — в глазах Бальдемара вспыхнуло выражение неподдельной гордости. — Это свидетельствует только об одном — мне надо повнимательнее отнестись к этой мысли.

Витгерн даже вздрогнул, забыв, о чем хотел сказать, потому что внезапно он явственно ощутил присутствие здесь, в шатре вождя, Аурианы. И он вспомнил, что подобное чувство охватывало его не раз, когда он беседовал с Бальдемаром, — как будто у отца и дочери была одна душа, и они составляли единое целое: причем отец был могучим узловатым корнем, крепко вцепившимся в землю, а дочь — гибким зеленым побегом, тянущимся ввысь и стремительно растущим.

— … к тому же скот Видо не был угнан, и его усадьба не пострадала от огня, хотя она расположена на самой дороге, по которой неприятельские силы вторглись на наши земли. Так, значит, они приходили только за тем, чтобы разорить мой дом, Витгерн.

— Но то, что Видо может стать союзником гермундуров, совершенно невозможно. Какой бы коварной змеей он ни был, но он все же хатт по своей крови.

— Не имей привычки судить столь поспешно, Витгерн. Это чревато серьезными просчетами. Будь осмотрителен, вещи подчас по сути своей не такие, какими кажутся, — Бальдемар отвел взгляд в сторону и тихо повторил с грозным решительным выражением лица: — Они приходили только за тем, чтобы разорить мой дом.

Глаза его, полные угрозы, сверкали в полумраке шатра. Однако, как это ни удивительно, через мгновение к нему снова вернулось бодрое доброжелательное расположение духа, и на лице вождя появилась улыбка, излучавшая грубоватую нежность к своему молодому соратнику.

— Мой мальчик, тебе не следует долго засиживаться здесь. Ты слишком хороший воин, чтобы слоняться без дела. Поэтому я хочу, чтобы ты немедленно двинулся в путь во главе небольшого отряда в двадцать пять воинов, которых я уже отобрал из рядов своих ратников. Прежде всего пусть они заново возведут мой дом — я хочу, чтобы все думали, что в этом и заключается их главная цель. Но после этого ты заберешь мою дочь из обиталища жриц, где ее приютила Труснельда, и привезешь ее на место собрания нашего племени. Вам грозит нешуточная опасность: если Видо узнает путь ее следования, я не сомневаюсь в том, что он устроит засаду. Кажется, ничего в жизни он не желал с большей силой, чем заполучить мою дочь в жены для одного из своих сыновей. Витгерн, если ты доставишь ее целой и невредимой на собрание племени, где ей предстоит узнать имя своего жениха, не будет в мире такой почести, которую я отказался бы воздать тебе.

— Что?! — кровь душной волной прилила к лицу молодого воина. — Так она все же вступит в брак? Но она наотрез отказалась сделать это. Кто же в таком случае женится на ней? Зигвульф?

— Зигвульф? Ха! С чего ты взял! Я бы никогда в жизни не выдал ее замуж за человека, испытывающего такое непреодолимое отвращение к воде. Если вблизи Зигвульфа отряхнулась мокрая собака, то он считает, что уже хорошо искупался.

— Значит, не Зигвульф… Тогда кто же? Неужели этот человек — более достойный муж, чем я? — Витгерн чувствовал в эту минуту беспомощную злость хищника, которому вырвали когти.

— Да, я бы сказал именно так. Он более достойный муж, чем мы все.

— Я не умею разгадывать загадки.

— Ревность затемняет твой разум. Ауриана сама назвала своего жениха. Она должна стать невестой Водана. Клянусь Хеллем, именно с ним вступит она в брак в ночь собрания племени. Я не бессмертен, мой мальчик. И ты, конечно, понимаешь, что прежде чем я паду в одной из битв, кто-то — будь то бог или человек — должен взять на себя заботу о судьбе моей дочери.

— Поэтому ты и твоя дочь решили, что это должен быть бог… И все же я не до конца понимаю тебя.

— Благородный Витгерн! Ты слишком почтителен, чтобы вслух назвать причину твоего недоумения. Поэтому я сделаю это за тебя. До твоего слуха несомненно долетела молва о том, что Ателинда больше не сможет вынашивать детей. И поэтому ты с изумлением спрашиваешь себя, как он может добровольно лишать свою семью потомства, прерывая по существу свой род? Это действительно величайшая жертва, которую я могу принести. И эта жертва приносится мною сознательно. Я хочу добровольно отдать богам то, что стократно превосходит уже взятое ими у меня. Боги забрали моего сына. И вот я отдаю им всю свою надежду на продолжение рода — на наследников. Эта жертва умилостивит небеса и землю, ты согласен со мной?