— Проклятье Хелля! — воскликнул он.

Сразу же за нагромождением шатров и навесов, принадлежавших сторонникам Бальдемара, на открытой площадке у подножия пологого холма верхом на боевом коне сидел Видо, держа в руках развевающееся знамя с изображением вепря. Прямо на глазах у оторопевших соратников Бальдемара он строил в боевой порядок свое войско. Воины спешно снимали шатры и навесы, засыпали землей кострища, грузили на лошадей поклажу и боевое снаряжение, собирали копья, — и все это сопровождалось непрекращающимися громкими криками, выражавшими угрозы и оскорбления в адрес гермундуров, и звоном мечей, ударяемых о щиты. Весь этот шум устраивался для того, чтобы отогнать вредоносные силы, насланные врагами. Снаряжение воинов выглядело очень живописно в лучах восходящего солнца: одежда цвета бронзы, алые плащи и плетеные щиты, окрашенные желтой и синей краской. Витгерн быстро перевел взгляд на узкий перешеек, где кончалась долина, и увидел, что телеги Ромильды тоже готовы двинуться в путь.

Витгерн тут же бросил Зигвульфа и поспешил на вершину холма, исполненный тревогой и сжимавшей его сердце, невыразимой грустью, которая на время заставила его забыть свои собственные беды. «Это конец, недостойный твоей доблести, Бальдемар! Останови их!» — думал он.

Витгерн помедлил немного у шатра, почувствовав внезапную робость перед лицом этой темной громады. Казалось, что духи ночи залегли вокруг него, не желая уступать свое место рассеянному свету еле брезжущего утра.

Водруженный над центральным столбом шатра череп дикой кошки казался живым в смутных рассветных сумерках. «Умри, лживый трус», — прошипел он Витгерну. На небосклоне позади шатра собирались хмурые тучи, в воздухе чувствовалось приближение дождя, и это чувство было подобно ощущению еле сдерживаемых, готовых брызнуть из глаз горьких слез. Витгерн увидел полог из рысьей шкуры, плотно закрывавший вход — это был недобрый знак. Обычно вход в шатер Бальдемара всегда стоял открытым, что служило знаком готовности вождя встретить и выслушать любого из дружинников, пожелавших видеть его и держать с ним совет.

Вокруг шатра стояли в почетном карауле часовые — девять здоровых молодцов, сжимавших в огромных кулаках копья, направленные остриями вверх. На их могучие плечи были небрежно наброшены волчьи шкуры — так что они казались полулюдьми, полуволками. Витгерн приветствовал их взмахом руки. Он еще одно мгновение помедлил у входа, чтобы взять себя окончательно в руки, затем откинул полог и вошел.

Сначала ему показалось, что внутри царит непроглядный мрак, в котором светятся только два тусклых чадящих факела.

Затем между этими двумя точками света он различил темный силуэт мужчины. Казалось, пламя факелов робело и не смело разгораться ярче перед этой застывшей в мрачном, тяжелом молчании фигурой, неподвижно восседавшей в центре шатра.

Но вот хозяин шатра поднял руку и знаком приказал Витгерну приблизиться к нему. Витгерн осторожно двинулся вперед. Бальдемар всегда представлялся ему огромной скалой, неизменно выдерживавшей все обрушивающиеся на него бури и непогоды с достоинством и полным присутствием духа. Это была та крепость, которая маячила на горизонте Витгерна всю его жизнь, и к которой он безотчетно стремился. И теперь он боялся увидеть эту крепость рухнувшей от горя, разрушенной душевной болью.

Постепенно Витгерн различил в полумраке спутанную копну царственных волос над высоко поднятым величественным лицом и плащ вождя — атрибут власти — небрежно накинутый на спинку высокого сидения. Затем Витгерн увидел хищный пронзительный взгляд вождя, однако его глаза, словно яркие звезды на спокойном ночном небосклоне, светились не злобой, а пронзали человека своим мудрым взором. Сбоку на поясе Бальдемара висел меч, на рукояти которого в тусклом свете искрились драгоценные каменья. Этот меч был столь же знаменит, сколь знаменит был сам его владелец. Бальдемар был облачен в одеяние, которое всегда надевал, готовясь к приему послов. Позади него на центральном столбе шатра висел прямоугольный поблескивающий в сумеречном свете коптящего пламени щит Первого Центуриона, высокопоставленного римлянина, которого Бальдемар взял в плен на поле боя. Этот щит всегда висел в его шатре, где бы этот шатер не разбивали, потому что Бальдемара забавляли та досада и раздражение, которые появлялись на лицах римских послов при виде этого трофея.

Мужество покинуло Витгерна.

«Даже если ты мне и оставишь жизнь, моя жизнь будет подобна смерти. Я уже мертвый дух во плоти, я убит собственной глупостью. Нарушь молчание, умоляю тебя, произнеси свой приговор!»

Но Бальдемар не спешил, он молча пристально разглядывал его, и Витгерн почти физически ощущал, как этот живой проницательный взгляд пронзает его насквозь, высвечивая сокровенные уголки его души и обнажая все его тайны. Витгерн не сомневался, что этот взор разглядел его глубоко упрятанную, затаенную в недрах души мысль, и та затрепетала и начала извиваться под безжалостным светом этих глаз, как потревоженная змея.

Наконец, Бальдемар заговорил.

— Витгерн, от твоего мрачного вида может расплакаться даже череп!

Сочный голос вождя был, как всегда, полон издевки, этот голос как бы искушал человека, провоцировал его на ответный вызов. Но в ответ Витгерн произнес только заготовленные заранее слова, надеясь своим униженным видом и жалким голосом спасти жизнь.

— Я приветствую тебя, Бальдемар. Ты видишь, как я покалечен. Но я не могу жить подаяниями, не могу жить вдали от полей сражений. Я слишком поздно подоспел к месту, где произошло… несчастье. Моя жизнь проклята. Если ты прогонишь меня из войска, я умру…

Бормоча все это, Витгерн не отрывал взгляда от Бальдемара и чувствовал, как нелепо звучат его слова, как будто кто-то другой, а не он сам, произносил их помимо его воли. «Кто? Почему? Неужели я не до конца искренен?» И Витгерн снова изумился этой черте Бальдемара, который умел заставить человека погрузиться в себя, чтобы задавать себе такие вопросы, которые в другое время просто не пришли бы ему в голову.

Бальдемар же, выслушав его, рассмеялся, как от хорошей шутки, услышанной на дружеском пиру, и хлопнул ладонями по коленям.

— Ну вот тебе на! Наконец-то я нашел изъян в Витгерне Добром!

Витгерн в полной растерянности и замешательстве отступил на шаг назад.

— И этот изъян — жадность! — продолжал Бальдемар. — Он берет на себя весь стыд и позор, который следовало бы поделить на всех. Оставь же кое-что и на долю своих товарищей! Так ты говоришь, что должен умереть сейчас? Причем по моему приказу? Ты оскорбляешь меня. Оскорбляешь, словно ты — Видо, а не Витгерн.

— Я… у меня и в мыслях не было оскорблять тебя! Никогда! И раз уж ты заговорил о Видо, выслушай меня. Я умоляю тебя, ради блага всех нас, твоих соратников, выйди и поставь его на место. Пока мы тут с тобой говорим, он собирается выступить в поход со своим войском, заняв место предводителя, которое по праву принадлежит только тебе!

К удивлению Витгерна Бальдемар выслушал его с полным спокойствием, ни один мускул не дрогнул на его лице. «Может быть, — подумал молодой воин, — у него началось тихое помешательство, и я — первый свидетель видимых признаков его сумасшествия».

— Правда? Видо всегда делает много шума из ничего. И вообще он мало интересует меня. Больше всего сейчас меня интересуешь ты, — Бальдемар подался всем телом вперед, еще раз взглянув на Витгерна и нахмурился. Затем он снял один из факелов и, держа его в руке, быстро поднес огонь поближе к лицу молодого человека, чтобы лучше разглядеть его.

— Тень, — наконец, произнес вождь с видом человека, совершенно сбитого с толку.

— Я… я не понимаю…

Темные драгоценные каменья, которыми была усыпана фибула в форме орла, скрепляющая концы плаща на груди Бальдемара, предостерегающе вспыхнули мрачными отсветами.

— Тень, — повторил он. — По окрасу я бы узнал ее из тысяч, потому что никогда в жизни не встречал второй такой собаки, шкура в бело-коричневых пятнах и черные лапы.