Рамис низко склонила голову, все еще напевая, ее голос начал вдруг крепнуть, наливаясь силой, он уже гремел так, что, казалось, духи трепещут от этих могучих неистовых звуков. Когда жрица медленно подняла голову, Херте показалось, что черты ее лица как будто стерлись от яростного, только что отзвучавшего пения и пляшущих языков огня, бросавших на Рамис кровавые отсветы. Лицо ее застыло, и в сумрачном дымном помещении всем присутствующим показалось, что оно превратилось в окоченевшую древнюю маску с двумя провалами вместо глаз. Перед ними сидела женщина, прожившая на свете тысячу зим, женщина, высеченная из камня и покрытая инеем веков. Ее волосы были длинными густыми травами, ее кости — камнями, ее разум — звездным небом. Веки Рамис упали, голова запрокинулась назад. Казалось, огонь в очаге вспыхивает и затухает в такт ее прерывистому дыханию. Она уже перестала напевать, и Мудрин тоже издала на своей свистульке последний звук, жалобно прозвучавший в полной тишине.

Рамис впала в глубокий транс, ее глаза были плотно закрыты. Когда она, наконец, заговорила, ее голос звучал протяжно и утомленно. Казалось, что слова выходят из ее уст, как дым от пылающего внутри огня.

— Мы — духи лесов и рощ. Мы говорим в один голос: этот ребенок — наш. Но девочка долго не будет знать об этом. Она будет сопротивляться нашей власти над ней, и это навлечет беды на ее голову. Судьба ее будет исполнена напастей и в высшей степени необычна. Как это бывает на переломе великих времен.

Внезапно Рамис замолчала. Ее молчание длилось так долго, что Херте стало не по себе, судорога пробежала по телу старой женщины, и она поближе придвинулась к Ателинде и младенцу, ища в них успокоения своей тревоги. Молчание Рамис разверзлось перед ними, словно бездна, наполненная демонами, духами зла.

Неожиданно Рамис закашлялась, хотя дым от костра тянулся в противоположную сторону, и женщины поняли, что внутри нее пылает другой — воображаемый — костер. Когда она снова заговорила, ее слова звучали, как скорбная песнь, которую исполняют под стук погребального барабана.

— В ее время одна война будет сменять другую, пока целые полчища людей-волков с юга не вторгнутся на наши земли, чтобы жечь и разорять их. Мертвые не обретут покоя, потому что их некому будет хоронить, и их белые кости засыпет холодный снег. Богини судьбы будут ткать полотно времени из наших жил и сухожилий. Мертвые дети будут лежать на бесплодных выжженных полях, и это будет наш урожай! Матери и отцы будут хоронить своих дочерей и сынов, а священные рощи пожрет жадный огонь. О, волк-победитель! Берегись своей победы, потому что колесо времен невозможно остановить, и твою победу оно превратит в твое поражение!

Херта почувствовала тревогу в груди. Слова прорицательницы недвусмысленно говорили о том, что ее внучка станет свидетельницей великой смертоносной войны с Римом. «О, Богини судьбы, — взмолилась старуха, — пошлите мне милосердную смерть, чтобы мои глаза не увидели этот страшный день».

— Но эта девочка, явившаяся сегодня на свет, будет занозой, впившейся в лапу Великого Волка. Она навлечет позор на его голову, потому что в войне ей будет сопутствовать удача.

Херта насторожилась. «Что за странный ребенок родился у моего сына?» — с беспокойством подумала она. Старая женщина слышала множество предсказаний судьбы новорожденным детям, и чаще всего эти предсказания заключались в самых простых обыденных вещах — жрицы обещали ребенку многодетный брак, жизнь в почете и довольстве, приобретение земель и скота или отмщение врагу рода. Херта взглянула на девочку, как бы ожидая от нее объяснений этим необычным пророчествам, но широко раскрытые удивленные глаза ребенка ничего не выражали.

— Эта новорожденная девочка принесет раскол, она нарушит древние обычаи, но, в конце концов, она одумается и, приложив все свои силы, вернет и спасет древний порядок на нашей земле. Она выдержит ордалии[2] на великом судилище. Но дальнейшая ее судьба неясна мне, потому что мы — сами творцы своих судеб, просто не все знают об этом, и потому эта девочка будет дальше жить так, как велят ей ее разум и воля. Или выберет смерть…

— А потом я вижу мрак. Этот мрак необходимо рассеять светом. Придет время, и она убьет своего сородича… но тем самым спасет его…

Холодная рука ужаса сжала сердце Херты. «Убьет одного из сородичей? — думала она. — На кого из нас в будущем подымет руку этот младенец? Какую злую шутку задумали сыграть с нами Богини Судьбы? И как может Рамис благословлять такой ужасный рок?»

Херта задумалась над тем, нормальный ли это вообще ребенок, зачат ли он в добрый час и от мужа? Из уст в уста передавались предания о женщинах, которыми овладевали демоны. «Дети, родившиеся от такого противоестественного союза, сначала выглядели как обычные человеческие существа», — вспомнила Херта с растущим беспокойством в душе. Но тут же она принялась бранить себя за то, что верит женским досужим россказням.

— А теперь принесите ее ко мне, — тихо сказала Рамис, не открывая глаз.

Когда Фредемунд поднесла ребенка к жрице, та вынула амулет. Это был маленький мешочек из черной кожи, висящий на простом ремешке. Рамис надела ремешок на шейку младенца.

— Многие будут стремиться отобрать у нее жизнь, но эта девочка должна долго жить и то, что я ей даю, это самое надежное средство для ее защиты. Более сильным средством я не обладаю. В мешочке лежит святая земля, которую называют «аурр», это подлинная земля, взятая из колеи, оставленной колесницей Безымянной Богини, той, которая объезжает весной земные просторы. Этого ребенка следует назвать в честь святой земли, потому что вся ее жизнь будет подлинным жертвоприношением земле… Я хочу, чтобы земля покровительствовала тебе и защищала тебя, Ауриана.

Рамис открыла мешочек, достала оттуда щепотку земли, смочила ее своей слюной и нарисовала на лбу девочки, проведя пальцем, руну долгой жизни. Затем она снова закрыла мешочек и положила его на грудь младенца.

«Что же им теперь делать? — лихорадочно соображала Херта. — Следует ли им оставлять ребенка, который «вынужден будет убить своего сородича», у себя и растить его?» Херте пришла в голову мысль послать гонца с известием в лагерь к Бальдемару. Но жив ли он еще? Херта чувствовала, что водоворот противоречивых чувств и сомнений засасывает ее и тянет на дно — в черную бездну.

— Ты задала вопрос о Бальдемаре? — внезапно спросила Рамис.

Херта затаила дыхание. Она ведь не проронила вслух ни единого слова. И чтобы скрыть свои мысли от безжалостного дара ясновидения сидящей напротив нее жрицы, Херта опустила глаза.

— Его судьба не изменит ему, он будет долгое время славен и удачлив. Сегодня он рассеит силы противника — людей-волков, и начнется его процветание. К нему будут стекаться все лучшие воины округи, покидая других вождей, его ратники будут устремляться в бой единым мощным потоком, подобно пенистой морской волне, накатывающей на берег. Люди назовут его Освободителем и Победителем волков, а также Защитником родной земли.

Херта облегченно улыбнулась и повернулась, чтобы взглянуть на Ателинду, но молодую мать моментально сморил крепкий сон, как только Рамис взяла у нее ребенка.

— Слава его побед будет греметь, имя сиять, как небеса, усыпанные ясными звездами…

Речь Рамис текла гладко и легко, но внезапно слова замерли на ее устах. Херта быстро взглянула на ясновидящую, чтобы понять, в чем дело. Выражение лица Рамис резко изменилось, оно больше не было безмятежным, на секунду ужас исказил черты жрицы.

Когда Рамис изрекала свои пророчества, она как бы шла по извилистой тропе, и часто она бывала изумлена не меньше своих слушателей тем, что открывалось ей за очередным крутым поворотом. Казалось, ей не хотелось продолжать своей речи, ее охватило сильное желание избавить слушателей от того страшного известия, которое она должна была сообщить им. Но Рамис не имела права ничего умалчивать и скрывать. Как бы ни было неприятно или даже ужасно пророчество, прорицательница должна была вслух изречь его, иначе это могло повредить священному закону жизни. Ведь источником пророчеств были сами стихийные силы природы, а в природе красота и ужас сплетены в неразрывное единое целое.