–– Ты уверена в этом? –– спросила Алекса, когда она обнаружила, что я помогаю на кухне. –– Ты не должна там работать.

–– Я хочу, –– сказала я. –– Это весело. –– Она подняла брови на слове «весело». –– Я сказала, что буду.

–– Пока это весело. Но если перестанет быть веселым, дай мне знать. С Поварихой Беллой может быть тяжело.

Я хотела сказать: «м-м, да», но не хотела говорить Алексе, как придиралась ко мне Повариха Белла. Вместо этого я моргнула и посмотрела на нее взглядом «невинного младшенького», говорившим: «О, правда?», «Как интересно» и «Я не заметила этого», которому Алекса не поверила ни на мгновение, но, по крайней мере, она не пошла на кухню и не устроила сцену.

Поскольку правда была забавно странной и исчерпывающей. Я привыкла к детям, смеющимся надо мной из-за того, что я была новенькой и ничего не знала. Достаточно странно, но кухня была единственным местом, где я видела, как они улыбаются. Действительно улыбаются. Будто им нравилось быть вместе. Кухня была всегда горячей, шумной и оживленной, воздух пах помидорами, чесноком, луком и оливковым маслом. Это место не было похоже на пекарню мамы, но довольно похоже... особенно в первые недели.

Сейчас можно подумать, что мытье посуды, беганье и учеба – ведь явно школа не школа, если вам не задают кучу домашнего задания – полностью меня выжали. Так оно и было, но уставать и спать это две разные вещи. Каждую ночь перед отбоем нас проверяла Бекки и закрывала двери, и я притворялась, что иду спать. Алекса устроила мне собственную комнату, и я знаю, что это прозвучит глупо, но она баловала меня, и это мне не нравилось. Я не любила одиночество, мне не нравилась тишина. Не то чтобы это была тишина, как при разводе супругов, но через некоторое время можно было просто-напросто забыть про уличный шум, про сирены и про все на свете, так становилось тихо.

Когда я действительно спала, то только урывками, внезапно просыпаясь от паники, потому что я прислушивалась, только чтобы понять, что не слышно привычных звуков. Таких как льющаяся в душе вода и мягкие шаги, когда мама готовилась пойти в пекарню рано утром. Таких звуков, как папины напевы, когда он начинал новый проект, бормотания себе под нос Гила, когда он писал, не участвуя в семейных разговорах, как надоедливый вопль «Мама!» Джереми всякий раз, когда она была ему нужна, чтобы уладить спор, и звон шпилек Оливии на ее комоде, когда она распускала волосы после свидания. Я так сильно скучала по этому шуму, что живот сводило.

Конечно, я не просто так пошла в школу, хотя казалось порой, что семье конец. Я постоянно разговаривала с ними. Родители звонили каждый день, Оливия и Гил посылали посылки, а Джереми – учебники, и дня не проходило, чтобы я не видела Алексу. Моя семья не знала, как оставить людей в покое.

Но они создавали мне проблемы.

Было рано, я болталась в зале с Фредом после ужина, выбирая отрывок из эпического стихотворения по литературе. В свой второй день я обнаружила это место, и оно быстро стало одним из моих любимых. Как и везде в кампусе этажи были чистыми, стены – недавно покрашенными, но здесь чувствовалось немного больше жизни. Стулья были побиты по краям, а на мастиковом полу несколько потертостей. Единственной нетронутой вещью был хрустальный шар в углу; он, похоже, был новым, только что распакованным. Дети толпились здесь, приходя по вечерам, шум и люди заставляли меня меньше тосковать по дому. Также мне нравился Фред, потому что он разговаривает так, будто сам начал разговор, в этом он так же хорош, как я в рассуждениях на тему автора.

Девочка постарше плюхнулась на место рядом со мной и улыбнулась, подобрав ноги под себя.

–– Знаешь, ты не должна больше его носить.

–– Что носить? –– не поняла я.

–– Ошейник, –– сказала она, кивая на мое ожерелье. –– У меня тоже было такое. Я знаю, ты забываешь о нем через какое-то время. Но ты можешь его снять. Ощущение от того, что оно не на тебе, исчезнет через день.

Рукой я автоматически потянулась к амулету, который дала мне Алекса.

–– Это не ошейник, –– сказала я.

–– Я знаю, так о нем думать легче. –– Девочка наклонилась вперед, чтобы посмотреть на меня поближе. –– Это мило, я понимаю. Ты, должно быть, принадлежала кому-то шикарному. Искатели приключений, правильно? Я какое-то время была в гильдии. Гильдия никогда не заплатит даже за половину этой прелести. Я могу забрать его у тебя, если хочешь. Мне пришлось заставить кое-кого помочь мне с моим. Руки дрожали так сильно, что я не могла развязать узлы. –– Ее улыбка исчезла. –– Не бойся.

Я покачала головой.

–– Нет. Мне его дала сестра. На случай, если я попаду в беду.

Еще один ребенок рассмеялся.

–– Не хлопай ушами на своих занятиях по чарам, Эм. К этому времени ты уже должна была распознать защитную магию, только увидев ее.

–– Да, это сестра Алексы Хейл, –– горько произнес мальчик. –– Та, у которой есть семья.

Улыбка сошла с лица девочки.

–– О. Прости. Я не хотела... быть грубой.

–– Все нормально, –– сказала я, но она уже встала и попятилась к своим друзьям.

Я просмотрела на Фреда, который уставился на амулет на моей шее и тоже выглядел погрустневшим. Но как только я поймала его взгляд, он уткнулся обратно в свои записи.

На следующий день Димитрий устроил меня перед хрустальным шаром в углу зала и позвонил моим родителям. Дети в зале продолжали говорить так, как делают люди, когда они не хотят, чтобы вы знали, что они подслушивают весь ваш разговор, такие фразы как «я по вам скучаю» и «я люблю вас». Закончив беседу, я услышала спешащий вдогонку шепот о моей семье, и на мгновение снова оказалась в Ленноксе, на следующий день после моей Оценки. Фред сочувствующе пожал плечами и громко спросил меня во всю силу своих легких, что я думала о нашем домашнем задании по математике.

После третьей викторины от мисс МакКартни с незачетом, я поняла, что попала в беду. Я – середнячок, и полностью признавала это. Думаю, именно поэтому Джереми приехал прямо ко мне в день рождения и высосал все мозги, так что у меня в голове ничего не осталось. И так как мои родители не были известны разумными отношениями, я должна была принять радикальные меры до отсылки табеля с оценками.

Фред и я привыкли делать домашнее задание вместе. Не составило труда уговорить Фрэн присоединиться к нам, из нас троих обычно кто-нибудь да знал ответ.

Проблема состояла в том, что если мы приходили первыми и спрашивали Фреда, что у него получилось, он просто поднимал руки, извинялся и говорил:

–– Мы в школе, знаете ли, чтобы учиться. Чему вы научитесь, если скажу вам ответы?

–– Ты – милый, –– сказала Фрэн.

–– Я – милый, –– повторил Фред.

–– Ты – лучший, –– согласилась я. –– Как насчет этого? У меня получились «Битва Тривора» под «Этельредом Старательным».

–– Пойдете этим путем, –– усмехнулся Фред, –– то в слове Тривор будет ошибка.

–– В какой части? –– настаивала Фрэн.

Но Фред просто покачал головой, и нам пришлось вернуться в книги и узнать все самим, потому лишь, что он хотел честной игры.

А что с Питером? Питер едва показывался на уроках. Он раздражался, когда преподаватели задавали ему вопрос, но он всегда знал ответ. И, что самое важное, Питер, казалось, не знал, что такое справедливость. Я приглашала его присоединиться к нам пару раз, но он всегда возвращался в свою комнату после ужина и делал домашнюю работу в одиночестве.

Но три незачета по математике плюс эссе по великому поэту Дамоклу по литературе показали, что мне нужна помощь. После вбивания в наши головы почти в течение часа стихотворения – серьезно, в нем не было даже погони на ковре или поцелуев, ничего. Как можно было интересоваться чем-то наподобие этого? – я с хлопком закрыла книгу и встала.

–– Что ты делаешь? –– взволнованно спросил Фред.

–– То, что нужно. –– Я вышла из зала и пошла по коридору. И услышала, как Фред поплелся за мной.

–– Эбби, Эбби, Эбби... –– Фред попытался не дать мне уйти, но уроки Бекки по уклонению сделали свое, после нескольких попыток мне удалось вывернуться из-под рука и продолжить идти. Он выбежал передо мной и распластался перед дверью Питера. Технически это была и дверь Фреда тоже, хотя он никогда не входил в комнату за чем-то другим кроме сна. –– Подумай, Эбби. Ты... –– Он попытался схватить меня за руки, когда я забарабанила в дверь.–– Ты не хочешь этого делать.