Христианские христиане заняли следующую позицию: королевская фамилия всегда была недвусмысленно католической, тогда как аристократия, в особенности ее представители, сохранившиеся от старого режима, если уж не отклонились с пути во времена невзгод, вряд ли отойдут от веры, когда мечта их сбудется.
Левые центристы — группировка влиятельная, особенно когда находит общий язык с правыми центристами. Вместе эти две партии составляют так называемые Сто семейств. Хотя после второй мировой войны и американской помощи их с большим основанием можно было бы назвать Двести семейств. Эти партии представляют не только горное дело и промышленность, но также банковское дело, страхование и недвижимость. Разница лишь в том, что левые центристы одобряют пенсионное и медицинское обеспечение, характерное для американских корпораций, а правые не одобряют. Сейчас эти две партии согласились на реставрацию почти мгновенно, поскольку были уверены, что король обуздает и социалистов, и коммунистов и таким образом положит конец требованиям повысить заработную плату и укоротить рабочий день.
Лига налогонеплательщиков заключила, что роялистский режим обусловит сбор налогов с правых и левых центристов, а в этом заключался главный смысл существования Лиги. Они отдавали себе отчет в том, что предполагаемая монархия не станет брать налоги с аристократии, но, как они решили, аристократов очень мало и к тому же они банкроты, так что не важно, если роялистов и вовсе освободят от налогов.
Среди политических партий установилось невиданное в истории последнего времени единство. Все группировки поддержали идею реставрации монархии по разным причинам, но каждая — по причинам, выгодным для себя. Коммунисты, верные занятой позиции, хранили угрюмое молчание.
Дебаты, вспыхнувшие в парламенте, перекинулись на страницы французских газет, которым оказалось на руку держать их в центре внимания, так как это увеличило тиражи. «Фигаро» в передовице утверждала, что для достоинства и целостности Франции было бы куда благотворнее, если бы символом страны был король, а не портняжка. Парижане в целом благосклонно отнеслись к идее реставрации, коль скоро это сулило разнообразие, а ассоциации рестораторов, парикмахеров и владельцев отелей сообразили, что американцы питают слабость к королевским особам и ожидающийся приток туризма и иностранных валют уже достаточное оправдание для перемен. Что касается фермеров, крупных и мелких, то они традиционно находятся в оппозиции к Любому правительству у власти, а потому они автоматически за любую перемену, неважно, за хорошую или плохую. В Национальной ассамблее энтузиасты потребовали немедленного голосования.
Роялисты Франции, да, собственно говоря, и любой другой страны, где монархия была упразднена как основной принцип, никогда не падали духом. В самом деле, такова уж природа аристократии, ее высокой доблести, что она не может, не способна отказаться от надежды на свое возвращение, а вместе с этим возвращение золотых деньков, эпохи благоденствия и куртуазности. И тогда снова вернутся честь и правдивость, преданность долгу и почитание короля; слугам и крестьянам будут обеспечены покровительство и приют, их перестанут выбрасывать в хищный мир. В заслугу человеку тогда зачтется его славное прошлое, а не агрессивное и жадное настоящее. И тогда-то Его милостивое Величество король, как высший арбитр, будет осуществлять свою власть и вершить благожелательный суд над избранными. Король будет ласково направлять и поправлять почтенные семьи и сурово порицать и наказывать тех, кто попытается как-то выделиться или нарушить правила. Джентльмены будут галантны с дамами, а дамы прелестны и благосклонны к джентльменам. А всем тем, для кого эти вещи не имеют ценности, нет места в рядах дворянства.
Роялистская партия была тромбом в кровеносной системе Республики. Не будучи ни многочисленными, ни богатыми, ни красноречивыми, роялисты зато были сплочены и фанатично преданы идее. Любые возникавшие в их рядах трения носили исключительно социальный характер или касались многовекового престижа и поддержания хрупкой чести.
В то время как Национальная ассамблея с возрастающим жаром и энтузиазмом обсуждала реставрацию монархии, роялисты встретились в зале, который раньше занимал чешский клуб гимнастики и риторики, а после захвата Чехословакии Советским Союзом был покинут.
Затруднений, казалось бы, не предвиделось. Претендента от Бурбонов, законного и подготовленного на тот случай, если вдруг придется занять трон, можно было призвать в любой момент. На собрание его, к счастью, не пригласили. Присутствовали:
потомки Верцингеторикса
Меровинги
Каролинги
Капетипги
наследники герцогов Бургундских
представители Орлеанского дома
Бурбоны
потомки Бонапартов
и две крохотные группировки: отпрыски Анжуйской ветви, которых, по слухам, поддерживали англичане, и праправнуки Юлия Цезаря, гордившиеся перевязью в гербе — справа налево, доказывающей их незаконнорожденность.
Бурбоны выступали походкой владык и, когда пили за здоровье короля, улыбались характерной улыбочкой Бурбонов. Едва они огласили имя своего претендента, графа Парижского, начался ад.
Потомки Бонапартов повскакали с мест, дико вращая глазами. Граф Дежур, чей прадед носил в своем ранце маршальский жезл, завопил:
— Бурбоны? Почему Бурбоны? Разве иссякла священная кровь Наполеона? Да еще в союзе с Орлеанцами? Господа, неужели мы будем жить под пятой потомков Орлеанского дома и Бурбонов? Именно тех династий, которые больше всего сделали для падения французской монархии? Неужели мы…
— Нет! — заревели анжуйцы с английским, как некоторым показалось, акцентом.
— Уж лучше Меровинги, лучше король Фенеан![3] — завизжали Капетинги.
Целый день и целую ночь бушевали страсти, благородные голоса охрипли, благородные сердца громко стучали. И среди всех аристократических участников сражения бездействовали только Меровинги: они сидели спокойные, безучастные, расслабленные, с довольным видом.
Наступило утро второго дня, и охватившее всех изнеможение неоспоримо показало, что роялисты точно так же неспособны выбрать короля, как и республиканцы сформировать правительство. Ночью послали за шпагами и решили дело, обойдясь без голосования. Едва ли нашелся хоть один участник, кого не украшали бы потом ссадины и порезы, свидетельствовавшие о незапятнанной чести. Одни лишь вялые Меровинги продолжали сидеть невозмутимые, без единой царапины.
В 10.37 утра 21 февраля 19.. года медленно и постепенно поднялся престарелый Хильдерик де Сон и тихо произнес шелестящим, меровинговским, но зато одним из немногих сохранившихся в этом зале, голосом:
— Мои благородные друзья, — начал он, — как вы знаете, я храню верность династии, которая не признает вашего существования!
Кто-то из Бурбонов кинулся к подставке для зонтиков, где стояли шпаги, но Хильдерик жестом остановил его.
— Воздержитесь, дорогой маркиз. Мои короли, как установлено, исчезли по причине вялости. Нам, Меровингам, корона не нужна. А потому положение позволяет нам быть третейскими судьями и советчиками, — По лицу его скользнула слабая улыбка. — Нам представляется, что годы республиканского правления наложили отпечаток на это собрание. Вы, господа, ведете себя не менее глупо, чем выборные представители еще менее осмысленных масс, но при этом без их выдержки. Я рад, что собрание наше закрытое и никто нас не видит.
Воцарилось виноватое молчание. Аристократы смущенно повесили головы, а Хильдерик продолжал:
— Во времена моих предков вопрос о престолонаследии улаживался более изысканным образом — с помощью яда, кинжала или ловких и милосердных рук душителя. Нынче мы сдались на милость голосования. Хорошо, так давайте же пользоваться им как благородные люди. И пусть тот, кто голосует чаще других, — победит.
Хильдерик умолк, отвинтил набалдашник у трости и сделал глоток коньяку, заполнявшего трость вместо находившегося там прежде лезвия.
3
Король Фенеан, или король Лежебока, — персонаж французского фольклора.