— Не желает ли кто-нибудь прервать меня? — осведомился он учтиво. — Отлично, я продолжаю. Совершенно очевидно, что Бурбоны, Орлеанская ветвь, Бургундцы и даже младшие Капетинги могут править только с помощью старого метода децимации, то есть истребления каждого десятого. Поэтому предлагаю пойти в глубь веков. Что касается графов Анжуйских… — тут он растопырил два пальца на манер знака победы, придуманного герцогом Мальборо, но направил его вперед, что в корне меняет смысл жеста.

Бургундец подскочил и сделал попытку закричать: «А кто? Вы?», но из его надсаженной глотки вырвалось лишь жалкое блеяние.

— Нет, — ответил Хильдерик. — Я вполне довольствуюсь той же долей, какая выпала моим последним королям. Я предлагаю вернуть на трон Франции того, в ком есть священная кровь Карла Великого.

Представитель Бурбонов разразился громовым шепотом:

— Вы в своем уме? Род давно пресекся!

— Вовсе нет, — спокойно возразил Хильдерик, — Припомните, благородные господа, как ни трудно вам это сделать, ведь в те времена ваши предки еще пасли коз. Припомните, что Пипин II Эристаль пренебрег заветами Салической правды, требовавшей раздела царства, и передал его целиком сыну Карлу, впоследствии прозванному Молот.

— Ну и что? — возмутился представитель Бурбонов, — Все равно потомков не осталось.

— У Карла Мартелла — нет. Но я прошу вас также вспомнить, что Карл был незаконным сыном. Вы, очевидно, упустили из виду, что у Пипина II было два законных сына и их-то он обошел de jure, но разве мог он их обойти in esse или de facto? [4] В Париже сегодня живет Пипин Арнульф Эристаль, приятный человек, астроном-любитель, и у него есть дядя — Шарль Мартель, владелец маленькой картинной галереи на улице Сены. Он тоже происходит от законной ветви, хотя и неправильно произносит свое имя.

— А они могут это доказать?

— Да, могут, — с любезным видом заверил высокое общество Хильдерик, — Пипин — мой старый знакомый. Он умен. Он сводит для меня приходы с расходами. Я дал ему прозвище «мажордом»[5], шутка неважная, но нам кажется смешной. Живет он на доходы с двух виноградников — тех, что осталась от громадных владений Эристалей и Арнульфов. Благородные господа, я имею честь предложить объединиться под властью Его милостивого Величества Пипина Арнульфа Эристаля, из рода Карла Великого.

Таким образом, выбор был сделан, хотя перешептывание длилось до позднего вечера, пока наконец изнеможенные участники не поняли, что ни до чего другого им не договориться.

Тогда они пришли к взаимному согласию. И даже попытались прокричать троекратное «ура» королю. Но удалось им только выпить за его здоровье, а затем они перешли в другой этаж, где заседала Национальная ассамблея, и объявили там имя и происхождение Пипина. Выбор был принят с облегчением и энтузиазмом, ибо наиболее сообразительным представителям французского народа уже пришло в голову, что 1789 год был не так уж давно. Но кто же может ненавидеть Эристаля… или Карла Великого?

В обычных обстоятельствах мсье Эристаль был в курсе деятельности правительства и происходящих в нем внутренних процессов. Но тут двойное волнение, вызванное метеорным дождем и приобретением в результате удачно проведенной интриги нового фотоаппарата, продержало его на террасе ночью и в винном погребе, выполнявшем роль фотолаборатории, утром, после чего, усталый, но счастливый, он отправился спать, чтобы набраться сил к вечеру.

Мсье Эристаль оказался среди тех немногих во Франции, а пожалуй, и в мире, кто не знал, что Республике в результате голосования пришел конец и провозглашена монархия. А следовательно, он не ведал и того, что со всеобщего одобрения именно его избрали королем Франции, Пипином IV. Заметим, что Пипин Короткий, сын Карла Мартелла, умерший в 768 г. н. э., считался Пипином III.

Когда в девять часов утра ликующая делегация доставила официальную волю народа Франции в дом номер один по улице Мариньи, мсье Эристаль в халате винного цвета сидел в своем кабинете, пил горячий бескофеиновый кофе, пришедший из Америки, и собирался лечь поспать.

Он вежливо выслушал их, сняв с носа пенсне и протирая покрасневшие глаза. Сначала известие его позабавило, и он устало усмехнулся. Но когда осознал, что предложение сделано всерьез, он до глубины души возмутился. Он насадил пенсне верхом на указательный палец правой руки и сказал:

— Господа, вы, очевидно, шутите, и, извините меня, шутка ваша не слишком хорошего тона.

Его недоверчивость подлила масла в огонь, у членов делегации даже прорезался голос, и они громко потребовали, чтобы он немедленно принял корону во имя безопасности и будущности Франции.

В разгар всего этого шума Пипин откинулся на спинку стула и прикрыл глаза рукой с голубыми жилками, словно желая заслониться от нереальной сцены.

— Бывает, у человека начинаются видения, особенно когда он устал, — проговорил он. — Я хочу надеяться, господа, что, когда я открою глаза, вы исчезнете. А я приму что-нибудь от печени.

— Но, Ваше Величество…

Глаза Пипина широко раскрылись.

— Увы, — сказал он. — У меня была маленькая надежда. Обращение «Ваше Величество» вызывает тревогу. Стало быть, я должен поверить, что вы не разыгрываете меня столь затейливым способом. Да вы и не похожи на шутников. Но если вы в здравом уме, то по какому праву вы делаете мне столь нелепое предложение?

Мсье Флосс, из правых центристов, выступил вперед. В голосе его зазвучали ораторские нотки.

— Франция столкнулась с невозможностью сформировать правительство, сир. Вот уже много лет подряд как только правительству удается выработать определенный политический курс, тут же неизменно происходит его падение.

— Да, знаю, — подтвердил Пипин, — Возможно, именно определенности мы и боимся.

Франция нуждается в непрерывности для того, чтобы встать над партиями и фракциями, — продолжал мсье Флосс. — Взгляните на Англию! Партии там могут сменять одна другую, но монархия сохраняет свое направление. И Франция когда-то его имела. Но Франция его утратила. Мы верим, Ваше Величество, что это положение можно восстановить.

— Английские монархи закладывают первые камни у новых зданий и занимают твердую позицию насчет того, какую шляпу им надеть на бега, — мягко напомнил Пипин. — Но задумывались ли вы над тем, друзья мои, что англичане любят свое правительство и тратят массу времени на его прославление, тогда как французы, напротив, ненавидят любое свое правительство, которое находится в данный момент у власти? И я устроен так же. Таков уж французский способ относиться к своему правительству. А теперь, пока мне не дадут более подробных разъяснений, я бы хотел поспать. Подумали ли вы о трудностях, связанных с осуществлением вашего плана? Франция уже довольно давно республика. Ее установления — республиканские, ее образ мыслей — республиканский. Я, пожалуй, пойду лягу. Вы так и не сказали мне, кто послал депутацию.

— Сенат и Ассамблея с нетерпением ждут милостивого согласия Вашего Величества! — вскричал мсье Флосс, — Нас послали представители французского народа.

— Коммунисты тоже проголосуют за монархию? — вкрадчиво осведомился Эристаль.

— Они не станут выступать против, сир. Они обещали.

— А как обстоит дело с народом? Я как будто припоминаю, что в свое время толпы хлынули в Париж с вилами, после чего некоторые члены королевской семьи — к счастью, не мои родственники — не уцелели.

Сенатор Воваш, социалист, встал со стула. Тот самый Воваш, который приковал к себе внимание в 1948-м, отказавшись от взятки. Тогда же он получил почетное прозвище «Честный Жан», которое и носил смиренно до этого дня. Мсье Воваш торжественно произнес:

— Выборочный опрос мнений показал, что весь французский народ поддержит вас как один человек.

— И кого же опрашивали? — поинтересовался Пипин.

— Неважно, — ответил Честный Жан, — Разве задают столь оскорбительный вопрос в Америке, родине опросов?