СРЕДИ ПРОСТЫХ И ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

Максим Степанович Зайцев, зажав между колен сосновый чурбак, заученным движением щепал дранку, которой собирался заново покрыть давно прохудившуюся крышу сарая. Погода как раз благоприятствовала такой работе, и сегодня было воскресенье — можно не спешить.

Вся семья Зайцевых была в сборе. Старшей дочери Анне уже исполнилось двадцать лет. Девка, как говорится, была на выданье. Красивая, черноволосая да голубоглазая. Правда, щеки ее тронуты несколькими оспинами, но они такие маленькие, что их не сразу заметишь. Две другие дочери намного моложе Анны. Им еще положено в школу бегать, но сельская школа теперь работала нерегулярно. Учителей-мужчин всех забрали на фронт, а оставшаяся одна-единственная учительница не в состоянии была наладить регулярные занятия. Так что обе младшие дочери Максима Степановича в школу не ходили и занимались время от времени дома. Правда, все эти занятия состояли в основном из чтения хрестоматии.

Довольно часто с дочерьми занималась жена Зайцева, стройная красивая уральская казачка. Сама она окончила всего лишь два класса церковноприходской школы, но, научившись читать, тянулась к книгам и, как только позволяли домашние заботы, читала.

А жить в маленькой деревушке, затерянной среди дремучих лесов, было несладко. Изба Зайцева стояла на самом краю села. Когда супруги Зайцевы совсем молодыми приехали в эти края на жительство, землю здесь давали почти бесплатно — десятину за червонец: царское правительство старалось заселить эти далекие по тем временам места…

Жена Зайцева пошла подоить корову. Вокруг села находились прекрасные заливные луга, и коровы, козы, овцы и прочая живность свободно паслись на них. Воров в ту пору здесь не было и в помине.

— А где Настенька? — спросил Зайцев у жены.

— Кто-то разжег костер на опушке леса. Туда побежала, посмотреть.

Зайцев с удовольствием продолжал щепать дранку, наслаждаясь работой.

«Наверно, ребятишки разожгли на опушке костер, — подумал Максим Степанович. — Лишь бы лес не подожгли».

Он почти забыл об этом, но вдруг услышал, как запыхавшаяся от бега Настенька еще издалека закричала:

— Там люди! Мертвые люди! Двое их!

Максим Степанович не спеша отложил топор в сторону и спокойно спросил:

— Что ты плетешь? Где?

— Там, на полянке, где мы вчера рубили дрова… Я их окликнула, а они молчат… А костер совсем к ним подобрался… Я погасила огонь… Они, видать, мертвые…

— Пошли! — решительно бросил Зайцев. — Елена! — крикнул он жене. — Приготовь-ка побыстрее постели! Может, они еще живые?

Вместе с тремя дочерьми Зайцев торопливо зашагал к опушке леса.

— Живы они, — обрадованно произнес он, осмотрев лежавших на земле мужчин. — А ну-ка, помогайте мне!

Осторожно взвалив себе на спину Керечена, Зайцев понес его к дому, словно мешок с мукой. Дочери помогали ему. Затем вернулся за Тамашем.

Жена Зайцева тем временем приготовила постели: взбила подушки, откинула одеяла.

— Кто они такие? Заблудились, наверно? — спросила она мужа.

— Не все ли равно, — буркнул ей в ответ Максим. — Очухаются — узнаем. А пока пусть как следует отоспятся в тепле! Если добрые люди, гостями будут, а коли злые — вот бог, а вот порог… А пока не беспокой их, пусть поспят…

На следующее утро первым проснулся Иштван. Открыв глаза, он увидел перед собой улыбающиеся рожицы двух девочек и пожилую женщину.

— Где я? — чуть слышно спросил Иштван.

Елена провела натруженной рукой по его лицу и ласково сказала:

— У добрых людей…

— Воды!..

Женщина поднесла к его губам ковшик с молоком:

— Пей, мы воду не пьем… Это полезнее… Пей…

Керечен с жадностью выпил свежего, парного молока. Его охватила приятная истома, хотя руки поднимались с трудом, а голова сильно кружилась.

— Где мой друг? — с трудом ворочая языком, спросил он.

— Ничего с твоим другом не сталось… Спит он еще, — произнес стоявший у изголовья Максим и показал рукой на кровать у противоположной стены.

Вскоре проснулся и Тамаш. Открыв глаза, он с удивлением осматривал комнату.

— Имре… Имре… Мы спасены, слышишь? — по-венгерски произнес Иштван, чем сразу же поверг в страшное недоумение хозяев.

Имре попытался привстать, но в тот же миг тело его, словно оно было чужим и не повиновалось ему, упало в перину.

Хозяйка подошла к Имре и тоже напоила его молоком.

— Спасибо, — поблагодарил Имре хозяйку по-русски. — Большое спасибо.

Анна, стоя у кровати, на которой лежал Иштван, не могла отвести глаз от него. Уж больно странным казался ей этот молодой мужчина! Исхудавшее лицо обрамляла темная борода, а верхнюю губу прикрывали густые, черные как смоль усы. И хотя борода и усы старили незнакомца, чувствовалось, что он еще очень молод. А темные глаза его светились умом. Анне, которая еще ни разу не выезжала из родного села, не приходилось видеть других мужчин, кроме родного отца да немногих мужиков-односельчан.

— Супчику похлебаете немного? — обратилась она к Иштвану.

Тот с улыбкой кивнул. Через минуту Анна принесла глиняную миску с горячей, покрытой золотистым жирком, куриной лапшой и большим куском мяса. Она пододвинула к кровати табурет, поставила на него миску с лапшой, а рядом положила деревянную красиво расписанную ложку и ломоть свежего, теплого белого ситника.

Затем она принесла лапши и Имре.

Вся семья с любопытством наблюдала, как изголодавшиеся странники с аппетитом уплетали лапшу, откусывая от краюх большие куски хлеба.

Долгий сон и сытная еда сделали свое дело: беглецы почувствовали себя настолько хорошо, что даже хотели было самостоятельно встать с постели. Однако как только были съедены последний кусок хлеба и последняя ложка лапши, обоими овладела такая усталость, что они снова моментально уснули. Сказались и долгое недоедание, и все тяготы царского плена, многочисленные издевательства, побои, купание в холодной Каме и блуждания по тайге… Уставшему, ослабевшему организму требовался длительный отдых.

На следующий день первым проснулся Тамаш. Он сел на постели и внимательно осмотрел гладко обтесанные бревенчатые стены избы. На миг его глаза остановились на окошке, в которое заглядывали ласковые лучи солнца. В углу висела икона с изображением богородицы. Перед иконой горела маленькая лампадка. Тамашу и до этого не раз приходилось бывать в крестьянских избах, так что его нисколько не удивила обстановка комнаты: ни большой неуклюжий комод, ни коврик, разрисованный красками, внизу которого помещался несложный стихотворный текст, призванный разъяснить, так сказать, идейное содержание картины…

Посреди комнаты большой тесовый стол, вокруг которого толпились самодельные табуреты. Рядом с дверью умывальник из жести, под которым стоял металлический тазик.

Однако эта скромная обстановка показалась в тот момент Имре почти царской, а сама комната — чуть ли не дворцом, где стояли не дощатые топчаны, а настоящие кровати с перинами и одеялами. И не мудрено! За долгие годы плена Имре и Иштван привыкли к другой обстановке — низким сырым баракам с длинными нарами, на которых, как сельди в бочке, теснились пленные, а в воздухе нестерпимо воняло потом и чесноком. Кроме того, эта изба — не дремучий лес, где беглецов подстерегало множество опасностей.

Имре с облегчением вздохнул и посмотрел на своего товарища.

«Что с ним? Жив ли он? — мысленно задал он себе вопрос и тотчас же мысленно ответил: — Ну конечно жив!.. Мы среди людей. Конец всем мучениям… Какие добрые и простые здесь люди!»

Он вспомнил, как приветливо улыбалась им крестьянка, которая поила их парным молоком, а дочь ее кормила куриной лапшой и белым хлебом.

Имре почувствовал себя настолько хорошо, что, несмотря на дрожь в коленях, смог самостоятельно встать с постели.

Иштван спал на другой кровати. Он ровно и глубоко дышал. По его лицу чуть заметно блуждала улыбка.

Имре подошел к другу и присел на край его постели.

«Дружище наверняка видит сейчас приятный сон, — подумал Имре, глядя на блаженное выражение лица Иштвана. — Дома небось видит себя. А побыть дома, в спокойной семейной обстановке, так приятно! Дома и поработать приятно, и отдохнуть. Хорошо. Кругом все свои, родные и близкие. Тут тебе и любовь, и жаркий поцелуй. Но, видать, все это сейчас не для нас. Разве что во сне?..»

Имре так погрузился в собственные мысли, что дальше заговорил вслух:

— Ничего, Пишта, для нас с тобой и здесь немного побыть неплохо… По крайней мере, до тех пор, пока кровопролитие не кончится… Земля здесь плодородная, молоко хорошее… Хорошо здесь, дружище, тихо, спокойно… Давай передохнем тут немного…

Услышав голос друга, Иштван проснулся, протер глаза кулаком и спросил:

— Ты что-то сказал, Имре?

— Пишта! Смотри, как светит солнце!

— Светит…

— Нам с тобой оно светит! Мы в надежном месте, у добрых людей… Живы… Давай останемся пока здесь, если можно.

— Давай останемся, Имре.

— Если нас оставят…

— Хорошо было бы… Ты устал, Имре?

— Кажется, уже нет… Сон я видел…

— Что же ты видел?

Имре тяжело вздохнул:

— Снилось мне, что мы с тобой дома…

— А я, Имре, — перебил его Иштван, — видел во сне другое. Будто у здешней белой ночи вкус молока… И людям совсем не нужно ничего есть: стоит только вдохнуть воздуха — и ты уже сыт… Идти можешь сколько хочешь… И усталости даже не почувствуешь…

Имре сжал руку Иштвана и продолжал:

— Если бы ты знал, как мне хочется пожить в спокойной обстановке! Хочется траву косить, лошадей и коров пасти, удобрять землю навозом, пахать и бог знает что еще… Словом, работать хочется… И чтобы не видеть больше ни солдат, ни оружия!..

— Может, ты и прав, Имре, — согласился с другом Иштван. — Хорошо бы нам снова крестьянами заделаться… Вспомнил я одну сказку… Жили-были на свете муж с женой… Самые что ни на есть простые люди, крестьяне. Очень трудолюбивые. Они крепко любили друг друга. Мужа звали Филимоном, а жену… Как же ее звали?.. Вот запамятовал!.. Считали они себя самыми счастливыми людьми на свете, так как земля у них была хорошей, родила и хлеб, и фрукты, и цветы, которые благоухали медом… А тишь-то у них была — как в раю…