И что же? Целый месяц, как сообщает в своих записках Максимов, Штраус «мутил воду». Что ни день, то предлагал новые версии, указывал новые места, где надо искать, но — увы — ничего не обнаруживалось. Либо говорил: «Вот тут было, тут, но ведь вы тут все взорвали! Теперь здесь надо годы копать, чтобы разгрести все эти завалы!» Нервничал и людей нервировал. Когда Арсений Владимирович спросил у него: «А не могла ли Янтарная комната быть спрятанной во дворе замка?» — Штраус как-то очень зло ответил: «Ищите, если хотите! Но это напрасный труд. Вы без конца будете выкапывать остатки прежних фундаментов замка». Но так ли это? Максимов сообщает, что, когда Штраус уехал, он, использовав пожарников, вскрыл брусчатку во дворе замка, обратив внимание, что камни в том месте, где они рыли, были уложены неровно, будто кто-то заделывал тут прокоп, причем торопливо. На метровой глубине он вдруг обнаружил… кожаную, современного покроя, немецкую офицерскую перчатку! Значит, тут что-то прятали? И не так уж и давно — кожа-то еще совершенно крепкая, — может, в самые последние месяцы или дни войны? Надо тут искать! Но так случилось — пожарникам надо было где-то тушить пожар, их отозвали, а новые раскопки организовать не удалось.

Жаль, не правда ли? Может, именно там и находится тот «янтарный бункер», до которого не докопались — предгорисполкома Хорьков порвал «Свидетельство на проведение поисковых работ», о котором нам сообщил Н. А. Кор(…)ов. Будто чья-то могучая воля, некая стоящая выше человеческого сознания сила охраняет сокровища: на профессора Брюсова будто затмение нашло, не отметил на карте города то место, где был бункер с сокровищами, который ему показал Альфред Роде. Тут пожарных срочно вернули с раскопок, а солдат, которых обещали, не дали; там надо было копать на большую глубину, а ковыряли землю слабосильным коммунхозовским канавокопателем. И что-то вдруг случилось с ученым, который так много знал, который столько обещал! Да, в Калининграде много изменилось, но так ли уж все изменилось? Центр-то города остался почти таким, каким и был, с еще многочисленными засыпанными битым кирпичом пустырями и развалинами, как и в марте-апреле сорок пятого!

Что-то странное происходило с доктором Штраусом. Как тогда показалось Арсению Владимировичу, Герхард Штраус не столько хотел что-то показать, сколько убедиться в чем-то очень важном, может быть, в том, что те заветные места, о которых он «все-все знает», русскими не тронуты. И вот странность: его все время тянуло в район медицинских клиник университета, многие из которых — массивные красные здания — сохранились. В задумчивости бродил он по Друммерштрассе, Коперникштрассе, по улице Вагнера, разглядывал руины новой Росгартенской кирхи и вновь выходил на Ланге Райе, где как бы оживлялся, все чаще и чаще останавливался, напряженно вглядывался в сохранившиеся дома, заглядывал в подворотни и дворики. Вот тут находилась знаменитая коллекция янтаря. Но вот, кажется, Штраус на что-то решился: на перекрестке двух узеньких улочек (Ланге Райе и Вагнерштрассе, видимо. — Ю. И.) показал перстом на хорошо сохранившуюся коробку с бетонными перекрытиями и сказал: «Вот в этом доме был Геологический музей». «Я в свою очередь отлично знал, где были все музеи и другие общественные здания города у немцев, — вспоминает о том дне Арсений Владимирович Максимов в своих записках. — А также знал, что угловой разрушенный дом-сосед и был „Янтарный музей“ самого Роде, о чем почему-то Штраус промолчал. Я спросил: „А этот дом на углу был Янтарный музей?“ Штрауса от этого моего вопроса даже передернуло как-то, он сразу не нашел что сказать, а потом как бы засмеялся и ответил: „Нет“. Как — „нет“? А я в свою очередь настойчиво повторил, что именно этот дом и был Янтарным музеем. Штраус злобно, с раздражением обернулся к Кролевскому и сказал: „Кто лучше знает Кенигсберг, я или ваш русский архитектор?“ Вечером, когда все члены комиссии собрались у Кролевского, я представил два плана города немецкого издания, где ясно и наглядно были показаны все городские общественные и административные здания под своими названиями. В том числе и Янтарный и Геологический музеи». Значит, Штраус соврал? Доктор, ученый, человек с именем? Значит, так надо было? Но кому это надо было?

Вскоре Штраус уехал. Ответственное поручение вождя выполнено не было. Некоторое время комиссия, и в особенности ее председатель, пребывали в смятении: ведь Янтарная комната не была доставлена «по назначению». Но, к счастью, в Кремле об этом не вспомнили, у вождя было много других забот: поднималась новая волна ожесточенной борьбы с «вредителями», «шпионами», «диверсантами», а лагеря были переполнены «русскими иностранцами» — солдатами и офицерами, воевавшими в бельгийских, французских, итальянских и норвежских отрядах Сопротивления. До Янтарной ли тут комнаты?

— «Здесь уместно напомнить, что двор Геологического и Янтарного музеев хотя и был расположен среди города, но полностью изолирован от постороннего взгляда, — читает Овсянов „Версию“ Максимова. — Так что во дворе можно было легко и скрытно работать. И еще одна особенность двора: она заключается в том, что тут находился гестаповский гараж, был глубокий подвал, в который по пандусам въезжали грузовые машины». — Закрывает папку. — Тут можно было свободно вести земляные работы, вывозя землю на грузовиках. Кстати, перед тем как покинуть Кенигсберг, гестаповцы загнали в гараж несколько грузовиков, груженных бочками с бензином, и подожгли. Может, тоже для маскировки каких-то ведшихся там тайных земляных, с подкопом под гараж и музеи, работ?

— Где же ты, Янтарная ящерка? — говорю я, глядя на Елену Евгеньевну. Та улыбается, пожимает плечами, потом будто что-то хочет сказать, но сдерживает себя. — Однако нам пора ехать. Может, в тайнике в Тарау если уж не Янтарная комната, то коллекции янтаря с Ланге Райе, 4?

— «В муках, в тоске, средь тревог и утрат Сила любви возрастет во сто крат, — глядя в окно, декламирует Василий Митрофанович. — Выдержав натиск несметных ветров, Крепнет деревьев зеленый покров». Интересно, а где она похоронена, Анке из Тарау? В Тарау? И, знаете, я слышал, будто бы ей где-то был памятник поставлен. Ей и Симону Даху, но где?

— Памятник был поставлен в Клайпеде. Разрушен как «не представляющий художественной и исторической ценности» сразу после войны. Друзья, едем. Что-то обнаружится в тайнике?

… До Владимирово, бывшего Тарау, по бывшему Фридляндскому тракту всего полчаса езды. Миновав линию внешнего оборонительного обвода Кенигсберга с его огромными фортами, плотно, навеки вросшими в поля и перелески, сворачиваем на проселочную, ухабистую дорогу и вскоре видим зеленый, с вековыми деревьями холм, на котором возвышается красная башня кирхи Тарау. Пытаюсь представить себе, как триста с лишним лет назад пылила по этой дороге к тракту, чтобы дальше следовать в Кенигсберг, на встречу с поэтом, юная деревенская красавица. Известно, что Аннушка из Тарау несколько раз навещала Симона Даха в его древнем Кнайпхофе.

Песню, сразу сделавшую поэта и саму Аннушку знаменитыми, в Германии поют и сегодня на всех свадьбах.

«…Крепнет деревьев зеленый покров. Так и любовь, закаленная злом, Нас неразрывным связует узлом».

Но вот мы и приехали. Справа от кирхи виднеются палатки, и возле них молодые, среднего и пожилого возраста люди: жажда приключений, поиска объединяет всех. Машины, бульдозер, буровая установка. Милиция в легкой летней форме, с желтыми символами поисковой экспедиции на рубашках, рижане и милицию свою привезли — как оказалось впоследствии, не напрасно. Напротив кирхи, на другом холме виднеется группка руководителей поисковой экспедиции, среди которых я вижу энергичного Виктора Александровича Парамонова, начальника всей этой шумной компании, и Володю. Шулакова, сотрудника рижской газеты «Советская молодежь», представителей рижских промышленных организаций — спонсоров поиска. Шум, рык двигателей, голос, усиленный мегафоном: «Прошу всех посторонних не подходить к месту работ!», лай собак, мальчишеский крик: «Нашли! Нашли чегой-то!»

— Неожиданно натолкнулись на захоронение, — говорит Володя, когда мы поднимаемся на холм. — Никаких примет захоронения не было. Вернее, были разрытые могилы. Тут ведь уже все вычищено местными… а сейчас, прежде чем начнем вскрывать тайник, краткая информация о находках. Виктор, пожалуйста.

— Находок довольно много, и весьма интересных, — несколько возбужденно говорит Парамонов, крепкий, спортивного вида мужчина, майор милиции, между прочим. Потирает руки, прохаживается взад-вперед, то и дело бросая взгляды на кирху. — На чердаке одного из соседних с кирхой домов найдены письма к некоему Роде, присланные из Гамбурга, из города, где жили Альфред и Эльза Роде, знакомцы наши… Перевели? Да, перевели. И выяснили, что тарауские Роде были горными мастерами, понимаете?

— Если это и не родственники «нашего» Роде, то ведь именно они могли пригодиться ему при строительстве тут, под кирхой, бункера! — добавляет Володя Шулаков. — Разве это не логично? Далее: все более подозрительной и интересной становится фигура Пауля Болдта, кантора кирхи Тарау. Во-первых, найдена его сберегательная книжка с весьма внушительной суммой в марках, которая поступила на его счет в самом конце сорок четвертого года. Что это? Откуда такие деньги? Может быть, за какие-то очень важные услуги, за выполнение важного задания? Известно, например, что, когда из деревни выселили буквально всех, лишь только несколько человек были оставлены: кантор, староста и еще одно, пока неизвестное нам лицо. Какие услуги он оказал и кому? Представил, может быть, имевшиеся у него планы кирхи? И, далее, появляются подтверждения тому, что этот Пауль Болдт был связан родственными нитями с фамилией Роде. И вот еще один важный, наводящий на некоторые думы штришок: в справочнике 1942 года по Кенигсбергу, в разделе «Церковные объединения», мы обнаруживаем… доктора Альфреда Роде как председателя городского объединения религиозной организации «Густав Адольф Штифтунг: Организация умиротворения». И это не все. Появились и другие невероятно интересные штришки, о которых я сообщу чуть позже, так как для этого надо кое на что взглянуть.