«ТАЙНА МОЕГО ОТЦА. Не знаю, почему он мне все это рассказал лишь незадолго до смерти: „В сорок пятом, сразу после войны, я работал в военном подсобном хозяйстве, где трудились и немцы. Мы сдружились с одним из них, время было тяжелое, и я помогал его семье… В сорок седьмом году немцы уезжали, мой друг Франц сказал: „Хочу вам открыть одну тайну, идемте со мной“. После долгого похода в лес он вывел меня к холму, поросшему кустарником, и сказал: „Я случайно оказался в лесу, возле этой поляны. Это было в марте сорок пятого года. Увидел посередине поляны огромное отверстие. Солдаты выгружали ящики из грузовиков и укладывали в ту огромную яму. Потом все зарыли, покрыли дерном, сделали так, что никто и не догадается, что тут захоронено. Что именно? Этого я не знаю. Я до глубокой ночи лежал в кустарнике, пока машины не уехали и все не стихло. Это вам, вашей стране““. И отец сводил меня в то место, показал тот холм. Может, там и захоронена Янтарная комната или что другое не менее ценное?»
«ЗОЛОТО, А НЕ ЯНТАРЬ! Да, именно так и называют сообщение: золото, серебро, драгоценности, ожерелья, золотые часы и прочие ценности были сданы нами, сотрудницами фабрики г-на Шнайдера, по призыву ПАРТИИ К НАМ, НАСТОЯЩИМ НЕМЦАМ, когда Родина в опасности! Все это было уложено в ящики, в одном из которых и все мои драгоценности. Лишь обручальное кольцо я себе оставила, подарок мужа, который погиб в страшной битве под Мозырем. Случайно мне удалось узнать, что ящики с драгоценностями были вывезены в замок, где якобы формировался транспорт для отправки всех этих несметных богатств в Пиллау. Удалось ли все это вывезти? Осталось ли все это в Кенигсберге? Слухи были, что многое упрятано в тайных бункерах на глубине 10 метров, имейте это в виду во время вашего поиска».
«КЕНИГСБЕРГСКАЯ ВЕРСИЯ — вот что меня сейчас постоянно волнует, да-да, именно она, кенигсбергская версия в ряду других ГЛАВНЫХ версий! Восточная Пруссия, Кенигсберг, коричневое гнездо „коричневого князя“, гауляйтера Эриха Коха, гнездо, в которое он тянул все что мог: вот где до сих пор в тайных бункерах и орденских подвалах могут храниться огромные сокровища! И это именно так, потому что Восточная Пруссия была своеобразной перевалочной базой сокровищ, поступавших из Советского Союза, и в первую очередь из Прибалтики… Вот где надо искать, искать и искать как следует!.. ГЕОРГ ШТАЙН».
«…В этом году, когда усиливаются поиски исчезнувших сокровищ, утерянных в 1945 году, наши власти не делают ничего конструктивного, да и не могут сделать, так как архивы, где указаны места нахождения сокровищ и обстоятельства их укрытия, надежно охраняются властями… Те 1067 картин, которые министерство финансов ФРГ передало в 102 музея, те 210 картин, которые находятся в вилле „Хаммершмидт“ или Немецком посольстве, те 256 картин, которыми верхушка министерства и другие чиновники Боннской республики украшают свои кабинеты, — все они не являются благородным пожертвованием или какой-нибудь коллекцией — это СОКРОВИЩА, собранные в результате двух акций крупнейшего ОГРАБЛЕНИЯ МИРА! Первый совершивший эту акцию — Адольф Гитлер и второй — рейхсмаршал Герман Геринг, который откровенно хвастал миру о своих приобретениях».
«ЛАБА ДИЕНА, КЛАДОИСКАТЕЛЬ! Задули „янтарные ветры“. Приезжай. Знаю, где искать. Но не задерживайся, период „янтарных ветров“ очень короток».
«…Смотри, что у меня есть, — сказала мне двоюродная, старшая — на два года — сестра Женя и откинула резким движением головы волосы, спадающие на лоб. Кулак она держала крепко зажатым. Помучив меня немного, она вытянула руку и разжала пальцы. Я с удивлением поднял на нее глаза: „Где взяла?“ — „Эх ты, балда! — засмеялась Женя, — пока ты там стоял, рот разинув, слушал про легенду о Фаэтоне, я зря времени не теряла. А ну, закрой глаза! Я потру тебе янтарем лоб, и твоя башка будет лучше варить!“ Я послушно закрыл глаза, а Женя стала водить янтарем по моему лбу, спрашивая: „Ну как, чувствуешь тепло? И искры в глазах, да?“ Я чувствовал тепло, и, действительно, в моих глазах вспыхивали острые синие искорки. И ей-ей, моя „башка“ стала „варить“ лучше, будто в мозгах какое-то просветление произошло, по крайней мере Женька мне несколько раз об этом потом говорила: „Ну вот, видишь, какой ты стал сообразительный? Варит-то кумпол лучше, не то, что раньше!“
Я любил сестру. Она была сильной, смелой. Ее мама, тетя Леля, родилась и до шестнадцати лет жила в самом настоящем цыганском таборе, откуда ее увез дядя Сережа, мамин брат. Да и Женя была такая же. Она и пела, и танцевала, и гадала. Была спортсменкой. Она защищала меня, когда старшие мальчишки „навтыкивали“ мне во время регулярных стычек в Собачьем переулке. И конечно же, как и многие-многие дети, мы, множество раз посмотрев фильм „Остров сокровищ“, бредили морями, океанами, тайнами и кладами и искали их. И еще мы раз десять побывали с Женей в Екатерининском дворце, в знаменитой Янтарной комнате. О, какое это было чудо! Будто ты в бочке с медом сидишь. И хоть за окнами сумеречно, серый, тоскливый день, в Янтарной комнате будто всегда солнце светит, оно словно бы льется в окна через плотные шелковые портьеры. „Фаэтон был сыном Солнца — Гелиоса и Климены, дочери морской богини Фетиды. Он был смелым, отчаянным молодым человеком, живущим между небом и землей, купающимся в лучах своего бога-отца Гелиоса… Девочка, подойди сюда! Девочка, я тебе говорю! — Мы все стоим в самом центре Янтарной комнаты, а экскурсовод продолжает: — Но, как у всякого удачливого человека, а Фаэтон был удачливым: ведь его отец сам Гелиос, — были и у него завистники. И в особенности сын Зевса-Громовержца Эпаф… девочка, вот ты, черненькая, подойди ко мне, и не подходи больше к стене, хорошо? И говорит Фаэтону Эпаф: „Да какой ты сын бога? Ты простой смертный, а если не простой смертный, то докажи. Как? Попроси у Гелиоса прокатиться по небесам в его золотой колеснице“. — „Прокачусь!“ — строптиво ответил Фаэтон и… девочка, отойди же от стены!.. — И вспрыгнул в коляску, и кони понеслись, а Фаэтону нужно было, чтобы они неслись быстрее, и он что было силы натянул вожжи, а потом отпустил их. „Что ты делаешь, Фаэтон? — крикнула ему его сестра, богиня Луны Селена. — Ты же сбился с дороги!“ Сбился, сбился с дороги Фаэтон! Не смог, милая девочка, стой рядом, никуда не отходи от меня, не смог управлять своими огненными конями. И они потеряли дорогу, опустились к самой Земле. И все начало гореть… девочка, не отходи от меня, что ты сжимаешь в кулаке? Гребенку? Тогда причешись, посмотри, какая ты лохматая!.. И тогда богиня Земли Гера вскричала: „О, Зевс-Громовержец, спаси, неужели все превратится в хаос!“ Услышал ее мольбу Зевс и поразил Фаэтона своей молнией. Рухнул Фаэтон на землю. Сгорел. Рассыпался на золотые кусочки, а те кусочки упали в воду, в царство бога морей Посейдона и превратились в кусочки ослепительно сверкающего, золотистого, как лучики солнца, янтаря“»…
— Все это не так, — говорит мне мой друг с Куршской косы, кладбищенский смотритель, народный художник Литвы Эдуард Йонушес, чьи творения, огромные деревянные фигуры, можно увидеть во многих уголках этой редкостной по красоте, в череде песчаных гор-дюн, суши. Зажатая между морем и Куршским заливом узкая полоска земли, Куршская коса, круто изгибаясь, тянется на сто километров между нашей областью и портом Клайпеда. — Все это не так, уважаемый кладоискатель, все обыденнее и проще. Янтарь — это слезы рыбачек, тех, кто не дождался своих мужей и сыновей с моря. Вон видишь, женщина в черном стоит, подняв фонарь над головой, глядит в море ночное, бурное. Ее муж не вернулся. Она плачет. Пойди завтра на то место, где она стояла, и ты наберешь там горсть янтаря.
— Женщина стоит не на берегу моря, а у подножия огромной сосны, на Горе Ведьм под Юодкранте, Эдуард. Хотя, действительно, из ее деревянных глаз текут золотистые слезы, смола-живица.
— Писатель, а такое говоришь? Ночью она уходит на берег моря. Встань ночью, и ты услышишь ее голос, ее зов, ее плач. Увидишь свет ее фонаря…
Мы сидим перед камином в старом рыбацком доме небольшой, вымирающей деревеньки Морское, называвшейся при немцах Пилкопен. Мы только что пришли с берега. «Янтарные ветры» дуют либо ранней весной, либо поздней осенью. Промокли. Намерзлись. О, какие стервы эти волны! Подкрадываются, а потом — р-раз!.. Но все уже позади. Груда янтаря лежит на широкой дубовой доске. Потом мы его разберем и поделим. Все позади, мы уже «прогрелись», массивная бутыль с надписью «Штоф» стоит возле нас на полу, в камине жарко горят метровые поленья. Бродячий кот Василий Васильевич устроился на коленях Эдуарда и, щуря глаза, мурлычет; такое замечательное общество. Тепло, уютно. Ветер подвывает в трубе, сверчок отогрелся, зацвиркал, мы разговариваем, молчим и глядим в огонь; думаем каждый о своем…
…Тот янтарик Женя подарила мне в июне, в мой день рождения, когда началась война. Сказала: «Этот камешек обладает чудодейственной силой. Не потеряй его, балда…» В один из самых труднейших дней своей блокадной жизни этот осколочек Янтарной комнаты, который 250 лет назад держал в руках создатель «Бернштайнциммер», мастер из Данцига Турау, я, одинокий, умирающий от голода ленинградский мальчик, выменял на рынке на кусок овсяных жмыхов. Может, я бы умер в тот день, если бы не эта замечательная сделка в шуме и толчее, в скрипе снега, всхлипах и стонах голодных людей, под серым, ледяным блокадным небом.
Янтарик спас меня! Беру в руки один янтарь, другой. Гляжу через увеличительное стекло на просвет на пылающий в камине огонь, нет ли внутри мушки или жучка? Мы с Эдуардом собираем «инклюзы», вкрапления всяких букашек и козявок в эту окаменевшую смолу. Вот крошечный муравейник. Будто живой. Будто все еще бежит. Мой земляк, кенигсбержец, великий философ Иммануил Кант, фантазировал, мол, если бы суметь, не повышая температуры, расплавить янтарь, то букашки, которым по сорок миллионов лет, ожили бы и, выбравшись из золотистой жижи, побежали бы по своим делам!