славятся дерадунские тигры. Тем не менее, беглецы дошли без всяких приключений до Райпура, — деревни, лежащей у самой подошвы горы, на

которой расположен Муссури, отсюда ясно виднелись уже красивые здания города, окруженные великолепными садами.

До города оставался один переход. Андре был очень рад, когда они, наконец, вышли из деревни.

Дорога становилась все труднее и труднее, но от нетерпения он взбирался по откосам, чтобы сократить извилистый путь. В Муссури его ждет

свобода, спокойствие, там ему не придется бояться дикарей или тигров, там он может сбросить платье нищего и все принадлежности акробата.

Среди этих мыслей Андре вдруг вспомнил отца и сестру, которые находились еще в руках повстанцев. Сердце его сжалось, но, увидав подходивших спутников, он поспешил скрыть свои слезы.

— Не могу больше,—сказал Андре весело своему старому другу, — я устал. Мне следовало бы с большим уважением отнестись к Гималаям. Но

вы, друзья, поймете мое нетерпение: там, вверху, я, быть может, узнаю что-нибудь об отце и сестре.

— Конечно, -ответил Мали. — Кроме того, признайся, наша бездомная жизнь нищих тяжела для тебя, и тебе не терпится сбросить это рубище и

надеть платье вашей европейской касты.

— О, нет, уверяю тебя,— с живостью возразил Андре,— я совсем не хочу сделаться европейцем,

я останусь натом... на некоторое время еще, по крайнем мере. Я вам выскажу свою мысль. Благодаря вам обоим, я так вошел в мою роль, что

никто теперь не узнает меня.

— Конечно, нет,—ответил Мали.—Если брамин Сумру не узнал тебя, то другие и подавно не узнают.

— Так вот, — продолжал Андре, — так как это чуждое мне платье спасло меня, то, быть может, оно даст мне возможность спасти также отца и

Берту. В Муссури, как и в Ауде, я по-прежнему останусь сыном Мали. Мы постараемся собрать достоверные сведения о моих родных, потом

будем их отыскивать, и там, где я не мог бы пройти как европеец, моя роль „заклинателя" змей даст мне возможность найти дорогу. Как ты

думаешь, Мали?

— Я думаю, саиб, — отвечал Мали, — что ты прав. Мы с Мианой всюду пойдем за тобой и поможем тебе во всем.

В тот же вечер наши путники пришли в Муссури и остановилась ночевать в туземном караван-сарае, на базаре. Караван-сарай был наполнен

тибетскими купцами, ехавшими в Лудиану с грузом козлиной шерсти, употребляющейся на выделку кашемирских тканей. Пробыв несколько месяцев в дороге, они только теперь узнали о восстании сипаев и, укрывшись в Муссури, с нетерпением выжидали, когда можно будет продолжать путь.

Узнав, что наши путники пришли с театра военных действий, все окружили их в надежде узнать от них что-нибудь новое. К несчастию, друзья

наши слишком долго блуждали по Тераи, чтобы сообщить что-нибудь новое, напротив, от купцов они узнали о размерах восстания. После Каунпора

и Меерута повстанцы овладели Дели и Лукновом.

В настоящую минуту дела принимали, однако, дурной оборот для победителей. Непальские гурки и Пенджабские сики им изменили и, приняв сторону англичан, шли против Лукнова и Дели,

борьба получила другой оборот, но исход ее был еще неизвестен.

В караван-сарае Миана среди двора дал представление. Его окружили тибетские купцы, никогда не видавшие подобных чудес, и горячо

апплодировали каждой новой штуке Ганумана , а когда Миана по окончании представления обходил общество с своей обезьяной, подставлявшей каждому зрителю медную чашечку, в нее посыпались со всех сторон мелкие медные монеты.

Между зрителями находился толстый купец с красным, неприятным лицом, следивший с любопытством за представлением. Это был один из самых богатых людей китайского Тибета, ехавший с караваном торговать на английских рынках куангскими чаями. После представления он подо-

шел к Мали и с важностью сказал ему:

— Поздравляю тебя, почтенный чужеземец, с талантами твоего сына. Если бы ты отпустил его со мною в Лассу, он, без сомнения, имел бы большой успех при дворе Великого Ламы.

— Миана— слуга мой,—ответил Мали,— и если его искусство велико, то вот этот, сын мой Андре, обладает более чудесным даром: он умеет усмирять

змей и чудовищ.

— Я слышал об этом, — заметил чайный торговец.—Люди нашего края, ходившие в Индию, говорили, что в долине Ганга можно встретить

знаменитых индусов, которые заклинают "змей и заставляют их повиноваться себе, как домашних животных, но я не доверяю этим басням.

— Ты можешь убедиться в справедливости этих рассказов, — сказал Мали, — если желаешь, мой сын покажет тебе свое искусство.

— Я счастлив, что мне удалось встретиться со столь мудрыми людьми! — воскликнул тибетец.

— Я Тин-то, богатейший купец из Шипки, сделай мне честь, посети меня с сыном и слугой, я буду счастлив разделить с вами мой превосходный

пилав. Я созвал к себе нескольких друзей, и нам лестно будет ваше присутствие между нами.

Мали и молодые люди благодарили Тин-то и пошли за ним в его помещение, состоявшее из

двух комнат караван-сарая. В одной из них уже был накрыт обед. Разостланный на полу ковер заменял сразу и стол и стулья. Пилав, предмет

угощения,— целая гора из риса, баранины и птиц,— стоял в середине на громадном медном блюде, красивые тарелки и чаши из того же металла,

расставленные вокруг, указывали места для гостей.

Тин-то представил натов своим гостям, и каждый обменялся с ними обычными приветствиями.

Затем гости уселись, поджавши ноги, на свои места, и принялись за пилав, накладывая его прямо горстями на свою тарелку, с которой и ели

Тин-то пропел знаменитую тибетскую арию (стр. 165)

без помощи ножей и вилок. Вскоре и блюдо, и тарелки были пусты. Слуги обошли всех с рукомойником, в котором каждый вымыл себе руки,

после чего подали варенья, фисташки, а также пальмовое вино, подаваемое только за десертом, так как во время самого обеда не пьют ничего,

кроме воды.

Когда доброе вино развеселило всех, Тин-то попросил гостей, чтобы каждый из них доставил удовольствие обществу рассказом или пением.

Чтобы подать пример, он велел принести мандолину и, аккомпанируя себе, пропел знаменитую тибетскую арию: „Чи-чу-ча чиримиримири-хо!"

Мали, сидевший по правую руку хозяина дома, рассказал об одном торжестве, происходившем при дворе Пеишвы, и его несколько напыщенные

описания заставили всех тибетцев вытаращить глаза.

Очередь была за его соседом, дюжим татарином, маленькие китайские глазки которого едва виднелись под густыми бровями, торчавшими

из-под ермолки. Он рассказал следующее:

— В течение десяти лет, что я веду торговлю козлиной шерстью между нашей страной и Индией, со мной случалось не мало приключений

при переходе через Гималаи. Но в виду того, что каждый из вас, вероятно, нередко подвергался таким же опасностям, я не хочу смущать наше

собрание слишком мрачными картинами, а после того, что рассказал нам почтенный Мали, уже не легко заинтересовать вас описанием каких бы то

ни было чудес. Между тем, несколько дней тому назад мне удалось недалеко отсюда, в Пандарпуре, присутствовать на великолепных торжествах,

дававшихся именно в честь одного из членов того самого рода Пеишвы, о котором говорил нам почтенный Мали.

— Пандарпур, как вам известно, довольно красивый город, лежащий на другой стороне Синаданты, в очаровательной долине в Гималаях.

— Я прибыл в город рано утром в сопровождении моих носильщиков и вьючных яков и был сильно удивлен необыкновенным оживлением

на базаре. На лавках висели флаги, улицы были разукрашены гирляндами из цветов и повсюду толпились люди в праздничных нарядах.

— Я поторопился добраться до караван-сарая, что мне удалось не без труда по запруженным народом улицам, и спросил у сторожа о причине