близко и... тр-рах по батарее!

Разбойник испуганно взревел, вскочил на ноги, рванулся в сторону и,

оборвав постромки, помчался по степи куда глаза глядят. От страха ввалился

в овраг, там его Нестеров и нашёл потом. Верблюд лежал и тяжело дышал,

обессиленный, мокрый от пота, в крови. Два осколка поразили его: один

пронзил холку, а другой в затылке застрял.

Пришлось раненого Разбойника эвакуировать в ветлазарет, где ему

сделали операцию и удалили из головы осколок.

Через три недели Разбойника вернули в строй, и он опять стал таскать

грузы, но переменился как-то... Не знаю только отчего: то ли тяжёлое

ранение запомнилось, то ли покорило терпеливое упрямство Нестерова.

Своенравный верблюд стал послушнее: при обстреле быстро ложился и струной

вытягивал по земле длинную шею. Только вздрагивал и стонал — видно,

всё-таки боялся.

Зимой, когда наши войска уничтожали окружённого врага, снарядов

потребовалось очень много, а дороги так завалило снегом, что машины

застревали. Даже в пароконной упряжке трудно было ездить: дороги узкие, а

чуть в сторону — снег по брюхо лошади. Все обозы пришлось перевести на

одноконную упряжь, и многие части завели себе верблюжьи транспортные роты,

которые перевозили много боеприпасов. И у нас сформировали один взвод на

верблюдах, а старшим в нём поставили Нестерова.

Лошадям тогда туговато пришлось: из кормов одна солома была, а работа

тяжёлая. Истощение началось и падёж... А верблюды ничего — всё выносили.

Нестеров придумал возить живыми тягачами санный поезд: связал по трое

саней за каждым верблюдом. Один взвод за три взвода грузы возил. За

выполнение такого боевого дела Нестерова в сержанты произвели и наградили

медалью «За боевые заслуги». А командир роты, старший лейтенант Саблин,

назвал его фронтовым ударником. Все мы поздравляли его.

Но после битвы на Волге опять перешли на коней и всех верблюдов

вернули из частей в колхозы; колхозам надо было с весны хлеб сеять — тягла

у них совсем мало осталось.

А Нестеров со своей парой верблюдов не мог расстаться.

Мы шли на запад, и эти степняки легко переносили новый для них

климат.

Нестеров берёг их от огня противника, но на войне ведь всякие

неожиданности бывают...

В январе сорок пятого года наши войска гнали гитлеровскую армию от

Вислы к Одеру. Остатки разбитых частей скрывались в лесах. Наши войска так

быстро продвигались вперёд, преследуя противника, что даже обозы на конной

тяге не успевали за пехотой и отрывались от своих частей. Да и пехота не

шагала пешком, а двигалась на машинах и трофейных лошадях.

Зима на Западе какая-то скучная, мокрая: то выпадет снег, а то,

глядишь, через два дня растает. Нестеров как-то сказал:

— Вот кислятина... Не поймёшь, то ли зима, то ли осень. Вишь, и в

климате у нас более чёткий порядок: уж если зима, так зима, а осень, так

осень!

Западный сыроватый климат и жёсткие шоссейные дороги особенно

расстраивали Нестерова. Дело в том, что лапы у верблюдов мягкие, их ведь

не подкуёшь. Скользят по мокрому асфальту, падают, а потом захромали —

подошвы протёрлись до живого мяса. А у Мишки ещё и растяжение связок

получилось. Хоть бросай верблюдов на месте. Нестеров смастерил из толстой

резины башмаки и обул в них своих тяжеловозов. Пошли опять хорошо: не

скользят и подошвы не трутся о камни. Только Мишка от растяжения не мог

работать. Нестеров перепряг Разбойника в одноконную повозку.

Отстала немного наша рота от своего полка в районе города Дейч-Кроне.

Вечерело. Наступили сумерки. Наш обоз двигался по лесной дороге. И

вдруг застрочили из лесу. Пули — фью-ю, фью-ю... цвик-цвик! Гвардии

старший лейтенант Саблин скомандовал: «В ружьё!», а потом: «Цепью в кювет!

Ложись! Беглый огонь!»

Схватились мы за свои автоматы — да с повозок долой. Залегли в кювет

и смотрим: где же враги? Не видать их. А они спрятались за деревьями и

сыплют: видно только, как огонь из автоматов бьёт. По этим огонькам и

повели мы ответный огонь. А обоз, конечно, на дороге остался. Лишившись

управления, Разбойник шарахнулся с дороги в сторону, в лес, а Мишка,

привязанный сзади за повозку, оборвал повод и лёг на дороге. Увидел

Нестеров, что Разбойник мчится в лес, прямо в лапы к врагу, да как крикнет

что есть мочи: «Ложись!» Услышал Разбойник повелительный голос своего

хозяина и плюхнулся на землю.

Ведут огонь фашисты со всех сторон, а один из их автоматчиков подполз

к Нестеровой повозке и потянул за повод Разбойника. Верблюд ни с места,

даже голову не поднял с земли. Хотели мы этого фашиста на мушку взять, да

опасались в верблюда попасть. А бандит видит, что верблюд не трогается с

места, взял и ткнул его автоматом в морду. Не привык Разбойник к такому

обращению: поднял голову и харкнул на врага вонючей жвачкой. Залепил ему

всё лицо. И смех и грех! Закричал что-то фашист и ещё сильней ударил

Разбойника автоматом. А сам пополз от него. Рассвирепел Разбойник, вскочил

с земли и бросился за обидчиком. А тот испугался, вскочил и полоснул

очередью в живот верблюду. Взревел Разбойник не своим голосом и присел, но

не упал. Двумя прыжками он настиг фашиста, хрупнул его за шею зубами и

всем телом рухнул на него...

Тут раздалась команда нашего командира роты. Выскочили мы из кювета и

с криком «ура» повели на ходу огонь из автоматов. Рассеялись фашисты в

лесу, оставив на месте убитых и раненых...

Подошли мы к Разбойнику. Он медленно и тяжело умирал: часто закрывал

большие помутневшие глаза и протяжно стонал. Из-под него вытащили мы

фашистского налётчика. Он был мёртв. Разбойник переломил ему позвоночник.

Покачал седой головой наш Матвей Иванович и печально сказал:

— Ах ты милый мой Разбойник... Не пришлось тебе дойти с нами до

логова звериного... И труды мои пропали...

Жалко и нам было животное, а ещё больше своего друга Нестерова.

Остался от парной упряжки один Мишка, и, после того как он перестал

хромать, пришлось спаровать его с трофейным конём, тяжёлым рыжим

брабансоном. Сначала верблюд недовольно косился на коня, но потом привык,

и тянули они дружно.

В первых числах мая сорок пятого года после падения Берлина наша рота

двигалась колонной по длинной Франкфуртштрассе. Впереди, верхом на

красивом коне, ехал гвардии капитан Саблин, а на первой подводе,

запряжённой верблюдом и конём, восседал гвардии старшина Нестеров. На

груди у него красовались орден Красной Звезды и две медали «За боевые

заслуги». Расчёсанная, аккуратная борода отливала серебром. На длинной шее

его питомца Мишки висела красная лента с пышным бантом.

Глядя на развалины каменных домов, Матвей Иванович сказал:

— Вот оно, логово-то, какое общипанное...

На обеденном привале мы кормили голодных немецких детей хлебом,

мясным супом и кашей. Накормленные и повеселевшие, они благодарили нас и

совали нам в руки открытки берлинских видов. Показывая на снимок

канцелярии Гитлера, дети говорили: «Гитлер капут!»

— Вот именно «капут». Ни с чем остались... И до чего довели народ

германский, а... — сокрушался Матвей Иванович.

В Берлине, на окраине, мы простояли с полгода. Жили в хороших домах,

но все очень тосковали по своей земле и своим хатам.

И Мишка стал что-то хиреть, похудел, холка свалилась набок. Сырой-то