Ткачук со своей упряжкой пришёл в роту тоже ночью и сразу же выкопал

в траншее для каждой собаки нишу. Они залезли туда и сидели, как в норах:

надёжное укрытие от снарядов. После этого Ткачук прикорнул немного, а

когда рассвело, стал обозревать местность: нет-нет да и выглянет из

траншеи и посмотрит то в тыл, а то в сторону противника. Подошёл к нему

санинструктор старшина Вилков и строго предупредил:

— Товарищ ефрейтор, чего голову выставляете? Подсекут снайперы.

— Местность изучаю, товарищ старшина, путь эвакуации и систему огня

противника.

— Ишь ты, систему огня... — усмехнулся старшина. — Всё равно днём

никуда не сунешься. Как трахнет снарядом или миной, так всю твою собачью

систему в пух и прах разнесёт.

Старшина Вилков был опытным санинструктором, но собачьей упряжкой

пренебрегал. Он даже командиру роты сказал:

«И зачем только нам собак прислали? Псиной воняет, а как залают —

демаскировать будут. Без них обходились...»

А командир роты капитан Тихомиров уклончиво ответил:

«Пусть их. Может, пригодятся».

Часов в двенадцать дня к санитару-вожаку подбежал посыльный и тихо,

но тревожно сказал:

— Ефрейтор Ткачук, к старшине в землянку. Живо!

Пригибаясь, Ткачук побежал по траншее. В землянке на носилках лежал

капитан Тихомиров. Гимнастёрка в крови, грудь забинтована. Лицо бледное,

нос заострился. Дышал тяжело, с хрипами. Глаза закрыты.

Заместитель командира роты старший лейтенант Костерин сказал Ткачуку:

— Товарищ ефрейтор, капитан ранен тяжело — в грудь. Дотемна ждать

нельзя. Нужна срочная операция. Может, вывезете его на своей самоходке до

санвзвода?

— Попробую, — ответил Ткачук и подумал: «Всё как на ладони видно.

Трудно будет проскочить...»

Старший лейтенант угадал сомнения ефрейтора:

— Не бойтесь. Вас прикроют огнём наши пулемётчики и батареи. Я

договорился с комбатом по телефону.

В это время огонь противника стал затихать. Наступали обеденные часы.

«Это хорошо, — подумал Ткачук, — вот я, может, и проскочу, пока они

обедают...»

Старшина Вилков взглянул на собак с досадой:

— Эх, пеструшки... Демаскировать будут.

— Не беспокойтесь, товарищ старшина, я их замаскирую, — сказал

Ткачук.

Сзади к раме тележки был привьючен мешок, сапёрная лопата, топор и

брезентовое ведро. Ткачук достал из мешка маскхалатики и одел в них собак.

Все собаки стали серо-буро-зелёными, под цвет местности. И на себя Ткачук

накинул халат такого же цвета.

Старшина Вилков остался доволен:

— Вот это, я понимаю, порядок.

Старшина заметил на ефрейторе две сумки: санитарная висела на правом

плече — так положено, а вот на левом висела какая-то другая сумка. Что за

новость? Старшина не мог стерпеть такого непорядка:

— Товарищ ефрейтор, что это? Лишний груз. Снимите.

— Нельзя снимать, товарищ старшина, тут у меня инструменты и запасы:

ножик, шило, дратва и ремни. А ну как что-нибудь в пути приключится?

— Ну ладно. Давайте скорей.

Командира роты положили на тележку головой вперёд и, покрыв одеялом,

привязали к раме — как бы в пути не выпал. Везти придётся без дорог.

Старшина Вилков выглянул из траншеи и, показывая рукой, сказал

санитару:

— Держись во-он тех ориентиров... Смотри, кустик, снопы, канавка. Они

бинтами обозначены. На полпути в воронке санитар сидит. В случае чего,

поможет. Ну, давай.

Ткачук вылез из траншеи. В маскхалате ползти было трудно. Да и сумки

мешали. А тут ещё противогаз и автомат. Всё это тянет, давит и мешает

ползти быстрее. Отполз от окопа метров пятьдесят. Спокойно. Противник,

видимо, не замечает его.

Ткачук обернулся и свистнул. Солдаты подняли на руках тележку с

раненым и поставили её около траншеи. Собаки выпрыгнули из траншеи и

побежали к хозяину. В это время раздался сильный треск пулемётов. Это

открыли стрельбу наши пулемётчики, чтобы на себя отвлечь внимание

противника.

Когда упряжка собак достигла своего вожатого, Ткачук, не поднимаясь с

земли, взмахнул рукой и приглушённо крикнул: «Вперёд!» Собаки полной рысью

промчались мимо хозяина. Ткачук вскочил и, пригибаясь, побежал вслед за

упряжкой. Вероятно, немецкий наблюдатель заметил Ткачука и его упряжку.

Вон справа упала мина и крякнула взрывом. Вслед за ней слева разорвалась

вторая. «В вилку берут», — подумал Ткачук.

Ткачук заметил впереди серую кучу. На ней белеется обрывок бинта —

ориентир. Там же рядом, кажется, ровик. Ткачук догнал упряжку и, упав в

ровик, крикнул: «Ложись!» Собаки легли и уткнули головы в землю. Все они,

кроме Разливая, дрожали, а Бобик нервно, с визгом залаял. «Тихо!» —

приказал Ткачук, и Бобик умолк.

Ткачук тяжело дышал. Сердце колотилось сильно, и его удары отдавались

в висках.

Серая куча оказалась прошлогодними снопами. Ткачук пополз к ним,

подав команду своей упряжке: «Ползи... ползи...» Собаки поползли вслед за

хозяином и медленно потянули за собой тележку. Около снопов прижались к

хозяину. Снопы побурели и пахли плесенью. «Не успели убрать...» — с

горечью подумал Ткачук.

Раненый капитан глухо стонал, но в сознание не приходил. «Здесь мы

хорошо скрылись, — думал Ткачук, — но долго нельзя задерживаться на месте.

Противник пристреляет и эту точку...»

Немецкий наблюдатель, видимо, потерял из виду человека с собачьей

упряжкой. Снаряды стали рваться далеко впереди. Наша батарея открыла

огонь, и немецкие позиции закурились дымом. Удобный момент. Теперь надо

как можно быстрее добежать до лощинки. Там упряжка скроется от немецких

наблюдателей. Не поднимаясь с земли, Ткачук приказал: «Встать! Вперёд!»

Первым выскочил Разливай и потянул за собой остальных собак.

Когда упряжка отбежала от снопов метров на пятьдесят, впереди неё,

совсем близко, разорвалась мина. Собаки бросились назад и сбились кучей у

тележки. Барсик ткнулся носом в землю и упал на бок. Бобик завизжал и

залаял. Ткачук подбежал к упряжке и ножом перерезал шлейку на Барсике: пёс

был убит. «Разливай, вперёд!» — крикнул Ткачук.

Три собаки потянули тележку под уклон к лощине. Бобик прихрамывал, но

не отставал. Капитан Тихомиров бормотал в бреду: «Куда вы?.. Куда вы?..

Нельзя отступать!.. Вперёд!.. Вперёд!..» Из всего того, что говорил

капитан, собаки понимали лишь одно слово «вперёд» и ускоряли бег. Ткачук

побежал вслед за упряжкой. Позади него недалеко разорвался снаряд, и будто

топором подсекло правую ногу.

Вожатый попытался бежать дальше, но правая нога подвернулась, и он

упал. По ноге потекло что-то тёплое, липкое. Ткачук почувствовал страшную

слабость и головокружение. Он потерял из виду свою упряжку. Потом

превозмог слабость, чуть приподнялся и посмотрел вперёд. Его упряжка

неслась к лощине. Но вот собаки оглядываются назад и замедляют бег —

потеряли из виду хозяина. Опасный момент: могут остановиться. Ткачук

собрался с силами и громко, во весь голос, крикнул: «Вперёд, Разливай!

Вперёд!»

Противник целил в упряжку: мины рвались впереди, сзади, по сторонам.

— Направо! Налево! Вперёд! — кричал Ткачук.

По его команде упряжка бежала зигзагами, и противнику трудно было

вести прицельный огонь. «Только бы тележку не завалили...» — мелькнула

мысль у Ткачука. Он ничего не замечал вокруг себя, кроме своей упряжки.

Недалеко от него, в воронке от снаряда, сидел санитар. Выглядывая из

воронки, он громко звал:

— Браток! Браток! Ползи сюда! А то убьют...

Но Ткачук, кажется, не слышал его призыва.

Вон собаки спускаются в лощинку и совсем скрываются из глаз.