— Да вот она, вот наша Лебёдка!

Вслед за ним вышла пожилая женщина с бледным, усталым лицом.

— Здравствуйте, родные наши, — приветливо и взволнованно заговорила

она, подходя к повозке и на ходу вытирая мокрые руки о передник. —

Заждались мы вас... Спасибо вам... От извергов нас освободили. Да где же

вы лошадь нашу нашли?! Эти ироды весной у нас её со двора забрали... Её

нам свои солдаты ещё в сорок первом оставили. Раненая она была и тощая, а

мы её выходили...

Вытерев посуше руку, женщина протянула её Сидоренкову. Солдат онемел.

Молча, как-то растерянно пожал её руку и спрыгнул с повозки.

— А я тут с уборкой связалась, — продолжала женщина, — за два года

неволи и убирать не хотелось в доме, а теперь вот, думаю, свои идут —

прибрать надо. Передовые-то части утром стороной прошли, а вы заехали...

Спасибо вам...

И, подойдя к серой нескладной кобыле, стала поглаживать её по шее и

ласково приговаривать:

— Красавица ты наша, Лебёдушка, ишь как похудела... — Затем,

обернувшись к Сидоренкову, приветливо пригласила в дом: — Распрягайте

скорее да заходите в избу. У меня уже и чай готов... А лошадкам-то вон

клеверку в сарае возьмите — от коровы осталось. Последней кормилицы вчера

лишились: фашисты на лугу перестреляли всех коров, как отступали...

Сидоренков, понурив голову, неторопливо распрягал лошадей. Ему было

стыдно смотреть мальчонке в глаза. А тот вьюном вертелся около и засыпал

его градом вопросов:

— Дяденька боец, а где вы её отбили у фрицев? А вы её оставите нам? А

вы долго пробудете у нас?

— Да отвяжись ты, пострелёнок! Вот управлюсь с конями, тогда и

расскажу...

СМЕРТОНОСНОЕ ПОЛЕ

Ночь была хоть и звёздная, но мутно-серая, без луны. По полю, шурша,

неслась сухая позёмка.

Сапёры-собаководы сержант Петухов и рядовой Черкасов, получив ещё с

вечера боевое задание, готовились к вылазке на передний край противника:

надо было найти, нащупать минное поле врага и обезвредить его — сделать в

нём проход и открыть своему батальону путь к наступлению.

Петухов и Черкасов оделись в белые маскировочные халаты с капюшонами

и сразу стали непомерно толстыми, неуклюжими, особенно низкорослый,

плотный Черкасов. Белые накидки надели и на своих серых собак. Треф в

накидке вёл себя спокойно, а чувствительный Пурик несколько раз

встряхнулся, пытаясь сбросить одежду, и успокоился лишь после того, как,

очевидно, почувствовал, что она крепко привязана, и когда Черкасов, его

хозяин, прикрикнул строго: «Нельзя! Пурик! Фу!»

— Смотри, Черкасов, за своим псом хорошенько, — напутствовал своего

подчинённого Петухов, — а то он у тебя какой-то шальной...

— Зато он у меня старательный и чуткий, товарищ сержант...

— Старательность, Черкасов, хороша при уме и выдержке.

Взяв в левую руку поводок от собаки, а в правую щуп — длинную палку с

острым железным стержнем на конце, Петухов вылез из окопа и встал на лыжи.

Вслед за ним вылез и Черкасов.

Низко пригнувшись, пошли. Впереди — Петухов, а за ним, на дистанции

шести — восьми шагов, Черкасов. Без лыжных палок трудно идти, но они

мешали бы, да и в снег их опасно тыкать — можно нарваться на мину.

Противник маскирует мины в самых неожиданных местах.

Противник, отступая, стал хитро минировать поля и дороги:

противотанковые мины заделывал в деревянную оболочку. Такие мины можно

обнаружить только щупом и тонким чутьём собаки-ищейки. А между большими

минами закладывают и маленькие, противопехотные, с проволочкой, чуть ее

задел — и взрыв...

Позёмка несётся по полю, крутится около кустиков и всё заволакивает в

мутно-белый цвет.

Ровное снежное поле и пологая высота, на которой зацепился противник,

были безмолвны, и казалось, что враг или спит или отошёл...

Нет, вон луч прожектора заскользил по белому полю, выхватывая серые

кусты, и застрочил пулемёт. «Ложись!» — одновременно прошептали Петухов и

Черкасов и, упав в снег, замерли. Треф прильнул к земле, а Пурик,

вздрагивая, прижался к Черкасову. Пулемёт умолк. Оборвалась и полоса

света. «Прощупывают и пугают... — подумал Петухов. — Знаем мы ваши

повадки — сами побаиваетесь...»

Сняли лыжи и, воткнув их глубоко в снег около кустика, поползли.

Тяжело продвигаться — тонут в снегу, но зато хорошая маскировка. В

полушубках жарко и неловко ползти, а тут ещё и вещевой мешок, и автомат, и

противогаз, и лопата. Всё тянет, давит. Позёмка бьёт в глаза.

Время от времени Петухов и Черкасов повелительно шептали: «Треф, иди!

Пурик, ищи!» Собаки принюхивались к снегу и, натягивая поводки, рвались

вперёд. Старательный и горячий Пурик тыкал нос в снег, фыркал и чихал.

«Тихо, Пурик! Фу!» — сердито шептал Черкасов.

И вдруг Треф, обнюхав снег около куста, сел возле него и так

выразительно взглянул на своего хозяина, словно хотел вымолвить: «Нашёл».

Петухов легонько проткнул щупом снег и почувствовал, что наткнулся на

дерево. Мина! Петухов снял рукавицы и, засунув руки в снег, неторопливо,

осторожно обшарил, прощупал деревянную мину. Нет ли около неё и под ней

опасной проволочки от мины натяжного действия? Как будто нет. Снег на

руках тает, а кожа стынет — пощипывает мороз. Надел рукавицы, выкопал ящик

лопатой. Ох, какой тяжёлый, будто гвоздями набит! Отполз с ним влево и

поставил на попа. Так виднее. Вздохнул и вытер рукавом пот с лица. Ух,

велика беда начало! Нащупали минное поле — теперь надо много

потрудиться... Вот и Черкасов правее тоже обнаружил мину: возится в снегу,

а рядом с ним суетится Пурик и помогает хозяину выкапывать мину. Медвежья

услуга! Нарвётся проклятый пёс когда-нибудь. По лапам его надо бить, а

Черкасов с ним слишком ласков...

Недалеко, над окопами врага, низко тарахтел ПО-2 — «кукурузник», как

его прозвали наши солдаты, и вскоре один за другим раздались взрывы. Это

лётчик сбросил в окопы несколько мелких бомб. Пурик задрожал и заскулил.

«Фу!» — прошептал Черкасов. Пурик прижался к боку хозяина и затих.

Застрекотали зенитные пулемёты, и словно спичками кто-то зачиркал по

небу — это побежали трассирующие пули. Скользнул вверх луч прожектора, но

«кукурузник», прижимаясь к земле, тарахтит уже где-то в своей стороне.

«Ушёл! — радовался Петухов. — Не даёт им покоя и от нас отвлекает...

Молодец!»

И опять тишина. Молчат. Притихли. Можно продолжить работу. Петухов и

Черкасов досуха вытерли закоченевшие руки и всунули их в меховые рукавицы.

Как в них тепло и уютно рукам! Так бы и не вынимал. Но время идёт, и надо

работать, работать, чтобы до рассвета вернуться к своим. Опять раздаются

тихие голоса собаководов: «Ищи! Ищи!» Собаки, принюхиваясь к снегу,

натягивают поводки.

Сколько времени прошло с тех пор, как они начали свои поиски, трудно

сказать. Может быть, два или три, четыре часа. Сердце стучит гулко,

напряжённо. Мокрая от пота рубашка приклеилась к спине, а руки закоченели,

и пальцы плохо сгибаются. Но вот проход сделан, и деревянные мины справа и

слева от прохода, как вешки, указывают безопасный путь. Вражьи окопы

совсем близко. Теперь надо незаметно уйти. Отползти немного назад. И

передохнуть. А то и собаки устали. Поджимают ноги — как бы не отморозили

подушечки лап.

— Сколько вы взяли, товарищ сержант? — прошептал Черкасов.

— Двенадцать.

— А я тринадцать. Пурик мой молодец. Поднимемся, товарищ сержант?

— Нет, Черкасов, надо ползти до лыж.

Петухов знал, что если противник их обнаружит, то насторожится и до

рассвета снова может заминировать проход.