бабушкой, сестрой Ярчучки по крови, с несколькими соседями, старушками-плакальщицами и

стариками — копателями могил, а по совместительству заядлыми поминальщиками, неспешно

провожали к месту последнего покоя Марину Ткачик.

— Вот уже несет нечистую силу, — пробасила растрепанная, как всегда, Ярчучка. Она не то

что немецких вояк — самого бога Саваофа, появись он сейчас с неба, Ильи-пророка с его

громами-молниями не убоялась бы. — Люди покойницу хоронят, а они глотки дерут…

— Мама, везите уж молча… — с упреком попросила дочь.

— Раньше я молчала… — начала было храбрая Ярчучка, но сразу же оцепенела на месте.

Храбрые вояки фюрера, перестав орать, залопотали, беспричинно развеселились, а затем

трое подбежали к похоронной процессии, вмиг перевернули необычный катафалк.

Гроб упал в песок, перевернулся набок, покойница, завернутая в белое, выпала на землю,

из-под платка в крапинку выбилась черная толстая коса.

Бравые вояки ефрейтора Кальта, как стая молодых, еще не выдрессированных опытным

собаководом гончих псов, начала дикую игру-развлечение. Какой-то из весельчаков забрался в

возок, сложил на груди руки, закрыл глаза, изображая мертвеца, а остальные с лошадиным

ржанием, весело напевая что-то хотя и чужое, но, видимо, похоронное, покатили «мертвеца».

Ярчучка наконец опомнилась.

— Нелюди, собаки, зверье! — запричитала она.

— Мама, замолчите, — побледнела от волнения и ужаса Кармен, — мама, хватит. Поднимем

гроб…

— Звери! Разве же это люди? Звери в человеческом облике!..

Гроб подняли на плечи, спотыкаясь и пошатываясь, понесли по песчаной дороге.

Во дворе больницы взбесившиеся вояки гоняли возок.

Ганс Рандольф был единственным, кто не принимал участия в этом диком развлечении.

Уговаривал, убеждал:

— Нехорошо, камрады! Мы же люди… Не звери…

Его услышали не сразу. А когда услышали, какой-то из весельчаков выкрикнул:

— Не звери, говоришь? Эх ты, затычка от пивной бочки!

И дальше заревели уже все:

— Мы — звери! Молодые, дикие звери! С нами — фюрер!

XII

Гауптман Отто Цвибль принадлежал к людям, которые не зря появляются на свет. Еще в

юности все, кто знал его, кто потом общался с молодым офицером кайзеровской армии,

предрекали ему большое и славное будущее. В первую очередь имели в виду его твердый, но

вместе с тем добропорядочный характер, прекрасную внешность, умение действовать точно,

безошибочно и одновременно непедантично. «Я принадлежу к той породе людей, которая

составляет категорию непедантичных педантов», — похвалился однажды растроганный Отто

Цвибль своему будущему тестю.

Принадлежал Отто Цвибль неизвестно к какому роду, во всяком случае к такому, который в

результате житейских обстоятельств растерял свое прошлое в сумерках истории, сохранил

только звонкую фамилию, в звучании которой все же было и нечто неприятное. Изобретательный

и глубоко убежденный в своей правоте, Отто при каждом удобном случае объяснял, что, если бы

не случайные, то ли загадочные, то ли трагические, обстоятельства, из-за которых традиционная

приставка «фон» потерялась, звучало бы его имя совсем по-другому.

Пророчества не осуществились, жизнь Отто Цвибля получилась горькая как полынь, ничто

ему не помогло: ни непедантичный педантизм, ни именитая жена, которая, к сожалению,

оказалась бесприданницей.

Жестокая действительность нанесла первый чувствительный удар Отто Цвиблю сразу же

после того, как кайзеровская Германия после всяческих перипетий была побеждена и лишена

права иметь свою могучую армию и военно-морской флот. Десятки и сотни таких цвиблей,

вымуштрованных за долгие годы в специальных военных школах, неожиданно оказались без

надлежащей профессии и средств к существованию.

Отец Отто Цвибля служил в интендантстве хотя и в невысоком чине, но семью кормил и

сыночка в офицерское училище пристроил, наследства своим потомкам не оставил, но установку

дал четкую — и не столько на словах, сколько на деле: я, дескать, вас породил, а теперь

самостоятельно идите по жизненному пути. Только помните, что пути в нашем фатерланде

извилистые и ухабистые, поэтому остерегайтесь; прежде чем захотите что-либо сделать —

подумайте; прежде чем надумали куда-либо идти — подумайте, как будете выбираться обратно.

Отто стремился придерживаться отцовского наказа. Уже одно то, что, оказавшись вне казармы,

без постоянной, твердо определенной наперед службы, он не растерялся и не пустил себе от

отчаяния пулю в лоб, свидетельствовало о незаурядных возможностях молодого Цвибля.

Благодаря бывалому и тертому жизнью тестю он все-таки сумел неплохо пристроиться в

учреждении, которое хотя и было по названию чисто штатским предприятием, но на самом деле

находилось в сфере военных интересов опозоренной поражением Германии.

Верный житейскому принципу, унаследованному от осмотрительного отца, Отто не бросался

стремглав в окружающий водоворот. Он должен был бы давно узнать в Адольфе Гитлере

будущего властелина дум немецкой нации, однако все сомневался, все выверял политическое

кредо новоявленного фюрера собственными принципами, никак не мог примириться с

решительным и жестоким режимом, без которого, как оказалось, обычная Германия не могла

стать Германией великой, самой могущественной в мире. А пока колебался, да раздумывал, да

прицеливался, успел обзавестись немаленькой семьей. Сумел заручиться покровительством со

стороны партайгеноссе того учреждения, в котором трудился не за страх, а за совесть. Как и

следовало ожидать, в конце концов это покровительство переросло в доверие, и он примкнул к

нацистской партии, что сразу укрепило его положение в обществе. На его плечах снова

появились погоны, строевик из него, правда, не получился, зато на военно-административном

поприще он добился успехов.

Сначала был на должностях незначительных, пребывал где-то едва ли не на самых

последних ступеньках бюрократической иерархии нового порядка, а затем — да здравствует

война и победа! — нежданно-негаданно на склоне лет получил Отто Цвибль место

ортскоменданта, полного и всевластного хозяина целого района, пусть и дикого, неизведанного,

иногда таинственно-страшного, но своего, такого, который в недалеком будущем мог стать и

личной собственностью, принести гауптману не только достаток, богатство, но и желанную

приставку к фамилии. Фон Цвибль. Отто фон Цвибль-Калинов, гауптман и ортскомендант, к

вашему сведению…

Черты болезненно-бледного, аскетического лица Отто Цвибля заметно обострились, глаза

светились молодо, он действовал энергично, с тем же непедантичным педантизмом, благодаря

которому мог одновременно решать десятки дел, не выпуская из поля зрения ни одной

инструкции высшего командования. Инструкции приходили в Калинов от Бормана и

Кальтенбруннера, Геббельса и Коха, от самых высоких вельмож рейха, начиная от самого

Гитлера и кончая малоизвестными шефами и мини-фюрерами, были эти инструкции самыми

разнообразными по объему и форме, касались самых неожиданных, как глобальных, так и

незначительных, проблем.

Нормальная человеческая голова была не в состоянии их запомнить, но не голова Цвибля.

Не зря ему еще в давние, кайзеровские, времена, в эпоху первой мировой войны, предрекали

славное будущее. Такая голова, как у Цвибля, тщательно раскладывала по полочкам,

регистрировала каждый параграф самой мизерной инструкции, чтобы потом явить ее миру в

нужный момент.

… Потеряв счет времени, став безразличным ко всему, что его окружало и ожидало,

закоченевший и почерневший от подвального холода и темени, Качуренко все-таки был способен

уловить шум, приглушенный топот чужих ног у себя над головой, ловил и пытался разгадать, что