Иван молча следил за беглецом, боясь шевельнуться на скале и считая, что судьба того уже решена.
И действительно, вскоре он еще раз упал почти у самой скалы, больше его не стало видно, и стрельба
сразу стихла.
У Ивана будто что-то оборвалось внутри. Он быстро соскользнул по скале вниз, затаив тихую
благодарность судьбе, пославшей им укрытие в этой расселине. С тяжелым чувством на душе, соскочив
на землю, он коротко бросил Джулии:
- Капут.
- Капут? - широко раскрыв глаза, не поняла девушка.
- Компание твой - капут.
- Кранк гефтлинг?
- Да.
- Ой, ой!
Он взял у ошеломленной Джулии тужурку, девушка проворно подобрала колодки, и оба они начали
взбираться по камням вверх.
9
Все же они не сумели пройти незаметно, обнаружили себя, позади остался свидетель, и прежнее
беспокойство с новой силой охватило Ивана: выдаст австриец или нет?
23 Кушать (итал.)
16
Опыт всех его побегов подсказывал, что именно такие вот обстоятельства чаще всего оказывались
для беглецов роковыми. Нигде: ни в ноле, ни в горах, ни на дороге - не подвергали они себя такому риску,
как во время захода в деревни, усадьбы, на хутора, во время встреч с людьми. Именно там поджидала
опасность очень осмотрительных и даже сверхосторожных. Там часто кончались безмерно трудные пути
на волю и начинались другие, еще более мучительные - снова в плен. Но и вовсе избежать людей было
невозможно - надо было питаться, узнать дорогу, переодеться. Беглецы часто надеялись на авось, на
счастливый случай, на человечность. Нередко им везло, но далеко не всегда.
Год назад Иван тоже надеялся, что все как-нибудь обойдется, как обошлось в предыдущие тридцать
два дня. Втроем они довольно удачно миновали засады, переплывали реки, обходили деревни, избегали
встреч с полицейскими; дважды удирали от погони - раз, правда, потеряли четвертого, ленинградца
танкиста Валерия. Остальные же добрались до родной земли, до Волыни. Кругом лежали украинские
села, в поле на лошадях и волах пахали свои полоски крестьяне; становилось тепло - уже можно было
ночевать в лесах и без лишней нужды не соваться в деревни. Если бы только не еда, из-за которой они
то и дело должны были заходить в селения.
В то утро, оставив друзей на опушке, в село направился Иван. Накануне ходили другие, теперь была
его очередь.
Он немного опоздал выйти из леса, через который извилистой дорогой они шли ночью. Уже начинало
светать, но ему не хотелось забиваться куда-нибудь в глушь с пустым желудком. Внимательно
всмотревшись с опушки в село, Иван ничего подозрительного там не заметил. Большой дороги
поблизости, кажется, не было, и он через болотце, держась ближе к кустам, двинулся к крайней хате. Под
полой у него был немецкий автомат с двенадцатью патронами в магазине, добытый под Краковом,
армейские сапоги на ногах и на плечах какая-то немудреная крестьянская свитка. Внешне он напоминал
обычного сельского парубка, такого, как и все тут, без задержки дошел до огородов, потом от гумна по
стежке, что вела меж плетней, свернул к ближней хате. К несчастью, хата стояла на противоположной
стороне улицы, он оглянулся - вблизи никого не было, только где-то во дворе скрипнула дверь и
замычала корова, - должно быть, хозяйка шла доить ее. Не успел он перебежать покропленную росой
дорогу, как из соседнего двора кто-то вышел на улицу. Иван даже не взглянул на него, только
почувствовал, что тот заметил его. За углом Иван оглянулся - человека на улице не было, а возле дома
напротив высился огромный брезентовый кузов машины. Это было так некстати, тем более что во дворе
уже встревоженно крикнули. Деваться Ивану было некуда (за хатой лежал широкий заборонованный
огород), и он кинулся к раскрытым в сени дверям. В дверях стоял небритый средних лет крестьянин. Он,
наверно, все понял без слов, только побледнел немного, так как, видно, услышал окрик, взглянул на
Ивана, у которого заметно оттопыривалась пола, и отступил на шаг, пропуская в хату. Иван без единого
слова вскочил в чистенькие, прибранные сени с разбросанным по полу аиром, метнулся туда-сюда, ища
какого-нибудь укрытия, и, не найдя ничего подходящего, сквозь раскрытые двери кинулся в другую
комнату, где была печь. Там он увидел черную пасть подпечья, припал на колени, быстро выглянул в
окно, возле которого на топчане из-под полосатого самотканого одеяла высовывались три пары
коротеньких детских ног. Парня охватило дурное предчувствие - нет, попал не туда.
Но было уже поздно: во дворе затопали сапоги, и он, обдирая бока, протиснулся в смрадную узкую
дыру подпечья, сжался за выступом. В сени входили люди. Только успел затаить дыхание, как сразу
донеслись чужие голоса: то были немцы, двое или больше. Хозяин не понимал их или, может, не хотел
понимать. Иван все слышал, переводчик ему не был нужен.
- Вэр ист? Вэр лауфт?24 - крикнул немец.
- Ин дизем аугенблик. Их хабе гезеен!25 - настаивал второй.
- Паночки, нэ розумiю. У мэнэ нiкого нэма. Што вы?
У Ивана враз спало напряжение, - значит, хозяин не выдаст, слава богу, хоть в этом повезло. Может,
теперь не найдут. И он прижался к стенке плотнее, скорчившись в три погибели и почти не дыша. Немцы
закричали громче, выругались, заплакал ребенок в углу, откуда-то, видно, с печи спрыгнув на пол, к нему
бросилась женщина, начала успокаивать. Один из немцев, лязгнув затвором винтовки, вбежал в хату -
возле печи мелькнула тень. Громче закричали дети, загремели топчаном: немцы разбрасывали их
постели. Иван ждал, держа руку на рукоятке автомата, хоть и не знал, как в таком положении стрелять.
Немцы, громко топая сапогами, заглянули на печь, звякнули заслонкой, и сразу же луч фонарика
метнулся по задней стенке подпечья. Иван даже зажмурился, ожидая крика: «Хераускрихен! »26 Но лучик
был слабый (видно, разрядилась батарейка), немцы ничего не увидели, и сапоги застучали дальше.
Вскоре шаги притихли - видимо, немцы искали уже в сенях. Тогда он, не шевелясь, выдохнул и опять
медленно вдохнул воздух, не веря случившемуся - неужто пронесло? И действительно, шаги совсем
стихли, только всхлипывали возле печи дети, и мать, стуча босыми ногами, кидалась, наверно, к окнам -
немецкая речь слышалась уже со двора. Там что-то говорил хозяин, по-видимому направляя солдат
подальше от хаты. И в самом деле, уже все успокоилось. Хозяин, должно быть, вошел в сени, к нему
подбежала жена, она что-то быстро-быстро затараторила, в смятении чуть не плача, но хозяин строго
прикрикнул на нее: «Хватит! Замолчи!» Женщина умолкла, вернулась в хату и занялась детьми.
24 Кто такой? Кто бежал? (нем.)
25 Только что. Я сам видел! (нем.)
26 Вылезай! (нем.)
17
Иван хотел уже было вылезти, чтобы перебраться куда-нибудь в более надежное место, как хозяйка
испуганно запричитала:
- Пэтро! Пэтро! Ой лышэнько, Гриць идэ...
Иван снова притих, хозяин вышел, с минуту его не было слышно, потом во дворе раздалось
язвительно-учтивое: «Добры день, герр Пэтро!» Хозяин сдержанно ответил на приветствие. Что-то
щелкнуло, будто ударили кнутом по голенищу, и тот же голос буднично, словно разговор шел о пустяке,
произнес:
- Кого ховаешь? А ну, давай его сюды!
- Нiкого я нэ ховаю, кум Гриць! Перехрыстыться, што вы!
- Ага! Нiкого. Што ж, проверымо! Ганна! - крикнул Гриц.
- Я тута, кум, - отозвалась с порога хозяйка.
- Кого Пэтро ховае, признавайся!
- Ой, хиба ж я ведаю! Нiкого ж вин нэ ховае, кум Гриць.
- Не ховае! А ну, Настуся, скажи: де татко ховае бандыта?
- Нэ видаю, - ответил боязливый детский голосок.
- Нэ видаешь! Побачымо, - многозначительным спокойным тоном прогнусавил Гриц.