Перевал, пожалуй, был близко - подъем постепенно выравнивался, тропинка уже не петляла по

заснеженному скалистому взлобью. Справа возвышалось что-то серое, очевидно громада другой горы.

Значит, они уже добрались до седловины. Ветер по-прежнему безумствовал в своей неумной ярости,

вокруг, будто в невидимой гигантской трубе, выло, стонало, даже звенело - впрочем, звенело, возможно,

в ушах. Мороз, очевидно, крепчал. От стужи больше всего доставалось рукам и коленям. Хорошо еще,

что не было мокреди, крупчатый снег не задерживался на одежде, ветер больно сек им лицо.

Надо было отдохнуть, но Иван чувствовал, что если присядет, то наверняка больше уже не встанет. И

он брел час или больше, медленно поднимаясь по извилистой тропке. Джулия молча прижималась к

нему - он чутко ощущал ее движения и, странное дело, несмотря на усталость, на недавний спор и

досаду, чувствовал себя хорошо. Только бы хватило силы, он нес бы ее так, покорно припавшую к нему,

далеко, далеко.

Когда уже стали подкашиваться ноги и он испугался, что упадет, из снежной, мятущейся мглы выплыл

огромный черный обломок скалы. Иван свернул с тропки и, скользя по камням колодками, направился к

нему. Джулия молчала, крепко прижимаясь щекой к его шее. Возле камня Иван повернулся и прислонил к

нему девушку. Руки ее под его подбородком разнялись, плечам стало свободнее, и только тогда он

почувствовал, какая она все же тяжелая.

- Ну как? Замерзла?

- Нон, нон.

- А ноги?

- Да, - тихо сказала она. - Нёги да.

Все время она казалась необычно тихой, будто в чем-то виноватой перед ним. Он чувствовал это, и

ему хотелось как-то по-хорошему, ласково успокоить ее. Только Иван не знал, как это сделать, у него

просто не находилось слов, и потому внешне он по-прежнему оставался сдержанным.

Не оборачиваясь, Иван нащупал руками ее ноги. Они совсем окоченели - были холоднее, чем пальцы

его рук. От его прикосновения она тихо вскрикнула и рванула ноги к себе.

26

- Э, так нельзя!

Она, видно, не поняла его, а он удобнее посадил ее на камень и набрал с земли пригоршню снежной

крупы.

- А ну давай разотрем.

- Нон, нон.

- Давай, чего там «нон», - незлобиво, но настойчиво сказал он, взял одну ногу, зажал ее в своих

коленях, как это делают кузнецы, подковывая лошадей, и стал тереть ее снегом. Джулия дернулась,

заохала, застонала, а он засмеялся.

- Ну что? Щекотно?

- Болно! Болно!

- Потерпи. Я тихо.

Как можно бережнее он растер одну ее маленькую, почти детскую, стопу, потом принялся за другую.

Сначала девушка ойкала, потом, однако, притихла.

- Ну как, тепло? - спросил он, выпрямляясь.

- Тепло, тепло. Спасибо.

- На здоровье.

Она укутала ноги полами тужурки, а он, на минуту прислонившись спиной к настывшему камню,

выровнял дыхание. Но без движения сразу стало холодно, ветер насквозь пронизывал его легкую куртку,

почти не державшую тепла.

- Хлеба хочешь? - спросил он, вспомнив их прежний разговор внизу.

- Нон, - сразу же ответила она. - Джулия нон хляб. Иван эссен хляб.

- Так? Тогда побережем. Пригодится, - сказал Иван, и они почти одновременно проглотили слюну.

Чувствуя, что замерзает, он с усилием заставил себя встать и подставил ей спину:

- Ну берись!

Молча, с готовностью она обхватила его за шею, прижалась, и ему сразу стало теплее.

- Иван - тихо сквозь ветер сказала она, дохнув теплом в его ухо. - Ду вундершон30.

Она уже несколько освоилась у него на спине, осмелела, чувствуя к себе его расположение, спросила:

- Руссе аллес, аллес вулдершон! Да?

- Да, да, - согласился он, так как говорить о себе не привык, к тому же тропинка, казалось, вот-вот

выведет их на пологое вместо, и он хотел одолеть крутизну как можно быстрее.

- Правда, Иван хотель пугат Джулия? Да? Иван нон бросат?

Он смущенно усмехнулся в темноте и с уверенностью, в которую сам готов был поверить, сказал:

- Ну конечно...

- Тяжело много, да?

- Что ты! Как пушинка.

- Как это - пушинка?

- Ну, пушок. Такое маленькое перышко.

- Это малё, малё?

- Ну!

Он шел по тропинке, хорошо обозначившейся на свежем снегу. Его шею сзади забавно щекотало

теплое дыхание девушки. Гибкие тонкие пальцы ее вдруг погладили его по груди, и он слегка вздрогнул

от неожиданной ласки.

- Ты научит меня говорить свой язик?

- Белорусский?

- Я.

Он засмеялся: такой странной тут показалась ему эта просьба.

- Обязательно. Вот придем в Триест и начнем.

Эта мысль вдруг вызвала в нем целый рой необыкновенно радостных чувств. Неужто и в самом деле

им посчастливится добраться до Триеста, найти партизан? Если бы это случилось, они бы ни за что не

расстались - пошли бы в один отряд. Как это важно на чужой земле - родной человек рядом! Иван уже

ощутил ее ласковую привязанность к нему, ее присутствие здесь уже не казалось ему нежеланным или

обременительным. Только теперь, пробыв с нею эти два дня, он почувствовал, как одиноко прожил все

годы войны - солдатское товарищество тут было не в счет. Ее теплота и участие чем-то напоминали

сестринское, даже материнское, когда не нужны были особенные слова, - одно ощущение ее молчаливой

близости наполняло его тихой радостью.

Они вошли в седловину, по обе стороны которой высились склоны вершин. Тропинка еще немного

попетляла между ними и заметно побежала вниз. В ночной темени сыпал редкий снежок.

- Переваль? - встрепенулась на его спине Джулия.

- Перевал, да.

- О мадонна!

- Ну, а ты говорила: капут! Видишь, дошли.

Он остановился, нагнулся, чтобы взять ее поудобнее, но она рванулась со спины:

- Джулия будет сам. Данке, грацие, спасибо!

30 Ты чудесный (нем.).

27

- Куда ты рвешься? Сиди!

- Нон сиди. Иван усталь.

- Ладно. С горы легко.

Он не отпускал ее ног, и девушке, чтобы не свалиться, снова пришлось обхватить его шею. Она

припала щекой к его остывшему плечу и пальцами шутливо потрепала давно не бритый шершавый

подбородок.

- О, риччо? Ёож! Колуча.

- В Триесте побреемся.

- Триесте!.. Триесте!.. - мечтательно подхватила она. - Партыджан Триесте. Иван, Джулия тэдэско тр-

р-р-р, тр-р-р. Фашисте своляч!

Он со сдержанной усмешкой слушал ее, старательно выбирая в темноте дорогу. Однако спускаться

было ненамного легче, чем идти в гору. Колодки часто скользили; от постоянного напряжения начали

ныть колени; в груди, правда, стало свободней. Все время рискуя упасть, он изо всех сил держался на

ногах и - где скорым шагом, а где и бегом стремительно спускался с перевала. Джулия на его спине то и

дело испуганно вскрикивала:

- О, о, Иван!

- Ничего. Держись!

Ветер тут почему-то стал тише, и оттого, казалось, потеплело. Куда вела тропа и что их ждало

впереди, увидеть было невозможно.

Через некоторое время ветер почти стих, перестали мелькать снежинки, повсюду, насколько было

видно, теснились запорошенные снегом скалы. Тропа кидалась то вправо, то влево, причудливо

изгибаясь на каменистых склонах, которые тут стали более пологими, чем на той стороне перевала.

Чувствуя сильную усталость, Иван пошел ровнее, не оглядываясь и только стараясь не сбиться с тропы.

Джулия почему-то умолкла. Однажды он попробовал заговорить с нею, но девушка не ответила.

Незаметно задремав у него за спиной, она мерно посапывала, руки ее мягко и нежно лежали на его

плечах. Тужурка, видимо, распахнулась, и сзади на своих острых лопатках Иван почувствовал мягкое

тепло ее груди. Как назло, в правую колодку его попал камешек. Раза два Иван, не нагибаясь, повертел

ногой, но не смог вытряхнуть его. Идти было очень неудобно. Однако Иван не стал будить Джулию -