Чем больше выпито было французских вин и гудрина[32], тем оживленнее становился разговор, тем все более дружеский тон он принимал. Отказавшись от первоначального плана сражения, архиепископ решил дать себе волю. Теперь он не сомневался в победе; посол попадется в собственную ловушку. В конце завтрака, после «цветного риса», подали салат из зикаки, имеющий вкус одновременно груши и сыра. Посол с супругой едва дышали, прелат был совершенно оглушен. Последовали десерт и фрукты, а шампанское из манго достойно завершило пиршество.
Когда подали кофе с превосходным ромом, супруга посла исчезла. Она спешила на заседание дамского благотворительного комитета. Подхватив под руку своего нового друга, посол повел его на веранду. И здесь архиепископ сразу взял быка за рога:
— Что бы ни говорило гаитянское правительство, но задача, за которую берется ГАСХО, будет не из легких, — сказал он. — Весьма вероятно даже, что компания столкнется в этой стране с огромными трудностями: ведь здешние крестьяне трясутся над каждым клочком оставшейся у них земли. Вы, несомненно, слышали о «Маршатере»?[33] Мы задумали повести борьбу против суеверий... Это совершенно необходимо. Может быть, мы объединим с вами наши силы? Хунфоры представляют собой опорные пункты крестьянского сопротивления. Гаитянское правительство, мне кажется, проявляет нерешительность. Поддержите нас, и вы не пожалеете...
Посол озадаченно смотрел на архиепископа — тот говорил, опустив глаза. Американец был несколько смущен, но ему явно понравилась эта манера говорить без обиняков. Стараясь выгадать время, он заметил:
— Вы умный человек, монсеньор, очень умный...
— Но...
— Если я вас правильно понял, вы хотели бы... ну, как бы это сказать?.. Чтобы впереди трактора шло кропило... Не так ли?..
Архиепископ хранил ледяное молчание. Посол понял, что совершил бестактность, и прикусил язык. Потом, стараясь исправить оплошность, снова заговорил:
— Мы еще успеем побеседовать с вами об этом... Не желаете ли сигару?.. Вам надо бы познакомиться с мистером Фенелом, управляющим ГАСХО. Тоже очень умный человек. Умный и все понимает с полуслова...
Пипирит, дерзкая утренняя птаха, самозабвенно заливалась радостной песней в двух шагах от хижины. Рассыпая каскады хрустальных звуков, пернатый будильник приветствовал солнце ликующим гимном. Гонаибо проснулся, прислушался. Потом закачался в гамаке.
— Так! Так! — запели веревки.
Гонаибо потянулся. Птица с новой силой принялась за работу, воздух зазвенел от неистовых трелей. Неужто еще так рано? Да нет, пипирит просто дурачится! Гонаибо хорошо знал эту одержимую пичугу. Всегда или опаздывает, или спешит! Не даст людям поспать, вечно подгоняет их своими нетерпеливыми руладами. Ты что же, так и не замолчишь, нахал ты этакий!..
Гонаибо сел, нащупал пальцами ног землю, вскочил, чуть не вылетев из гамака, и вышел босиком из хижины. За озером поднимался розовый свет. Мальчик подошел к потухшему треугольному очагу, сложенному из закопченных камней, взял щепотку золы, послюнил палец и стал ожесточенно растирать зубы. Прополоскал рот свежей водой, сел на землю. Пипирит восседал на верхушке миндального дерева, похожего на огромный белоснежный и пахучий букет. Время от времени птица наполняла воздух всплесками холодящих, как мята, звуков. В это утро Гонаибо особенно остро чувствовал в себе молодую, уверенную силу. Он взял свирель и заиграл, отвечая на каждую трель птицы. Всякий раз пипирит на мгновение замолкал, а потом опять принимался рассыпать хрустальные арабески. Справа густыми волнами плыл запах дикого жасмина, слева несколько ночных красавиц, уже закрывавших на день чашечки своих цветов, наперебой устремляли в воздух фейерверк душистых испарений. Чуть подальше, на склоне холма, магнолии разбрасывали во все стороны свой аромат и гигантский золотистый иланг-иланг, вытянувшись точно в молитвенном экстазе, вздымал могучие ветви раздвоенного ствола к белому куполу безмятежного неба.
Дуэт мальчика и птицы продолжался до тех пор, пока совсем не рассвело. Они еще продолжали беседу, когда в ясном небе показалась летящая полукругом стая болтливых каосов. Что нужно этим неугомонным крикунам в такую рань? Чего так галдят эти разодетые во фраки разносчики сплетен? Вот уж у кого действительно язык без костей! Гонаибо швырнул в них горсть камешков. Прочь, проклятые! Тьфу.
Однако это становилось любопытным. Каосы даже не пытались сесть. Они летели плотными стаями, направляясь к озеру. Гонаибо осмотрел горизонт. Где-то очень далеко кружили еще какие-то птицы, как будто уже не каосы. Несомненно, на равнине происходило нечто необычное, нечто такое, что вызвало переполох среди птиц. После короткого раздумья Гонаибо шагнул в хижину и тотчас вышел с мачете за поясом и со змеей, обвившейся вокруг его руки. Он пустился в путь.
С каждым шагом в душе Гонаибо все нарастала тревога. Над самой его головой тяжелыми гроздьями испуганно проносились птицы; ящерицы, змеи, всякие лесные зверьки спешили к озеру, как к единственному убежищу. Прежде чем встретиться лицом к лицу с неведомой опасностью, нарушившей привычную жизнь его владений, Гонаибо ощутил потребность разобраться в собственных чувствах. Его владения... Ведь в них — вся его жизнь, его ночи, его дни. Какая опасность ждет его там, вдали? Огонь, пожирающий зеленые кудри равнин? Нет! Он почувствовал бы горячее дыхание пламени, увидел бы зарево в небе. Наводнение? Нет! Не было ни ветра, ни дождя, ни землетрясения. Так что же? Почему все, что было живого в этой бескрайней, поросшей вереском саванне, принадлежавшей до сих пор ему одному, спасалось бегством? Произошло что-то очень серьезное. Гонаибо бросился бежать.
То, что открылось его взору, поразило его. Ничего подобного он еще не видел в своей жизни. И никогда не забудет этой картины. Целые эскадроны белых людей, в одежде защитного цвета, сидели верхом на диковинных железных конях; с непостижимой стремительностью, словно туча разгневанных ангелов, набрасывались они на еще влажную от ночной росы саванну. Все в страхе бежало перед этой бешеной кавалькадой. Сколько их было? Он не мог бы точно сказать, но если даже их было не больше десятка, Гонаибо казалось, что перед ним сотни неистовых всадников. Железные кони, широкие и приземистые, выставляли вперед длинные, сверкающие металлом рога, за которые наездники крепко держались обеими руками. По бокам животных поблескивали новенькие металлические пластины; позади стлался дым; воздух дрожал от сухих коротких взрывов. Кони бешено кружили по степи; лица всадников в кожаных шлемах казались стертыми, бледными пятнами; выделялись лишь темные полоски ремешков под подбородком. Люди переговаривались на чужом языке, звучавшем резко и грубо. Всю степь словно перевернуло вверх дном...
Ужасающий грохот поднимался до самого неба. Что-то трещало, хрипело, стонало, точно на равнине расположилась со своими инструментами целая армия лудильщиков. Конечно, Гонаибо не раз видел на дороге автомобили и автобусы, но те машины не пугали его, те машины не завывали так страшно, как эти дьявольские колесницы, из которых рвутся синие молнии и гремит гром. До сих пор он относился к механизмам равнодушно. Равнодушно смотрел на самолеты, грузовики, винтовки. С него достаточно мачете, рогатины да камней; а если другим нужны еще какие-то орудия, — что ж, это их дело... Правда, иногда его охватывало любопытство, иногда и его влекло неведомое, но ведь он обладал чудесами настоящими, живыми, и ему их вполне хватало. А теперь его царство захвачено чужаками! Он глянул на небо, в котором носились птицы и клубился грязный дым. В воздухе пахло бензином. И Гонаибо поразило предчувствие, что в этот миг кончается его вольная жизнь, — она протекла, как волшебный сон, и вот миновало его господство над необитаемой саванной. До сих пор ни один человек не смел так нагло сюда вторгаться. Эти призраки на железных конях ведут себя как завоеватели, как хозяева. У Гонаибо что-то оборвалось внутри... То же самое чувство испытали, должно быть, часовые Анакаоны Великой пять веков назад, когда перед ними, точно апокалиптическое видение, возникли всадники Охеды, вторгшиеся в пределы касиката.