М . Р о щ и н у

Я что-то часто замечаю —

к чьему-то, видно, торжеству, -

что я рассыпание мечтаю,

что я растрепанно живу.

Среди совсем нестрашных с виду

полу желаний,

получувств

щемит —

неужто я не выйду?

Неужто я не получусь?

Меня тревожит встреч напрасность,

что и ни сердцу, ни уму,

и та нс праздничность,

а праздность,

в моем гостящая дому,

и недоверье к многим книжкам,

и в настроеньях разнобой,

и подозрительное слишком

неупоение собой,,.

Со всем, чем раньше жил, порву я.

Забуду разную беду.

На землю теплую, парную,

раскинув руки, упаду.

О мой ровесник! Друг мой верный

Моя судьба в твоей судьбе.

Давай же будем откровенны

и скажем правду о себе.

Тревоги наши вместо сложим.

Себе расскажем и другим,

какими быть уже но можем,

какими быть ужо хотим.

Жалеть не будем об утрате

самодовольство разлюби, —

завязывается

характер

с тревоги первой за себя,

1955

***

Довольно небо тем, что голубое.

Рассвет доволен тем, что он рассвет.

А ты?

Скажи, —

доволен ты собою?

Я вижу по глазам твоим, что нет.

Ты часто говоришь и мыслишь ложно,

и редко ты бываешь прост и прям.

Порою разобраться невозможно,

где не твое в тебе, а где — ты сам.

Не слушал ты предупреждений чьих-то,

что так недолго потерять себя.

Был, не любя,

ты пылок нарочито,

и нарочито холоден,

любя.

Открытая и полная доверья

живет природа,

и она права.

Они не притворяются, —

деревья.

она всегда естественна,

трава.

Гляжу на реки,

на березы,

ивы,

задумавшись над собственной судьбой.

Да, эго очень трудно —

стать счастливым,

да, прежде надо стать самим собой.

1955

ЗАЛЫ ОЖИДАНИЙ

Вокзальный холод ранний.

У касс толпа с пяти...

О, залы ожиданий,

которые в пути!

Я с вами раздружился,

себя но узнаю.

Спокойно я ложился

на желтую скамью.

Мне нс казался странным

любой набитый зал.

В обнимку с чемоданом

я сладко-сладко спал.

Но, вспоминая давнее,

гляжу на жизнь свою:

как в зало ожидания,

я в юности стою.

Такие же приметы,

тревоги той же след.

Стою и жду билета,

ну, а билета — нет...

1955

ЗАВИСТЬ

Завидую я.

Этого секрета

не раскрывал я раньше никому.

Я знаю, что живет мальчишка где-то,

и очень я завидую ему.

Завидую тому,

как он дерется, —

я не был так бесхитростен и смел.

Завидую тому.

как он смеется, —

я так смеяться в детстве не умел.

Он вечно ходит в ссадинах и шишках -

я был всегда причесанней,

целей.

Все те места,

что пропускал я в книжках,

он не пропустит.

Он и гут сильней.

Он будет честен жесткой прямотою,

злу не прощая за его добро.

я там, где я перо бросал:

«Не

он скажет:

«Стоит!»

стоит...».

и возьмет перо.

Он. если нс развяжет,

так разрубит,

где я ни развяжу,

ни разрублю.

Он, если уж полюбит,

нс разлюбит,

а я — и полюблю,

да разлюблю.

Я скрою зависть.

Буду улыбаться.

Я притворюсь, как будто я простак:

«Кому-то же ведь надо ошибаться,

кому-то же ведь надо жить не так...»

Но сколько б ни внушал себе я это,

твердя:

«Судьба у каждого своя

мне не забыть,

что есть мальчишка где-то,

что он добьется большего, чем я,

1955

У ДНЕПРА

Совсем недавно рассвело,

и было тихо-тихо,

когда приехал я в село

Большая Лепетиха.

Дышало утро у Днепра

и пристанью смоленой,

и дымом дальнего костра,

и рыбою соленой,

Я побродил по тишине,

полюбовался ивами

и переулок,

нужный мне,

пошел

искать по имени.

Плутая долго невпопад,

на улицы в обиде,

я шел,

и вдруг

увидел сад.

и сад

меня

увидел.

Цветы цвели, как на подбор.

плоды

свисали

ядрами,

и растерявшийся забор

проламывали яблони.

Дом не был виден,

лишь окно

откуда-то блестело,

как будто в воздухе оно

среди листвы висело.

Калитку узкую вьюнок

опутал беззастенчиво...

Я позвонил,

и на звонок

из веток

вышла

женщина.

Ключи качались на бедре

с побрякиванием сонным,

и вишню влажную в ведре

она несла с наклоном.

Сказала:

«Слушаю я вас.."

А я не мог ни слова

из-за ее зеленых глаз

и губ ее лиловых,

Я бормотал:

«Да я,

да вот...»

и что-то про природу...

«Ах, да —

мне нужен садовод,

да, да -

я к садоводу...»

«Вы так бы сразу.

Муж в саду.

Все возится с черешней.

Сейчас я вал: его найду.

Вы. видимо, нездешний?

Москвич?

Ну, значит, мы друзья -

ведь я в Москве училась.

Мечтала там остаться я,

да вот не получилось...

А вы —

зачем вы в нашу глушь?

Дивиться местным лужам?

Простите —

вам ведь нужен муж...

Ну что ж, иду за мужем...»

Я все аллеи обошел

с ним за беседой долгой.

Он был усталый и большой

и, вероятно, добрый.

То там показывал,

то тут

он, равнодушно якобы,

как добросовестно растут

его плоды и ягоды.

Он был немного даже вял,

но, изменясь мгновенно,

сказал:

«А этот сорт назвал

я в честь жены —

Еленой».

И с гордой нежностью мужской,

на миг закрывши веки,

погладил яблоко рукой,

ого не стронув с ветки.

Увидел я,

как за него

он бережно берется,

и стало страшно оттого,

что вдруг оно сорвется...

Все было шорохом полно

и сумерками теплыми.

Мы пили темное вино

под яблонями темными.

Была хозяйка чуть пьяна —

«Ну как оно —

вишневое?»

А я-то знал,

зачем она

надела платье новое.

Хотел не знать и пил вино -

ну как так?

Разве можно...

Но подхватило,

повело

упрямо и тревожно.

Я был вниманьем окружен,

едва давал ответы,

а мне она:

* «Вот патефон.

Что заводить?

Вот это!»

Не мы неслись по саду,

нет, —

в себя

втянувши

силой,

из тени

в белый лунный свет

круженье

нас

вносило.

И в том круженье не скользя,

осмысленно и грозно

летели

плечи

и глаза,

и волосы,

и звезды...

Был муж доволен и смущен.

Сидел себе,

помалкивал.

То налегал на рыбу он,

то вилкой

в такт

помахивал.

Потом я,

трезво не вполне,

в саду улечься выдумал.

Была охапка сена мне

хозяевами выдана.

Я лег.

Молчали небеса,

сосредоточась мглисто.

Остановились голоса.

Остановились листья.

На хатах не были слышны

соломенные крыши.

Настолько тихой тишины

я никогда не слышал.

Глубок был сон плодов и трав. .

Вдруг зашуршало сено.

Колени смуглые обняв,

Елена рядом села.

«Что -

мой приход ваш сон прервал?»

и, руки сжав до хруста,

вздохнула:

«Вот и кончен бал.

и как-то пусто,

пусто...

Вам тоже -

вижу по глаз а м ?

Ах, нет?

Я очень рада...