По правде сказать, я не имел ни малейшего представления о том, чем, собственно, он торгует.

— Вертгейм, — сказал я. Это имя показалось мне более надежным.

— О, эти универсальные торговли! — простонал он. — Они разоряют маленьких людей. Но вас обслуживают, наверное, недостаточно хорошо? Попробуйте у меня. То, что вы получаете у Вертгейма, вероятно, очень неважно по качеству. Гнилые рыбы…

А, так он был рыботорговцем! Наконец! Я уже почти собрался сделать ему заказ, но мне вспомнилось, что теперь конец месяца.

— До первого числа я еще не нуждаюсь, но на следующий месяц можете прислать мне что-нибудь. Дайте мне ваш прейскурант.

Старик был очень смущен.

— Прейскурант? Разве у Вертгейма есть прейскурант?

— Конечно, есть. Умеренные цены и хороший товар. Совершенно свежий. Живой.

Юбиляр в ужасе вскочил и почти без сознания упал в объятия к своей жене.

— Старуха! — простонал он. — Вертгейм поставляет живых!..

В этот момент я услышал, что к дому подъехали дрожки. Я воспользовался смятением, выбежал из комнаты, схватил пальто и шляпу и вскочил на извозчика.

— Кафе «Secession»! — сказал я ему.

Лошади тронулись. Я бросил назад беглый взгляд и увидел сбоку у двери маленькую белую вывеску. Я прищурил глаза, чтобы лучше видеть, и с трудом прочитал:

«Якоб Лауренц.

Могильщик».

…Тысяча чертей! Юбиляр был могильщик.

*

Через несколько месяцев после отъезда Беккерса я тоже собрался уезжать. Хозяйка помогала мне укладывать чемоданы и ящики. Я стал заколачивать гвоздями ящик с картинами, как вдруг рукоятка молотка сломалась.

— Ах, черт! — воскликнул я.

— У меня есть еще другой молоток, — сказала хозяйка, которая в это время артистически укладывала мои костюмы. — Погодите, я принесу.

— Оставайтесь. Я сбегаю сам. Где он у вас лежит?

— В кухонном столе, в выдвижном ящике. Но только в самом низу.

Я отправился в кухню. Ящик кухонного стола был битком набит нужными и ненужными предметами. Всевозможные инструменты, иголки, нитки, кнопки, дверные ручки, ключи… Вдруг мне бросилась в глаза голубая ленточка с маленьким золотым медальоном. Неужели это был медальон Анни? Я открыл его; там была выцветшая маленькая фотография — портрет ее матери. Она всегда носила это единственное воспоминание об умершей на своей груди как амулет.

— Я хочу взять его с собой в могилу, — сказала она мне однажды.

Я принес медальон с собой в комнату.

— Откуда вы его достали? — спросил я хозяйку.

— Это я нашла намедни, когда прибирала комнату господина Беккерса. Он лежал в маленькой комнатке, в темном углу. Я хотела сохранить его для господина Беккерса: может быть, он снова приедет сюда.

— Я возьму его себе, — сказал я.

Я положил медальон в мой бумажник, и он лежал там в течение нескольких лет. А позднее я пожертвовал его в Музей естествознания на улице Инвалидов. Это было совсем недавно — неделю тому назад.

Дело было так.

Я сидел в кафе «Монополь» и читал газеты. Вдруг в кафе влетел маленький Беерман из «Биржевого курьера».

— Кофе по-венски, сударь? — спросил его кельнер.

— Кофе по-венски!

Он уселся за маленький столик и стал протирать пенсне. Затем надел его и оглянулся.

— А, это вы? — воскликнул он, заметив меня. — Фриц, подайте кофе на тот столик.

Он уселся ко мне за столик, и кельнер подал ему кофе.

— Вы, венцы, ужасные люди. Ну как можно пить такую бурду?

— Вы находите? — промолвил он. — Я очень рад, что встретился с вами. Вы должны оказать мне большую услугу.

— Гм… — промычал я. — Я не имею сегодня вечером абсолютно никакого времени.

— И все-таки вы должны помочь мне. Непременно. Кроме вас, здесь сейчас нет никого, а я должен сейчас снова уйти.

— А в чем дело?

— Мне нужно быть на первом представлении в «Немецком театре». А между тем я вспомнил, что мне предстоит еще одно дело сегодня вечером, о котором я совсем было позабыл.

— Что именно?

— Сегодня вечером профессор Келер делает в Музее естествознания доклад о новых египетских приобретениях этого музея. Очень интересная вещь. Весь двор будет там сегодня.

— Чрезвычайно интересно.

— Не правда ли? Так сделайте мне такое одолжение, пойдите туда. Я буду вам очень благодарен.

— Мне надо подумать об этом… Впрочем, знаете что? Меня это вовсе не интересует.

— Пожалуйста! Это же самая последняя злоба дня. Все новые находки будут показаны публике. Я очень несчастен, что не могу попасть туда.

— Давайте устроимся так: вы пойдете в музей, а я — в театр.

— Невозможно. К сожалению, совершенно невозможно! Я обещал моей кузине взять ее сегодня в театр.

— Что же вы раньше не сказали?

— Ну пожалуйста. Сделайте мне такое одолжение. Вы не будете сожалеть. Вы выведете меня из очень затруднительного положения.

— Но…

Он вскочил и бросил на стол мелочь.

— Фриц, получите за кофе. Вот вам билеты. Два. Можете еще кому-нибудь другому доставить удовольствие.

— Приятное удовольствие, нечего сказать… Я…

— Да, еще вот что: не забудьте ваш отчет о докладе сунуть в почтовый ящик еще сегодня же, чтобы я нашел его в редакции с первой же почтой. Очень благодарен. Готов служить вам всегда…

И он исчез.

Билеты лежали передо мной. О небо! Я в самом деле должен был выполнить его просьбу: он сам часто оказывал мне одолжение. Ужасный человек.

Я даже не пытался передать билеты кому-нибудь другому. Я прекрасно знал, что это не удастся.

Разумеется, я отправился в музей только тогда, когда уже три четверти доклада были прочитаны. Я подсел к одному из корреспондентов и попросил у него его заметки. Я узнал из них, что музей, благодаря царственной щедрости господ коммерции советников Брокмюллера («Яволь») и Лилиенталя («Одоль») получил счастливую возможность купить за огромную сумму все великолепные находки, добытые в пирамидах Тогбао и Кума. Эти почти совершенно разрушенные пирамиды были открыты одним молодым исследователем в нескольких сотнях километров к югу от озера Чад, в стране Рабех, где молодой немецкий ученый был в течение долгих лет пленником. 22 апреля 1900 рода правитель этой страны был убит французами в битве при Лами, и голова его была доставлена индийским стрелком во французский лагерь. Сын убитого, Фадель-Аллах, бежал в страну Борну и захватил туда с собой и немецкого ученого. Там, в стране Борну, правительница этой страны, сестра Фадель-Аллаха, воинственная амазонка Хана, взяла молодого немца себе в мужья. Когда затем 23 августа 1901 года англичане напали ночью под Дангенвилем на туземный лагерь, где находились Фадель-Аллах и немец, и перебили сонных туземцев всех без остатка, молодой ученый наконец получил свободу. Он отправился к племени сенусси, глава которого принял его, как немца, весьма любезно и оказал ему всевозможные услуги, так как эти фанатичные мусульмане, заключившие союз с ненавистниками французов — туарегами — совершенно изменили теперь свою политику по отношению к Франции. С помощью этих людей немецкому ученому удалось сберечь найденные им сокровища и переправить их через северный Камерун на африканское побережье, а оттуда в Германию.

К сожалению, сам ученый не присутствовал на докладе: несколько недель спустя после своего прибытия в Европу он снова уехал в Центральную Африку.

Зато, слава Богу, здесь присутствовали оба коммерции советника. Они сидели рядышком в первом ряду и так раздувались от славы и сознания, что они участвовали в отыскании следов древнеегипетской культуры на берегах озера Чад…

— Теперь я попрошу вас, — закончил свой доклад профессор Келер, — подойти поближе и лично осмотреть наши бесценные приобретения.

И он отдернул занавес, за которым скрывались все эти сокровища.

— Вероятно, вам небезызвестно, что в Древнем Египте кошки считались священными животными, так же как крокодилы, ибисы, кобчики и все те млекопитающие, которые были посвящены Пта, т. е. имели белое треугольное пятно на лбу. Вследствие этого все эти животные, подобно фараонам, верховным жрецам и знатным людям, подвергались после своей смерти бальзамированию. Почти во всех пирамидах встречаются мумии кошек. Наша находка в этом последнем отношении чрезвычайно богата — доказательство того, что египетские колонии в области озера Чад происходили из кошачьего города Бубастис. Мы насчитываем не менее как двести шестьдесят восемь экземпляров этих реликвий из седого прошлого.