(Двумя перьями об одной любви)

Предисловие

Положи меня, как печать, на сердце твоё,

как перстень, на руку твою:

ибо крепка, как смерть, любовь;

люта, как преисподняя, ревность;

стрелы ее - стрелы огненные;

она - пламень весьма сильный.

Библия. Книга Песни песней Соломона

Когда я стала думать над предисловием к

этой необычной книге, первыми пришли в

голову библейские возлюбленные: Соломон и

Суламита (так пишется ее имя в Священном

Писании) и уже потом «Суламифь» Куприна.

В сороковые-пятидесятые годы прошлого

века Библия была раритетом из раритетов.

Именно один из первых «возвращенцев»,

Александр Иванович Куприн, донес до нас,

молодых, эту благоуханную поэму в прозе.

«Избранное» Куприна - в поощрение робкой

реэмиграции - вышло большим тиражом.

Каждый дотошный книгочей мог купить, достать,

взять в библиотеке.

Герои книги, которую вы держите в руках,

тогда и формировались как личности. Фазиль

Искандер - сначала в Сухуме, потом в Москве,

Антонина Хлебникова, на десять лет моложе

его, москвичка до мозга костей, девочка с

Тверского бульвара, не отставала от своего суженого:

много читала, пробовала писать, благо

Литинститут был по соседству: он на Тверском,

25, а она жила с родителями и братом в

доме номер девять.

Но «учиться на поэта» не пошла. Решила

стать экономистом. Отчасти под влиянием

старших, уважавших «положительные профессии

« а более всего, думаю, по трезвом размышлении,

ибо родилась умной и скромной.

Вон сколько поэтов развелось: идешь мимо

писательского вуза - сквозь прозрачную изгородь

видишь тучи абитуриентов со всей страны.

Многие ли из них пройдут большой творческий

конкурс, многие ли выдержат другой,

решающий конкурс - на профпригодность?

Ведь в литературу входят единицы...

Однако суженый ее, с кем встреча еще

впереди, как раз и окажется одним из этих

редких «единиц». Значит, ей повезло? Это -

как смотреть. Творческие люди, особенно

если очень талантливы, - тяжелые представители

хомо сапиенс. Во-первых, самоеды: то

им не пишется, то написанное их не устраивает,

а кто виноват? Прежде всего, ближайшее

окружение. То, наоборот: чувствует ав6

тор, что вещь удалась, писал - как на крыльях

летел, а что же критики? Правда, один похвалил,

даже публично. Зато другой морду воротит.

Может, он такой кислый от несварения

желудка? Но сверхчувствительный писатель

всё принимает на свой счет. И эти вечные

ножницы между авторским и внешним восприятием.

Хвалят не за то и ругают не за то!

Их бы за его письменный стол! Прочитали

бы семь редакций одного и того же - спесь с

них, глядишь, и слетела бы...

Всем нужен преданный понимающий друг.

Но как он нужен творцу книг - этого беглыми

словами не передашь. Даже если раскритикует

твой опус, - любя, конечно, только любя,

потому тут незаменима женщина, лучше всего

жена, - это же стимул для дальнейшей работы!

Можно с ней поругаться, раздраконить

её за невежество, за предвзятость, - но ведь

это первый читатель, свой в доску, цены ему

нет. Вот и рыщут писатели в поисках такой

женщины, и сведущей в литературе, и с безошибочным

художественным вкусом, и с чувством

меры, чтобы сильно не наезжала, и чтобы

собой была хороша (зачем ему уродина?),

разумеется, должна быть и хозяйка хорошая:

голодный гений - это хлеб биографов, мы не

при военном коммунизме живем, и чтобы деток

народила, красивых в неё, талантливых в

него. А если оба и красивы и талантливы, значит,

вместе улучшат человеческую породу. Ну,

а придётся ходить на службу - Бог в помочь!

Только не в ущерб всему остальному...

Фазиль с таким пристрастием-отстранением,

с таким чисто «искандеровским» юмором

описал в «Созвездии Козлотура» свою первую

встречу с Тоней на благословенной абхазской

земле, что и теперь, по прошествии многих лет,

внимательным читателям, уверена, помнится

эта прелестная курортница на набережной,

с талией, про которую говорят «ножницами

можно перерезать», взятая с обеих сторон, как

в плен, двумя пожилыми спутницами. Освободить

ее от «плотной шершавой обертки» и

«погулять» с ней могло прийти в голову кому

угодно. Но только поэт отважился «солнечный

«, во всех смыслах слова, «удар» довести

до логического конца. Принять его за судьбу, а

может быть, за рок. И вот они, наконец, вместе,

и пребывают вместе... пятьдесят лет!

Концом пятидесятых - началом шестидесятых

датировано множество стихов, написанных

Ф.И. на пике влюбленности. В них нет ни

капли слащавости, они мужественны и суровы,

правда, смягчены самоиронией. Но уж если

попала в поэтическое сердце стрела амура, оно

начинает источать нежность, едва ли не превосходящую

чувство матери к ее первенцу.

Я не очень люблю верлибр - свободный

стих. Распространенное мнение, что, лишенные

строгого ритма и рифмы, верлибры

держатся внутренним напряжением, всегда

казалось мне спорным. Но вот, мастер безукоризненного

ритма и ласковой рифмы («Своею

ласкою поэта» «Ты, рифма, радуешь одна.» -

Евг. Боратынский), Ф.И. берет меня за душу и

долго не отпускает выдохнутой верлибром исповедью,

подлинней и заразительней которой

я не могу припомнить в современной поэзии:

Я вспоминаю вечер,

Как самого лучшего друга,

Когда ты прошла вдоль берега,

И я увидел тебя.

Целую пыльную пристань!

Где мы с тобой познакомились.

Целую трап неустойчивый!

По которому мы прошли.

Его убрали за нами,

Как будто отрезали разом

Вечное, чистое, девичье

Стремление отступать.

Но отступать уже некуда,

Но отступать уже поздно,

Но отступать уже незачем,

Собственно говоря...

Я вспоминаю твой облик -