несет хозяйка обед, на сено, глядя, а йотом

видит, что не туда попала, уж хотела вернуться,

да работник машет:

— Сюда, тетка, сюда!

Туг уж, хочешь, не хочешь, а надо нести.

— Ах, какая ты добрая, тетка, принесла нам

обедать! Я тут совсем пропал.

≪Чтоб ты тут и совсем сдох≫,—думает баба.

А они едят, даже за ушами трещит. Да, не

плохой обед: борщ с салом, каша молочная,

вареники!

И в праздник лучшего не требуется.

Работник ест и думает:

— ≪Как бы так, чтобы ничего не оставить,

чтобы она и объедков не отнесла дьяку≫.

— Вы будете борщ есть, тетушка?

— Нет, не буду.

— А, так я вылью.

— Не выливай.

— Уж вылил, тетушка,— говорит он, опрокинув

миску на землю.

— А чтоб из тебя душу выперло, что ты

пищу не жалеешь.

— Вам же будет легче нести. А вареники

вы нам оставьте: мы еще пополуднуем.

Пошла она с пустою посудою и дьяка не

искала.

На другой день работник с хозяином идут

домой. Подходят и слышат, что дьяк опять гут.

Стали стучаться. Хозяйка тогда обвязала дьяка

полотенцем и толкнула в сени, к телятам.

— Нагнись,— говорит,—и мычи, так они не

узнают, подумают, что полосатый теленок.

Вошел хозяин:

— Здорово, жинка моя милая!

— Здравствуй, муженек!

— Чего это телята мычат?— видно пить хотят,

я погоню их сейчас к воде.

— Я их сама напою.

— Нет ты иди за коровой, а то скоро стадо

придет.

Взял прут и погнал к воде:

— Пейте иродовы телята!

Дьяку и не хочется пить, а надо, а то прут

за плечами.

Пригнал домой работник встретил и говори ι:

— Дяденька, вы полосатого теленка опоили! У

него кровь набросится, ему надо ухо разрезать.

— Надо раз опилась скотина! Что ж, резать,

так резать.

И принялись они вдвоем мучить сердешного

Тита Григорьевича. Уж пришла баба, так отняла

того теленка, уверивши, что это не кровь, а што

он давно хиреет, и выпустила за ворота пастись.

А тот, как вырвался, так давай только бог ноги.

Дня через два идет работник опять с поля

домой. Встал под окном и слушает. А дьяк опять

тут и бранится, кричит, сердится, на чем свет

стоит. Гонит хозяйку, чтоб завтра непременно

шла искать знахаря, чтоб отравить хозяина.

— Конец моему долготерпению, — говорит

дьяк, а работник, стоя за окном, сам себе говорит:

— Нет, еще не конец!

— Где же его искать этого знахаря? — спрашивает

хозяйка.

— В таком-то и таком-то лесу живет он, ты,

может, встретишь там.

— Да уж пойду, попробую.

— Иди.

Работник все выслушал и стал стучаться.

— Ложитесь, Тит Григорьевич, на лавку, я

вас накрою корытом, так он и не увидит.

А он, как только вошел, так со всего маху и

сбросил корыто с дьяком на пол, дьяк только

крякнул, а из-под корыта не вылетел*

— На что корыто с лавки скинул? — кричит

хозяйка.

— Мне надо встать на лавку, чтобы достать

рожок с табаком с полки, хозяин забыл.

— А чтоб вас шут побрал, как вы мне

надоели!

На другой день в поле работник не умывается,

не ест ничего.

— Отпустите меня, дяденька, домой, я совсем

болен: и голова болит, и все.

— Иди, сынок, иди. Возьми кожух да закройся

хорошенько на печи, оно и пройдет,

а то шутка разве изо дня в день тут работать,

поневоле заболеешь. Полевая работа — не игрушки.

Я уж сам как-нибудь управлюсь.

Пошел он. Только скрылся с хозяйских глаз,

как кожух вывернул, изогнулся в три погибели

и пошел в лес. Взял в руки немного березовой

коры, растер ее в руках и идет по лесу.

Встречает его хозяйка. Поздоровались.

— Дедушка, не знаешь ли где тут знахарь живет?

— А на что он тебе? — спрашивает работник

не своим голосом,—я—знахарь.

Она к нему:

— Дедушка, сердешный, голубчик, помоги

мне! Чем хочешь, тебя отблагодарю.

— Скажи, что надо?

— Муж у меня такой лядащий, света божьего

не вижу. Не знаю, что с ним и делать. Нельзя ли

его того, чтобы он свету не видел, как я теперь

от горьких слез не вижу.

— Можно. Я тебе так сделаю, что он ослепнет.

— Пожалуйста, дедушка, сердешный, век тебя

не забуду.

— Как придешь домой, свари борщ с салом,

свари кашу с молоком, свари вареники, да так,

чтобы в масле да в сметане они плавали. Как

все поест, непременно ослепнет. Да у него еще,

кажется, и работник есть?

— Есть, есть. Лядащий такой, чго противно

щетками взять.

— Так ты и его, шельму, накажи, пускай и

он ослепнет.

Сказал и дал ей растертой березовой коры.

Пошептал и говорит:

— Вот, возьми и немного насыпь в еду. Держи

при себе, как варить будешь.

Поблагодарила хозяйка и пошла домой. А работник

пошел в поле к своему хозяину и рассказал

ему все, как есть.

Почесал тот затылок.

— Нечего делать, пойдем домой — есть то,

что нам хозяйка сварит.

Пришли. Хозяйка так им рада.

— Хорошо сделали, — говорит,— что пришли:

я вам обедать наварила.

— Ну, и хорошо, давай нам обедать.

Сели они за стол; поели борщ. Работник и

спрашивает:

— Что, дяденька, вам ничего так не кажет

ся?

— Нет, ничего, только так, как будто в глазах

мутно.

— Эх, мутно и у люня.

— Это может, οт того, что мы давно це

обедали, теперь горячего борща съели, так оно

так и кажется.

Поели жареного. Работник прикинулся так,

что уже и ложки не видит, а хозяин только

руками по столу шарит.

— Господи, боже мой, — говорит работник,—

совсем ничего не вижу.

— Да не вижу и я. Да подожди, может, вареников

съедим, так получшает.

Съели вареников, так и совсем ослепли: вылезли

из-за стола, суются по избе.

— Ослепли мы совсем. Ты бы нас хоть в запечку

посадила.

Отвела за печку.

А дьяк сейчас в избу. До стола добрался и

уже хотел и за вареники недоеденные приниматься,

как хозяйка вырвала из его рук: побоялась,

чтоб и он не ослеп. Поставила ему

других.

Он уплетает да хохочет потихоньку, глядя на

хозяина. А тот:

— Жена, ты что, собаку впустила в хату,

или что? Кто это тут чавкает?

— Какая там собака? Это тебе, слепому, уж

так чудится,— сказала хозяйка и подсела к дьяку.

А тот и рад, только зубы скалит, да вареники

уплетает.

Встал хозяин тогда с припечка да прямо

к дьяку:

— А чего ты расселся тут? Кто это тебя