— Угу! — опять сказал Иван.

— А я вот теперь и не знаю, какую сторону держать. Да, брат, вот как бывает!

— Угу! — снова произнес Иван.

«Оставлю его, не в духе что-то, — подумал Мозгун. — Мужицкая утроба», — и добавил напоследок:

— Ну а как кормили там тебя?

— Кормили-то — лучше не надо. Народ там гладкий. Финтит-винтит, под вечер под крендель с барышнями в кины ходит. А ребятишек там малая малость. Всю Москву изошел, одного мальца узрил. Торговал он папиросами с руки, — наверно, беженец с прочего города.

— А почему это тебя волнует? К чему это та сказал?

— А так. К слову пришлось — и сказал.

— не понравилась Москва, стало быть.

— Насчет чего?

— Вообще.

— Вообще только глупая баба пустомелет.

Мозгун задал еще несколько вопросов. На них также однословно ответил Иван, ежась, отворачиваясь.

А когда они расстались и Мозгуй уже достиг заводских ворот и задержался около выходной и оглянулся, Иван тоже обернулся в это время. Тогда Мозгун крикнул:

— Вредное-то насекомое — это кто же?

— Сам знаешь, — ответил Иван, махнул рукой и добавил: — А ты брось, не кумекай много-то. Не дивись. Так, не знай отчего, пошли у меня эти думы очень тугие.

О соревновании было объявлено за неделю до того, как в «Автогиганте» Иван увидал свой портрет и два других рядом: рабочего американца и еще старого каменщика, которого он не знал. Там же писалось, что укладкой кирпича иностранец будет демонстрировать свой метод, Иван — метод ЦИТа, а каменщик — свой, дедовский.

Иван очень тревожился, каждый день читал московские свои записи в блокноте о приемах кладки и на соцгороде после занятий оставался для упражнений.

Он пытал всякое орудие: и американскую кальму, и обыкновенную российскую лопатку. Цитовский метод использовал американский прием с некоторыми поправками. Последний допускал перевязку из пяти ложковых и одного тычкового рядов, а заготовка кирпичей производилась самими рабочими в моменты кладки. Это ЦИТу и не нравилось: он еще больше дифференцировал труд.

Иван пробовал делать всяко. Без кальмы, казалось ему, дело идет спорее, а потому последние дни перед выступлением он оперировал только с шайкой. Набирал ею раствор, опрокидывал содержимое на стену, подготовляя одним движением «постель» для нескольких кирпичей. И не прибегал к помощи кальмы: скользя по «постели» кирпичом, подводил его в «присык» к другому; так из собранного кирпичом раствора получался сам собою поперечный шов.

Близился день соревнования. Иван мрачнел, перестал крепко спать, а утром, когда ожидаемый день настал, без завтрака ушел на корпус соцгорода и проделал репетицию кладки в невесть который раз. В десять минут при готовом материале он уложил две сотни кирпичей, как и в прежние дни. Это успокоило его. «Главное, молодцы, — не азаргиться», — вспоминал он слова своего учителя Шидловского. Иван промучился ожиданием до полудня. Даже звенело в голове; этого уж никогда с ним не случалось.

Как только народ запрудил пространство у воздвигаемых корпусов соцгорода, Иван явился туда и тотчас же столкнулся с артельщиком «Аллилуйя», прозванным так за манеру выставлять свою бригаду стариков везде первой, а пуще в тех случаях, когда раздавались премии. Старики — те на молодых глядели косо, с прежними инструментами никак расставаться не хотели. Иван поздоровался с ними невесело и отошел к американцу Сайкинену. Этот стоял одетый во все меховое, обут был в высокие валенки и улыбался Ивану, говоря:

— Сздрастуй… Нарот много… ай-ай, вам первым да-вайт.

Рабочие пригрудились к лесам, осели на лестницах, на бунтах стройматериалов.

Вот на недостроенной стене корпуса показался человек, он попросил внимания поднятием руки. Зашикали во всех концах сборища и понемногу примолкли.

Иван не слышал обращения человека к рабочим, он знал все наперед — то есть что все сказанное будет таким же, как в газете; а условия соревнования ему давно передавались: кладка поведется на торцовой стене толщиной в два кирпича из силиката, углы возведутся помощниками своей бригады с оставлением вертикальной штрабы, и т. д. и т. п.

Заиндевелые стены серебрились, воздух был прозрачен и свеж.

Заканчивали подвоз кирпича на тачках, он складывался на ребре в полуметре от стены; срочно устанавливались ящики с раствором. И вскоре объявили: с такой-то минуты примутся соревнующиеся за работу.

Трое рабочих встали у разных стен.

Иван увидел, как Сайкинен, продолжая счастливо улыбаться, принял уже позу работающего. Аллилуйя без толку затеребил фартук, и руки у него дрожали. И когда человек сказал: «Приступай, ребятушки!» — растерялся Иван и, шаркнув взглядом окрест построек, погрузил торопливо шайку в раствор и расплескал его.

Он опять вспомнил совет Шидловского, но не смог умерить прыти, хоть и негодовал на себя. Все казалось, что подводил он кирпичи по «постели» слишком медленно, руки его сталкивались, кирпичи плохо собирали поперечный шов. Тогда он, стискивая зубы и зажимая руки в коленях, секунду оставался недвижимым, прислушивался к голосам, идущим снизу, а глазами упирался в цемент и кирпич. А когда принимался вновь, то все представлялось в работе неудобным: неустойчивыми — леса, неуклюжей — шайка, непослушными — кирпичи.

«Один конец, — решил он, — американца пес не догонит».

Ему стало легче от этой думы. Он делать стал ровнее, даже позволил себе вольность, взял да и поглядел на работающего американца. Тот улыбнулся ему. Иван понял — американец выиграет.

Американец спокойно брал раствор и с обычной сноровкой укладывал кирпич, подхватывая кальмою выпертый из шва раствор и перекладывая его на другой кирпич безопрометчиво. Стоял он на одном месте, точно пришитый, и движения его были однообразны, выверенны, изящны, ничего лишнего. А Иван переступал, хотелось высморкаться, поправить фартук, взять другой кирпич. Иной раз он оставлял шайку и приглядывался, так ли кирпич уложен. Американец же бросал их, точно играл в рюхи — попаду или не попаду, но никогда не давал промашки.

«Нет, не угонишься за ним, и думать нечего», — решил Иван.

Отер под малахаем пот на лбу, подпрыгнул, размяв ноги в широких валенках, и только тут нетерпеливо взялся за шайку.

Но как раз объявили конец соревнования. Удивительно! Точно не сорок минут прошло, а пять.

Американец опять, улыбаясь Ивану, сказал: «Корош», и они вместе стали спускаться по лесам к толпе. Их задержали на лесах: протискаться не было возможности при таком множестве народа. Тут вскоре объявили при полной тишине результаты соревнования. Аллилуйя положил в сорок минут — 327 штук, американец — 700, и Иван — 698.

Внизу захлопали, кто-то схватил Ивана за плащ, надетый поверх шубняка, и потащил вниз с лесов, чтобы «качать», а Иван отбивался и думал, наливаясь восторгом: «Неужто это взаправду? Значит, все-таки догоним».

Американец вновь сказал: «Хорош» — и пожал Ивану руку. Человек с лесов кричал, что «разница в стаже у американца с Переходниковым огромная, а сравнялся Иван с ним почти исключительно за счет метода да сметливости…» Дряхлые традиции «дедовского» метода потерпели посрамление, хотя за них и боролся старательный Аллилуйя.

Ивана потащили силком в другое место и опять стали подбрасывать вверх, он видел мельком пристальные глаза Мозгуна и рядом Анфису. Это его очень поразило. Когда, освободившись от цепких рук, он пошел сквозь толпу, Мозгун поманил его. Иван притворится ничего не заметившим.

— Иван, непутевый зазнай, подойди поближе! — кричала Анфиса через головы людей. — Мы поглядим на тебя, насколько ты аршин гонором вырос.

Иван опять притворится, что ничего не слышит.

— Ваня, — кричала Анфиса сильнее, — герой дня и всей Октябрьской революции, чай, поговори с обыкновенными людьми, победитель!..

Иван по скользнул по ним глазами и вышел из кольца людей.

«Неужели, — думал он, — неужели Гришка подцепил ее? Так вот кто…»