Эти станции являются предприятиями капиталистов. Например, накануне первой мировой войны почти четвертая часть Новой Гвинеи принадлежала одной немецкой торговой фирме, вторая четверть была в руках англичан, а половина — у голландцев.

После войны немецкая часть перешла к англичанам, и теперь они делят остров с голландцами.

Вообще нужно сказать, что капиталистические державы торгуют этими островами, как товаром: меняют, покупают и продают одна другой вместе со всеми жителями и их скарбом.

А люди живут, работают или враждуют между собой и даже не догадываются, что, может быть, в это самое время где-нибудь в Лондоне или в Париже их кто-то кому-то продает.

В разных удобных местах фирмы закладывают плантации и торговые пункты.

Та станция, о которой тут пойдет речь, принадлежала одной английской фирме, имевшей много таких станций вдоль всего побережья. Здесь разводились деревья-каучуконосы. Однако, будучи торговым предприятием, станция не отказывалась и от других источников доходов.

После каучука главное место занимала копра. Копра — это высушенная мякоть кокосового ореха. В Европе из нее делают кокосовое масло, которое идет, например, на приготовление мыла.

Ее привозили главным образом с соседних островов.

Станция и сама заготовляла копру, и покупала у папуасов. Раньше за какую-нибудь стеклянную безделушку можно было получить целый мешок копры, но в последнее время папуасы взялись за ум и требовали топор, нож или еще что-нибудь полезное.

Неподалеку от моря стояло главное здание станции — дом, в котором жили сам начальник станции мистер Скотт и его помощник мистер Брук.

Дом был легкий, из досок, и стоял тоже на сваях, как хижины папуасов.

Вокруг всего дома шла веранда, на которую выходили большие окна. Некоторые из окон вместо стекла были затянуты густой сеткой. Она спасала от комаров и вместе с тем давала доступ свежему воздуху.

Около дома росли пальмы, бананы, эвкалипты и другие деревья жарких стран.

В этот день мистер Скотт и мистер Брук, верные своему правилу, завтракали на веранде. Оба были во всем белом, как обычно одеваются в этих краях европейцы.

Мистер Скотт был высокий мужчина, лет под сорок. Чистое, гладко выбритое лицо выражало гордость и самоуверенность. Он всегда был спокоен. Спокойно выслушивал неприятные известия, спокойно приказывал бить насмерть в чем-нибудь провинившегося слугу. Веселился он тоже спокойно. Никогда не кричал и не гневался: слишком много было бы чести для того человека, который рассердил его.

Самое большее, что он мог себе позволить, — это улыбнуться в беседе со своим братом-европейцем. Да и то только здесь, а у себя в Англии он с более-менее простым человеком не стал бы и разговаривать.

Он был аристократ по происхождению и в свое время пустил на ветер наследство, полученное от покойного папаши. Чтобы приехать сюда, у него были две веские причины: во-первых, тут он получал большое жалование, а во-вторых, в этой отдаленной стране вообще можно было поживиться.

Его помощник, мистер Брук, был человеком сов-сем другого склада: низкий, толстый, вечно злой. На своем веку — ему было сорок пять — он сменил немало профессий: служил в армии и плавал на торговых судах, читал проповеди в церкви и работал в театре, — и всюду ему не везло из-за скверного характера.

Только тут он нашел занятие по себе: рабочие, которыми он распоряжался, были бессильны ему что-нибудь сделать. Мистера же Скотта он очень уважал и боялся.

Англичане сидели молча и пили кофе.

Вдруг Брук прикоснулся к руке мистера Скотта и осторожно показал в угол веранды. Там, пугливо оглядываясь, пробиралась ящерица в добрый метр длиной. Во рту она держала порядочный кусок мяса.

Эти пресмыкающиеся любят поживиться около человека, как у нас крысы. Только эти более пугливы: стоило Бруку пошевелиться, как ящерица тотчас бросила мясо и скрылась.

— Скоро придет корабль, — сказал Скотт. — Хватит нам каучука и копры, чтобы нагрузить его?

— Должно хватить, — ответил Брук, — только вот рабочих мало. Вчера снова один умер. Нужно еще выписать.

— Сколько их у нас теперь?

— Двести девяносто три. Восемьдесят шесть умерло за эти полгода да двое снова убежали несколько дней назад.

— Невелика беда — выпишем других, — спокойно сказал Скотт.

И он был по-своему прав: в том, что двое — трое рабочих убегали, не было никакой беды. Более того, это было даже на руку хозяевам: заработки беглецов, иной раз за несколько лет, оставались в кармане мистера Скотта. Ему приходилось только желать, чтобы бежали побольше, и в глубине души он был благодарен Бруку за то, что тот своей жестокостью помогал в этом деле.

Нужно заметить, что среди рабочих местных — папуасов — было не больше десятка, а все остальные — китайцы, японцы, малайцы, даже негры. Набирать на работу папуасов было просто невыгодно: во-первых, они непривычны к постоянной работе, а во-вторых, все они быстро разбежались бы от такой жизни — тут они, как говорится, дома. Другое дело рабочие, привезенные издалека: с ними делай, что хочешь.

На веранду поднялся новый человек, грек Кандараки. Это был уже немолодой, но юркий, хитрый, пронырливый субъект, с бегающими глазками и козлиной бородкой.

Откуда он взялся, как попал сюда — одному богу ведомо, но Скотту Кандараки был очень полезен. Он был торговым агентом, знал все, что нужно и даже чего не нужно, обманывал всех и всем был просто необходим. И мистер Скотт не гнушался его советами.

— Мистер Скотт! — сказал грек, склонившись в поклоне. — Там пришли двое папуасов, должно быть, с гор. Они принесли шкурки райских птиц и золотой самородок — этак с куриное яйцо.

— Что им нужно за все это? — спросил мистер Скотт.

— Два ружья.

Мистер Брук так и подскочил в своем кресле:

— Что? Как? Ружья? Не может быть! Они ведь не знают, что с ними делать!

— Наверно, знают, если просят, — сказал Кандараки.

— Да-а, дела… — проговорил мистер Скотт. — Если им потребовались ружья, это скверный признак.

— Наверно, их кто-нибудь научил, — сказал грек.

— Позовите их сюда, — велел Скотт. Кандараки махнул рукой. Подошли двое папуасов.

Видно было, что они редко встречались с белыми. Смотрели как-то исподлобья, словно загнанные звери.

— О, эти молодцы мне не нравятся! — сказал Брук.

И верно, пришедшие очень мало походили на папуасов, живших вблизи станции. Особенно интересна была их прическа. Волосы делились на множество косичек, каждая из которых, чтобы не путаться с другими, была облеплена грязью. Косички свешивались со всех сторон и даже стучали при малейшем движении.

На руках и ногах были браслеты, искусно сплетенные из травы и украшенные ракушками. На шее висели ожерелья из звериных зубов.

Один держал связку птичьих шкурок, другой — кусок золота. Особый интерес представляли шкурки. Райские птицы небольшие — как воробей или чуть-чуть побольше. Само название говорит, что они какие-то необыкновенные. И правда: такой красивой, яркой и пестрой расцветки никто даже и выдумать не смог бы.

Их есть несколько пород, но наиболее известна одна: у нее длинный, около тридцати сантиметров, хвост с такими тонкими, нежными и яркими перьями, что ими охотно украшают себя не только дикари, но и европейские женщины. Ради них эти шкурки и вывозятся в Европу, где они ценятся очень дорого.

Должно быть, потому, что туземцы обычно сбывают шкурки без ног, в Европе сложилась легенда, что эти птички всю жизнь проводят в воздухе, питаются только росой и обладают какой-то чудесной силой. Отсюда и название их — райские.

Кандараки с помощью нескольких слов, а больше — жестами спросил у туземцев, что они хотят получить за свой товар.

Папуасы поняли, о чем их спрашивают, принялись показывать руками, как держат ружье, и все время приговаривали: «Пуф! Пуф!»

Даже Скотт улыбнулся.

— Вон чего захотели! — сказал он. — Однако не годится давать вам такие вещи. Принесите и покажите им лучше другое, — приказал он Кандараки.