Посыльный и я одновременно подошли к Пигот-холлу.

—  Спецдоставка для мисс Грейс Хау,— сказал он, протягивая письмо.

—  Я отнесу ей,— предложила я и расписалась на квитанции: «Ли Ловеринг для Г. X.». Затем поспешила вверх по лестнице в мансарду, где мы с Грейс жили в одной комнате уже почти четыре года.

Теперь мне даже не верится, что я могла так спокойно взять это роковое послание, но за последние недели письма спецдоставки прилетали к моей соседке, как рой мух. Для многих они еще оставались объектом любопытства, но для меня уже давно утратили прелесть новизны. Меня даже стала раздражать на редкость затянувшаяся любовная лихорадка моей соседки.

Грейс смотрелась в зеркало, когда я вошла с письмом. Как ни странно, ее тоже пригласили на день рождения к Стиву Картерису, и она уже облачилась в свое розовое атласное платье, казавшееся слишком розовым и слишком нарядным для девушки с таким худым и бледным лицом.

— Кто-то, вероятно, безумно влюблен в тебя, Грейс,— заметила я.— Опять спецдоставка.

Ее светло-голубые глаза загорелись, она выхватила у меня конверт и, мельком взглянув на него, удалилась в ванную.

Временами Грейс просто бесила меня. Эти ее любовные переживания, подлинные или мнимые... Я была совершенно спокойна, когда она довольно скромно кокетничала — всего лишь на грани романа — со Стивом Карте-рисом, потому что Стив — чудесный парень и всегда было приятно видеть его. Но когда со Стивом все было кончено, я уже без всякого удовольствия выслушивала восторги Грейс по поводу Роберта Хаднатта, нашего красивого профессора французской литературы. Позднее Хаднатт женился на резковатой, неинтересной особе — декане женского факультета, однако Грейс продолжала чахнуть по нему, как какая-нибудь викторианская героиня. Я потеряла терпение и сказала ей, что она выглядит дурой и что ей следовало бы на него наплевать.

Очевидно, она в конце концов так и сделала, но не простила мне критики. И когда началась эта лихорадочная переписка, Грейс демонстративно не желала делиться со мной своими сердечными тайнами.

Поэтому-то я ничего и не знала об авторе писем, отправляемых спецпоставкой, и по этой же причине они меня ни капельки не интересовали. И я, конечно, не могла предположить, что этим неровным, неразборчивым почерком на бесчисленных конвертах медленно и неуклонно высекалась надпись на могильной плите Г рейс Хау.

Позднее я часто упрекала себя за свою слепоту, за то, что не была более снисходительной по отношению к Грейс. За последний год ей пришлось многое пережить. Самоубийство отца и потеря состояния Хау выбили почву у нее из-под ног. Кроме того, она была родной сестрой Джерри Хау, и моя давняя влюбленность в него должна была сделать меня более терпимой.

Но этого не случилось, и, только когда было уже слишком поздно, я поняла, как внимание и дружеское сочувствие могут помочь преодолеть страдание и горе.

Однако в тот вечер я очень спешила и меня не волновали подобные этические проблемы, особенно если они касались не меня, а кого-то другого.

Услышав спорящие голоса в соседней комнате, я поняла, что Норма и Элейн Сейлор заканчивают переодеваться. Норма должна была отвезти нас в Нью-Йорк на их машине, но, поскольку она недолюбливала меня — даже сильнее, чем я ее,— она с радостью ухватилась бы за любой предлог, чтобы уехать без меня.

Я взяла прошлогоднее зеленое бархатное платье и стала быстро приводить себя в порядок. Перспектива провести вечер в шикарном манхеттенском «Эмбер-клубе» приводила меня в восторг особенно потому, что это было восхитительной разрядкой от монотонной и скучной обстановки в Вентворте.

Когда Пенелопу Хаднатт перевели к нам из Оксфорда на должность декана женского факультета, всем студентам было строго запрещено ездить в Нью-Йорк, если целью их поездки не было «культурное обогащение». Оставалось лишь удивляться, сколько было изобретено именно таких «культурных целей» после введения этого правила.

На этот раз Грейс, сестры Сейлор и я обошли преграду, испросив разрешения посмотреть знаменитую французскую актрису Раулен в поставленной на Бродвее «Фед-ре». Поскольку имя Расина значилось в списке рекомендованной литературы по курсу, который вел муж Пенелопы, она была вынуждена дать согласие. Однако потребовала предъявить билеты, что обошлось каждой из нас в два доллара.

Но когда на носу выпускные экзамены, а позади недели зубрежки, два доллара за возможность на несколько часов окунуться в веселую атмосферу вполне пристойной пирушки кажутся сущим пустяком.

Я слегка подушила за ушами драгоценными французскими духами «Ночной экстаз» и была уже совсем готова, когда в комнату впорхнула Элейн, более искушенная, но менее эффектная из сестер Сейлор, закутанная в облако шифона янтарного цвета.

— Норма сказала, что уезжает через пять минут. Дорогая, тебе надо посмотреть на нее и ее новый туалет — он годится разве что для кабака.

Элейн повернулась к зеркалу и стала прихорашиваться. Ее особенно волновала коротко подстриженная челка.

— Будь проклята эта стрижка! Я думала, что буду похожа на Одри Хепберн, а получилась какая-то мужская прическа. Где Грейс? Все еще барахтается в ванне?

— Барахтается в своем романе,— не без злорадства уточнила я.— Снова была спецдоставка.

— Снова?

Элейн повернулась ко мне, ее клоунские брови взметнулись вверх.

— Дорогая, я просто умираю от любопытства. Ну кто, скажите мне, может так сходить с ума по Грейс?!

— Очевидно, тип еще более близорукий, чем она сама,— раздался голос от двери.

Как обычно, Норма Сейлор по-кошачьи неслышно прокралась в комнату и замерла в эффектной позе у двери. Ее до противного безукоризненная фигура была обтянута тафтой цвета пламени, одно плечо украшено букетиком белых орхидей, прелестная головка со светлыми волосами немного откинута назад. Надо отдать ей должное: Норма выглядела потрясающе — этого она и добивалась.

Приблизившись к зеркалу ленивой походкой, Норма отстранила Элейн.

— Ли, милочка, я задержалась на несколько минут в больнице — навещала Джерри Хау. Его колено почти в полном порядке, и он скоро выпишется. Ему там страшно надоело. Говорил, что очень хочет повидать тебя и что хорошо, если бы ты зашла вместе с Г рейс. Почему бы тебе этого не сделать? Вы же старые друзья, вместе росли и все такое...

В зеркале я видела, что она внимательно наблюдает за мной,— как всегда, когда она упоминала имя брата Грейс.

— Карантин снят только сегодня,— не удержалась я.— Вижу, что ты живехонько помчалась туда.

— А зачем мне медлить, милочка? Должна же я была поблагодарить Джерри за эти орхидеи.— Норма ярко-красным ногтем дотронулась до лепестков.— Он хотел еще, чтобы я приколола букет булавкой со значком его землячества. Но я сказала, что она маловата для такого очаровательного букета. Кстати, у тебя не найдется для меня какой-нибудь старой брошки или чего-нибудь в этом роде?

— Почему же ты не воспользовалась другими его булавками, которые хранишь про запас?

Норма знала о моих чувствах к Джерри и с удовольствием напоминала мне, что она всеми правдами и неправдами заставит его пасть к ее ногам. В глубине души я сомневалась, что это ей удастся, хотя и не могла помешать. Для Джерри я была всего лишь девчонкой из его родного города, с которой он вместе вырос. А Джерри был на редкость красивый силач, с умной головой на плечах. Он мог позволить Норме выпрашивать у него орхидеи, даже мог приударить за ней, но я была уверена, что рано или поздно восторжествует его здравый смысл, и Норма получит отставку.

Забыв о старой брошке, Норма продолжала:

— Бедняжка Джерри был страшно разочарован, когда я отказалась взять его значок. Но ты же знаешь, что это означает? А я не хочу ничем себя связывать. Он, конечно, славный парень, но у него ни гроша за душой, а иметь эту отвратительную Грейс в качестве...

Все же у нее хватило порядочности замолчать, когда распахнулась дверь ванной и вышла Г рейс. Моя соседка замерла в дверях, зажав в руке свою «спецдоставку».