С присущим ей умением унижать людей, менее привлекательных, чем она сама, Норма заставила чувствительную Грейс возненавидеть ее столь яростно, что это уже граничило с психопатией. Я с удовольствием ждала, когда полетят пух и перья.

И они полетели.

Моя соседка, глядя на Норму своими светлыми глазами, с пугающей яростью отчеканила:

— Не думаю, что эта «отвратительная Грейс» войдет в твою семью. Я предпочла бы умереть, да и Джерри видеть мертвым...

Похоже, Норма была потрясена искренностью этой неожиданной атаки. Даже я не ожидала ничего подобного. Но вообще-то такая реакция была типичной для Грейс. Одной фразой она превратила заурядную ссору во взрыв эмоций такого накала, что это выглядело почти неприлично.

Некоторое время мы стояли, хлопая глазами, потом Элейн поспешно сказала:

— Никакой перебранки, девочки! Поехали, иначе мальчики выпьют без нас все шампанское в «Эмбер-клубе».

Но Грейс не шевельнулась.

— Я не еду в «Эмбер-клуб».

И, обратившись ко мне, добавила слегка дрожащим голосом:

—  Ли, будь добра, объясни Стиву,'если он заметит мое отсутствие, что я не смогла приехать. Я только что узнала, что мой приятель сегодня вечером будет в Нью-Йорке. Естественно, нам захочется побыть вдвоем.

—  Ты имеешь в виду парня, отправляющего тебе письма спецдоставкой?

Казалось, Грейс не слышала.

—  Я подумала, Ли, что мы с ним сможем пойти на «Федру». Так что, если билет тебе не нужен, может,, ты отдашь его мне?

Я была поражена не меньше Нормы и ее сестрицы, но поспешила ответить:

—  Разумеется.— И достала билет из ящика туалетного столика.

— Благодарю.

Грейс обратилась к Элейн:

—  Так что вам даже не придется делать крюк: театр «Кембридж» находится как раз напротив клуба.

Когда она вкладывала билеты в свою записную книжку, я обратила внимание на первое из того, что должна была вспомнить позднее, когда все сделанное и сказанное Грейс в тот вечер приобрело особое значение.

Моя соседка всегда была до смешного скромна в косметике, но в этот вечер, прочитав полученное письмо, она переусердствовала с макияжем в ванной комнате: губы были густо намазаны яркой помадой, а щеки пылали — отчасти от щедро наложенных румян.

Все еще сжимая в руке письмо, Грейс подошла к зеркалу и неловко прикрепила к своему платью маленькую бриллиантовую брошь, единственную драгоценность, сохранившуюся у нее после банкротства отца. Затем она подошла к шкафу и достала свою вечернюю накидку — жалкую синюю пелерину с облезлой кроличьей опушкой.

Сама не знаю почему, я вдруг почувствовала какой-то ложный пафос происходящего: Грейс, прошлые романы которой никогда не заходили дальше периода «первого знакомства», собирается в театр, где встретится с настоящим поклонником, с этим безвкусным макияжем на лице и в устрашающе старой накидке...

И я в порыве щедрости предложила:

— Если у тебя такое важное свидание, Грейс, почему бы тебе не надеть мою шубку? Я не собираюсь в ней ехать.

Она неуверенно повернулась ко мне.

С тех пор ка& их надежды на громадное состояние в будущем трагически развеялись, Грейс и Джерри боялись принимать какие-бы то ни было «благодеяния» из милости или жалости. Это доходило до абсурда.

— Ты это серьезно?

— Конечно.

Под насмешливым взглядом Нормы, которая, к счастью, не открывала рта, Грейс облачилась в мое пушистое меховое манто и сунула письмо в его глубокий карман. Затем она с видимым удовольствием потерлась щекой о мягкий воротник, и в этот момент, несмотря на вульгарную помаду на губах, она выглядела даже хорошенькой, правда, похожей на миловидную фарфоровую куклу.

—  Спасибо, Ли! Огромное спасибо! Я буду с ним очень осторожна. Обещаю тебе.

Я часто потом задавала себе вопрос: как бы я чувствовала себя тогда, если бы имела хоть малейшее представление о тех фантастических и ужасных событиях, которые произойдут до того, как я снова увижу свою серенькую шубку.

Мы мало разговаривали во время пятидесятикилометровой дороги в Нью-Йорк. Сцена между Нормой и Грейс оставила у всех неприятный осадок. Когда мы добрались до театра «Кембридж», где давали «Федру», Грейс молча вышла из машины и побежала в подъезд. Элейн и я вышли следом за ней, чтобы показаться членам администрации нашего факультета, если таковые там окажутся, а Норма припарковала машину возле «Эмбер-клуба», через дорогу.

—  Я отдала бы свой зуб мудрости, только бы посмотреть на автора любовных писем к Грейс,— заявила Элейн.— Как ты считаешь, есть ли у нас шанс его увидеть?

— Ни малейшего, если это зависит от Грейс,

В этот момент Элейн вцепилась мне в руку и округлившимися от страха глазами посмотрела куда-то поверх моего плеча.

— Моя дорогая, мы погорели! — трагически прошептала она.— Пенелопа и Хаднатт. И — небо! — еще Мерсия Перриш и Большой Эппл с ними. Весь факультет изволил прибыть!

Я повернулась и увидела деканшу женского факультета и ее супруга, которые пробирались сквозь густую толпу опаздывающих. За ними шел Гарольд Эппл, наш холостяк, декан мужского факультета, и Мерсия Перриш — самая молодая и любимая преподавательница Вентворта.

Момент был крайне неприятный. Скрыться было невозможно, разве что войти в театр, но .я отдала билет Грейс. Нам оставалось только притвориться, будто мы намереваемся пойти на спектакль. Вся четверка надвигалась на нас. Первой шла Пенелопа, высокая и нескладная, в платье из бархата цвета красного вина. Она не была уродливой, но надменное лицо и прилизанные седые волосы делали ее в наших глазах подобием Медузы Горгоны.

— Ну, девушки, вижу вы добрались благополучно,— проговорила она своим неприятным, хорошо поставленным голосом.— А где Норма и Грейс?

В способности деканши помнить имена буквально всех девушек факультета было что-то устрашающее. Я довольно путано объяснила, что мы как раз их ждем. Она кивнула и вошла в театр. За ней — доктор Хаднатт, на физиономии которого играла напряженная улыбка, словно он понимал, что должен нас знать, но не имеет понятия, кто мы такие... Большой Эппл, как все мы его прозвали (его отец был поверенным семейства Хау и моей семьи в Нью-Хэмптоне), пробормотал, что его родной город неплохо представлен, а Мерсия Перриш состроила хитроватую гримаску, как будто призналась нам по секрету, что приехала лицезреть мрачные картины «Федры» больше из чувства долга, нежели в предвкушении удовольствия.

Как только этот квартет скрылся в здании театра, мы с Элейн переглянулись.

— Ты права,— заметила я,— мы погорели. Теперь в антрактах они будут нас искать. Так как я самая старшая из вас, меня обвинят в дурном влиянии на младших. О господи!

—  У меня есть одна идея...

Лицо Элейн прояснилось, и я увидела, как она бросилась к театральной кассе и вступила в долгий разговор с кассиром в окошечке.

Откуда-то вынырнула Грейс и торопливо сообщила, что ее приятель скоро присоединится к ней в театре. Теперь в ней еще сильнее чувствовалось нетерпеливое ожидание, и в то же время было ясно, что ей хотелось от нас отделаться.

Тут прибежала Элейн и с торжеством объявила:

— Этот кассир — настоящий ангел. Он назвал мне точное время каждого антракта. Так что нам только надо будет в это время прибегать из «Эмбер-клуба» и незаметно смешиваться с толпой. Хаднатты не заподозрят обмана, потому что у них места на балконе.

—  Хаднатты?

Грейс, до этого момента не обращавшая на Элейн ни малейшего внимания, вдруг повернулась к ней, и ее густо напомаженный рот округлился.

— Ты хочешь сказать, что Пенелопа Хаднатт здесь, в театре? Я знала, конечно, что он...

Она замолчала, не закончив фразы, и в ее глазах появилось странное выражение. Затем она пробормотала, что не станет ждать своего приятеля у входа, и скрылась в театре, где уже погас свет.

Элейн посмотрела ей вслед и многозначительно постучала себя пальцем по лбу.

— Совершенно ненормальная. Пошли, дорогая, нам пора чего-нибудь выпить.