Но, когда прозвучали эти — как оказалось, пророческие! — слова, поэт был уже далеко от Балтимора. Дождавшись выхода из печати всего тиража (он составлял 250 экземпляров) и выкупив у издателей полтора или два десятка своих книжек, он отправился в Ричмонд.

«Дома» он очутился под самый Новый год — все праздновали Рождество. Несомненно, и нашего героя переполняли радостные чувства — не только от встречи с домом, праздника, но и от перспектив, что рисовало его воображение: ему всего двадцать лет, а он уже автор двух книг; он — поэт, и о его стихах высокого мнения видные критики. Ему, конечно, очень хотелось, чтобы его видели триумфатором. Он показал книгу отчиму, домашним. Несколько экземпляров пристроил в местную книжную лавку, которую содержал некий мистер Сэнкси[91]. Встретился со школьными и университетскими приятелями, двоих или троих даже одарил — и не только книгой в синем переплете, но и рассказами о своих мифических путешествиях. В его вдохновенном повествовании мелькали заснеженная Россия и столичный Петербург, Греция и просторы Средиземного моря, имя Байрона и намеки на некие парижские приключения особого свойства. Все это он, конечно, придумывал, но стоит ли сомневаться, что ему нравилось наблюдать реакцию бывших товарищей, видеть в их глазах восхищение, смешанное с недоверием, завистью и уважением. И он сам, видимо, почти верил в то, о чем рассказывал, — так очаровывал и манил тот романтический флер, отражение которого ясно читалось в глазах тех, кому были адресованы рассказы.

Дома его приняли хорошо. Он вернулся в свою светлую просторную комнату на втором этаже, что так разнилась с тесной каморкой в мансарде под крышей, которую он делил с больным братом в доме тетушки Клемм на Молочной улице. Его рады были видеть слуги, и уж конечно особенно радовалась шумная и хлопотливая тетушка Нэнси. Впрочем, по воспоминаниям тех, кто ее знал, на все без исключения она реагировала, скажем так, преувеличенно эмоционально. Возможно, только внешне, но ровно и спокойно на этот раз выстраивались и отношения с мистером Алланом. Несмотря на то что опекун был явным противником поэтических устремлений пасынка, он вполне благодушно отнесся к факту издания книги: безусловно, держал ее в руках, возможно, полистал и наверняка читал отзывы критиков, которых удостоились поэтические сочинения его воспитанника и которыми тот гордился. К тому же, согласно сведениям А. X. Квина, в бухгалтерских книгах мистера Аллана за январь — май 1830 года содержится немало записей, свидетельствующих, что тот весьма деятельно занимался «экипировкой» пасынка. Среди них — счета за одеяла, перчатки, чулки, рейтузы и другие товары для Эдгара[92].

Казалось бы, ничто не предвещало той грозы, что вскоре вновь разразится. Речь идет об очередной (и, увы, серьезной!) ссоре между ними.

Среди биографов поэта распространена версия, что ссора связана с матримониальными планами опекуна — он собирался снова жениться. Якобы пасынок резко возражал против этих маневров и даже препятствовал их осуществлению. Действительно, за год, что минул после смерти супруги, мистер Аллан вовсе не монашествовал: при живой еще жене у него была длительная связь на стороне — с некой миссис Уиллс, молодой вдовой из Балтимора. Связь продолжалась и после кончины Фрэнсис Аллан. Весной 1830 года женщина родила двойню[93], Аллан детей признал и назначил вдове содержание. А еще до этого торговец сватался к одной даме из Ричмонда, но получил отказ. Циркулировали слухи и о других увлечениях негоцианта. Вероятно, какая-то информация доходила и до пасынка, и наверняка ему было неприятно слышать об амурной активности опекуна, но никаких «разборок» по этому поводу он, конечно, не устраивал. Причины очевидны: во-первых, натянутые отношения с отчимом; во-вторых, после смерти миссис Фрэнсис его положение в семье стало еще более неопределенным; и, наконец, сама эпоха — в целом куда более лояльная к внебрачным связям мужчины. К тому же на рабовладельческом Юге был широко распространен институт наложничества. Многие состоятельные южане имели наложниц из числа рабынь и не особенно скрывали это. К чести мистера Аллана, в этом смысле его репутация была безупречна.

В биографии поэта Герви Аллен ярко живописует ухаживания негоцианта за «тетушкой Нэнси». Якобы мистер Аллан собирался жениться на старшей сестре покойной жены, а пасынок активно тому препятствовал. Потому и разгорелась между ними очередная ссора, в результате которой поэт вынужден был покинуть Ричмонд. Вот что по этому поводу писал биограф:

«Аллан был теперь вдовцом, причем с порядочным состоянием, которое уже само по себе делало его завидной партией. Его хозяйство вела сестра покойной жены, мисс Валентайн, и бережливый торговец стал подумывать, не сделать ли домоправительницу законной женой. За год до смерти Фрэнсис Аллан он написал в одном письме, что мисс Валентайн „все такая же веселая толстушка, как и раньше“. Надо думать, что за столь короткий промежуток времени она не утратила привлекательности; к тому же женщина эта хорошо знала, сколько сахара класть ему в кофе, всегда была рядом и вообще отлично его понимала. И Аллан начал оказывать ей явные знаки внимания. <…> Намерения Аллана возмутили По до глубины души. Со дня смерти Фрэнсис Аллан не прошло еще и года, и он не питал никаких иллюзий относительно утонченности нежных чувств, обуревавших опекуна. По решительно воспротивился этому союзу и напомнил „тетушке Нэнси“ обо всех обидах и несправедливостях, которые претерпела от мужа ее покойная сестра. Быть может, он даже как-то помешал ухаживаниям Аллана. Так или иначе, но мисс Валентайн отказала Джону Аллану — вероятно, под влиянием По, — что окончательно разрушило последние слабые узы, связывавшие воедино семейство Фрэнсис Аллан. Негодованию Аллана не было предела. Неужели он никогда не избавится от этого наглеца, постоянно вносящего расстройство в его столь разумные и логичные планы? Нет, он должен теперь же положить этому конец раз и навсегда! И По был обвинен в попытке помешать Аллану обзавестись законным наследником»[94].

И в результате был «немедленно отправлен в Вест-Пойнт».

Все это, конечно, домысел. Никаких брачных планов относительно «толстушки Нэнси» у негоцианта не было. Она действительно хорошо знала, «сколько сахара класть в кофе» мистеру Аллану, и вообще «отлично его понимала», но достаточно ли этого для брачного союза? Едва ли. К тому же «тетушка» была все-таки «старовата», чтобы ожидать от нее потомства. Да и разве это «партия» — немолодая и не очень привлекательная сестра покойной жены? Что же касается ремарки «немедленно отправлен в Вест-Пойнт», то мы помним, какие усилия прилагали опекун, пасынок да и другие люди, чтобы По был зачислен в академию, но они были тщетны. Так что «немедленно» отправить туда молодого человека никто не мог.

В действительности все обстояло иначе. После того как обещанное военным министром зачисление не состоялось ни осенью 1829 года, ни зимой 1830-го, мистер Аллан принялся искать более серьезные рычаги воздействия на военное министерство. В этом ему помог партнер мистер Эллис. У последнего был старший брат, П. Эллис, сенатор от штата Миссисипи, который обещал лично переговорить с министром по поводу Эдгара.

Состоялся этот разговор или дело продвинулось обычным порядком, но в конце марта в Ричмонд пришло письмо из министерства, извещавшее, что Эдгар Аллан По «внесен в списки кандидатов к поступлению в Военную академию армии США». К письму прилагался и перечень документов, которые необходимо было предоставить. В том числе и гарантийное письмо от опекуна, что «он не возражает против службы» своего воспитанника.

Требуемое письмо (видимо, не без внутреннего удовлетворения) мистер Аллан представил: