Нет сведений о том, что Эдгар По поддерживал с кем-то связь в Ричмонде. Но ведь и не обязательно это известие могло достичь его письмом. Мир вообще невелик. А тем более Америка начала XIX века. Рядом могли быть кадеты из Ричмонда, из Виргинии, наверняка — из Нью-Йорка. Вполне может быть, из Нью-Джерси и даже из того самого Элизабеттауна, в котором проживала пресловутая мисс Луиза Габриэлла Паттерсон. В каком-то — совершенно случайном — разговоре он мог узнать, что произошло 5 октября (ни сам опекун, ни «тетушка Нэнси» ему ничего не сообщили), и… всё. Все рухнуло — планы, надежды… Все, связанное с Вест-Пойнтом, потеряло смысл. Новая миссис Аллан еще молода, у нее будут дети, у торговца — наследники. Да если даже и не будет? Какое место в ее жизни может занять он — пасынок? И известие это, скорее всего, настигло поэта накануне 3 января, наложилось на депрессию и подтолкнуло к решению, а решение — к письму…
Забегая вперед скажем, что мистер Аллан действительно не упомянул пасынка в завещании, которое составил и заверил нотариус 31 декабря 1832 года. Он отказал достойные суммы своим внебрачным детям и их мамашам; оставлял деньги миссис Уиллс из Балтимора на воспитание близнецов, не забыл даже ее дочерей, прижитых в браке, на образование коих предназначил три тысячи долларов; завещал кое-какие мелочи слугам и тетушке Нэнси. Но ничего — Эдгару. Не был он упомянут и в дополнении от 15 мая 1833 года, которое мистер Аллан оформил в связи со смертью одного из своих детей от госпожи Уиллс. Все немалое имущество он оставил супруге.
А если бы Эдгар А. По остался в академии, окончил ее и стал офицером, — упомянул бы тогда опекун его в своем завещании? Трудно дать на этот вопрос как положительный, так и отрицательный ответ. Впрочем, как и на любой, заданный в сослагательном наклонении.
По отправил письмо 5 января, мистер Аллан получил его 10-го. И не стал на него отвечать. Но заочный — неизвестный поэту, но ведомый потомкам — ответ все-таки прозвучал. Его собственноручно начертал опекун на обороте последнего листа послания из Вест-Пойнта:
«Получил настоящее письмо 10-го и, ознакомившись с его содержанием, не стал отвечать. Я сделал эту запись 13-го и не обнаружил веской причины менять свое мнение. Не думаю, что в этом парне найдется хоть что-то хорошее. Пусть поступает как заблагорассудится, хотя, впрочем, я мог бы его спасти, но не на его условиях — поскольку не верю ни единому его слову».
А наш герой, выждав достаточный, по его мнению, срок для ответа и не получив оного, взялся действовать самостоятельно. Уже 8 января он отсутствовал на классной поверке и затем игнорировал ее на протяжении всех учебных дней месяца, 16 января не вышел в караул, с 18-го перестал выходить на построение, потом отказался участвовать в общем посещении церкви, а с 17 января вообще прекратил посещать занятия.
Еще раньше (судя по всему, в октябре — ноябре 1830 года) он снова стал выпивать. Едва ли это было связано с решением уйти из академии. Скорее, с разочарованием от учебы и армейских порядков и… с академическими традициями. Армия зиждется на ограничении личной свободы — молодость сопротивляется этому, и потому ценится индивидуальная победа над армейскими запретами. На алкоголь наложен запрет, а запретный плод сладок. Но и нарушить правила легко. Поэтому нарушали и видели в выпивке особое молодечество. Разумеется, спиртное нельзя было раздобыть на территории учебного заведения. Но, как вспоминал тот же Гибсон, это нетрудно было сделать за воротами, в кабачке «Олд Бенни», что располагался в паре сотен метров от академии. «Редкий день проходил без бутылки бренди самого лучшего качества из кабачка старины Бенни», — замечал тот же свидетель, и его воспоминания восходят к той же поре[103].
Кадет По активно участвовал в попойках и наверняка был инициатором многих из них. Едва ли он пил много, но мы знаем, какое действие на него оказывали даже небольшие дозы алкоголя. Тем не менее вряд ли соответствуют действительности слухи, будто поэта неоднократно находили мертвецки пьяным. Такое — несмотря на то что офицеры попустительствовали кадетам и смотрели на вечерние попойки «сквозь пальцы» (и сами были молодыми!) — не прощается, а в перечне прегрешений поэта, озвученном на академическом «суде чести», пункт «пьянство» отсутствовал.
Как бы там ни было, даже без учета пьянства грубое и демонстративное нарушение дисциплины со стороны кадета По не могло долго оставаться без наказания. На что, как мы помним, он и рассчитывал. Наконец, 27 января, по докладу дежурного офицера и последующему распоряжению суперинтенданта академии он был арестован и препровожден в караульное помещение, выполнявшее функцию гауптвахты. На следующий день состоялся суд. Его обвиняли по двум пунктам: «грубое нарушение служебных обязанностей» и «неповиновение приказам». По каждому из них в суд были представлены свидетельства, зафиксированные по датам дежурными офицерами. Нет нужды перечислять их. Отметим только, что все они были запротоколированы и внесены в решение суда. По обоим пунктам — правда, не по всем эпизодам — По был признан виновным. Видимо, некоторые его прегрешения были списаны на болезнь. Тем не менее вердикт военного суда был лаконичен: «Кадет Э. А. По должен быть уволен от службы Соединенным Штатам». О чем и извещал приказ по академии от 8 февраля 1831 года. Датировка приказа объясняется тем, что приговор должны были еще утвердить в военном министерстве. Оттуда пришло и распоряжение: «Считать кадета Э. А. По уволенным от службы Соединенным Штатам и исключить из списков кадетов Военной академии после 6 марта 1831 года».
Исключенный кадет не стал ждать указанной даты и, как известно из его письма мистеру Аллану от 21 февраля, 19 февраля покинул Вест-Пойнт.
«19 февраля следующий из Олбани пароход причалил к пустынной вест-пойнтской пристани, чтобы взять на борт одинокого пассажира, странное одеяние которого состояло из плохонького и изрядно поношенного костюма, кадетской шинели и помятой шляпы, а багаж — из небольшого окованного железом сундучка. Вскоре подняли трап, и старенькое колесное суденышко „Генри Экфорд“ зашлепало вниз по Гудзону, направляясь в Нью-Йорк. Стоявший на палубе молодой человек зябко поежился, не без мрачных предчувствий перебирая жалкую горстку монет в кармане. Билет до Нью-Йорка стоил 75 центов — почти все, что у него было. Буксирный трос, на котором „Генри Экфорд“ тащил за собой две тяжело груженные баржи, натянулся, со свистом и брызгами вырвавшись из воды; на длинный прощальный гудок парохода, прокатившийся по зажатой высокими берегами реке, отозвалась сигнальная труба в Вест-Пойнте. Будущие полководцы армий Соединенных Штатов и Конфедерации, печатая шаг, шли к заветным генеральским звездам. Эдгару По было с ними не по пути».
Так описал отъезд поэта из академии Герви Аллен[104].
Хорошо написано. Ярко. Неясно, правда, откуда он узнал все эти подробности. Да и вообще: откуда известно, что он был единственным пассажиром? Ведь под судом, кроме него, находились еще двое кадетов. Может быть, и они отбыли с ним вместе? Вопросов — много. Однако биограф не ошибся, утверждая, что поэт «ежился» под ветром — из отправленного вскоре из Нью-Йорка письма опекуну известно, что в этом путешествии По «заработал» воспаление уха. А вот что касается «будущих полководцев», которые «печатая шаг, шли к заветным генеральским звездам», здесь он несколько все же преувеличил. Если и вышли в генералы однокурсники Э. По, то один или два — не больше. Не оказалось на его курсе и ярких фигур. На предыдущем курсе — были. Знаменитый Роберт Ли, например, — будущий главнокомандующий армией Конфедерации. И на последующих — тоже. Но вне зависимости от этого нашему герою в самом деле «было с ними не по пути», куда бы они ни направлялись.
Словом, единственное, что можно утверждать вполне определенно, — Эдгар Аллан По действительно покинул Вест-Пойнт 19 февраля 1831 года, плыл вниз по Гудзону до Нью-Йорка, был легко одет и потому в путешествии изрядно простудился. Все остальное — домысел.