Идея с честными намерениями украсть лошадь возникла у Рёдера во время речи, обращенной к лошади. Внезапно. К концу речи. Он встал. Сейчас, минут через десять или, скажем, пятнадцать после того, как солдат подбросил дрова в костер и снова заполз в палатку, момент самый подходящий. Сейчас наверняка все спят крепким, глубоким сном. Только два пункта вызывают сомнения. Первое, что старшина не спит, а размышляет. Второе, что, если лошадь его учует, она с радости загромыхает ручкой от ведра. Поэтому Рёдер не направился прямиком к лошади и к костру. Для начала он ушел с наветренной стороны, описал еще половину дуги и подошел к биваку с запада. Идти, не производя шума, ему было нетрудно. Земля окаменела от мороза. И когда под ногами рассыпчатый, легкий снежок вдруг издавал скрип, Рёдер на мгновение замирал. Ближе к огню, между костром и фурой снег не скрипел. Лошадь он сперва угостил двумя картофелинами прямо из рук. Двумя — как и себя. После чего лошадь засунула морду ему под шинель. Пока все шло хорошо. Теплое дыхание лошади согревало ему лицо и шею — наверно, так чувствовал себя первый человек, когда господь вдохнул в него душу живую. Прежде чем отвязать намотанный на ось конец недоуздка, он выдернул проволочку, на которой висело ведро. Жестяное, оцинкованное ведро вполне может заменить исчезнувшую зажигалку. А зажигалка — вещь нужная. Он бросил в ведро немного горящих углей из бивачного костра, наполнив его примерно до половины. Теплое, божественное дыхание лошади подсказало эту затею с ведром. Без огня человек — не человек. Тем более когда стоит такая холодина.

Рёдер повел жеребца шагом на коротком поводке. Два одеяла, из которых вне всякого сомнения одно, а то и оба раздобыл Плишке, Рёдер тоже бы с превеликим, удовольствием честно украл, как и лошадь. Но не надо злоупотреблять удачными идеями, не надо подбирать то, чего вообще никто не терял. Снова нырнув в ночную тьму, он ласково попросил жеребца, чтобы тот разрешил вскочить ему на спину и поскорее ускакать прочь. И еще чтобы жеребец не боялся горячего ведра. Он, Рёдер, проследит, чтобы горячая жесть не прикасалась к лошадиному боку. Тем более бок от ведра отделяют попона и торба с овсом. Лошадь поняла его так, что лучше и не надо. Позволила вскочить и сразу пошла легким галопом.

Рёдер пустил ее против ветра. Ему надо было возвращаться в северном направлении. Его план окончательно созрел. Когда рассветет, легче будет ориентироваться. Когда светло и не метет снег, в степи далеко видно. А хорошо видит тот, кто видит первым. Всадник увидит в степи далекий домик, который отыскивает. А люди в том домике его не увидят. Поскольку они его не ищут. При свете дня он хотел бы объехать вокруг домика, оставаясь все время примерно на одном от него расстоянии. Ему надо только отыскать овин возле разрушенного фольварка. Там можно будет вырыть в соломе дыру и вздремнуть часок-другой. Не до разгара дня, нет, от силы три-четыре часа. Потому что, когда они хватятся лошади, у старшины возникнут некоторые подозрения и он организует поиск. Поисковая группа сперва наведается в каменный домик и лишь потом в овин. Из такого овина можно соорудить временную конюшню. Достаточно подпереть ее кольями. Правда, Рёдер не думал, что старшина отрядит людей искать лошадь. Воруют нынче много, кто честным, кто нечестным путем. А находят мало. Если старшина — человек неглупый, он предпочтет обойти стороной и кирпичный домик, и соломенную скирду. Если запрягутся трое, фуру можно доставить в лагерь и без лошади. Словом, Рёдер не думал, что его станут искать. Но ведь человек может и ошибиться. А Рёдер хотел действовать наверняка. Он хотел вздремнуть часок-другой — тем временем испекутся картофелины, а лошадь подкормится сечкой — и уехать прочь от овина. К холму. Да, может быть, к холму. И только на следующую ночь он перегонит лошадь поближе к домику. А уж оттуда Обжора и сам найдет дорогу.

Он же тем временем найдет свою дорогу, тоже сам. К юго-востоку. У кого хватает смелости докопаться до Почему и продуманно сделать Необходимое, тот родился под счастливой звездой. А если и не под счастливой, тоже не беда.

Зажимая поводья в одной руке, а ведро с жаром — в другой, Рёдер поехал сквозь нескончаемо долгую ночь против ветра. Когда ведро начинало раскачиваться, за конем и всадником поднимался шлейф искр.

Солнце желтого сырного цвета прошло больше половины пути до зенита, когда всадник, наконец, завидел свою Мекку, куб овина. Судя по первой полосе рассвета и блеклой окраске солнца, ветер за ночь переменил направление с севера на северо-восток. Если двигаться против ветра, Рёдер должен был довольно точно выйти к кирпичному домику. Да и жеребца, который с рассветом учуял незримо веющий им в лицо дым очага, удавалось только при помощи мешка с сеном направить на предусмотренную Рёдером дугу вокруг хижины.

Подъезжая к овину, Рёдер увидел, что он сметан из кукурузной соломы. Вчера, в метель, он мог разглядеть лишь его очертания. Да ему никто и не позволил бы подходить ближе, чтобы досконально разглядеть его со всех четырех сторон.

Впрочем, солома, она и есть солома, когда человеку хочется несколько часов поспать, да при этом не хочется замерзнуть. Его приятно удивило то обстоятельство, что овин уже имел вход высотой с человеческий рост и что к этому входу была привалена дверь. Тонкий слой снега перед дверью был девственно чист и малость бугрился. Но приятное удивление тотчас обернулось жестоким разочарованием. Только он попытался отставить дверь в сторону, как за дверью залаяла собака и раздался хриплый мужской смех. Прежде чем дверь всей тяжестью обрушилась на его голову, он успел еще сообразить, что хозяин не слишком рад его приходу, и свет померк у него в глазах.

Довольно скоро он пришел в себя. Он лежал под дверью, а дверь лежала у него на груди и на животе. Где-то поблизости от своего лица он почувствовал зловонное собачье дыхание. Выбраться из-под двери Рёдер никак не мог. На ней стоял мужчина и по-прежнему хрипло смеялся. Когда мужчина перестал смеяться и слегка покачался на двери, Рёдер услышал, как рядом тихо шипит снег. Перед тем как взяться за дверь, Рёдер отставил ведро немного в сторону, и теперь горячее днище растапливало снег. Способность рассуждать вернулась вместе с сознанием. Рёдер увидел над собой человека в русской офицерской форме. Лет примерно от тридцати до сорока, без шинели и без фуражки. Очень грязная гимнастерка была у ворота расстегнута. Но сорочка под очень грязной гимнастеркой была очень чистая и с пестрой вышивкой. Сдвинув брови так, что между ними легла вертикальная складка, офицер словно бы задумчиво глядел на него сверху вниз. От удара дверью у Рёдера все еще гудело в голове. Но, памятуя о своем желании выдержать. Рёдер и в этой ситуации перво-наперво постарался воспринимать все с предельной точностью. Вес стоящего на нем он в общем-то выдерживал, потому что на легкие никогда не жаловался. Вот для того чтобы выдержать взгляд этого человека, понадобилось до предела напрячь волю. Человек был плохо выбрит, однако узкие, темные усики над верхней губой были тщательно подстрижены. Волосы гладко зачесаны, пробор где-то над самым ухом. По сути, этот хрипло смеющийся мучитель Рёдера был довольно красив. Глаза большие и темные, но взгляд колючий и недобрый. Тихое шипение ведра в снегу и колючий взгляд создали у Рёдера впечатление, будто рядом с ним шипит газовая горелка. Будто сам он лежит под прессом. И будто сейчас его будут продавать с торгов.

И вдруг все изменилось. Потому, быть может, что Рёдер вдруг услышал немецкие слова. Правда, их свыше надобности раскатывали по нёбу, но тем не менее это были вполне отчетливые немецкие слова и вполне безупречный немецкий язык.

— Тебя как зовут? Ты что, язык проглотил? Откуда ты идешь? Ты убежал из лагеря, скотина? Откуда у тебя ведро? Откуда лошадь?

Тут Рёдеру все-таки не хватило воздуха. Он захрипел. Ответить он в общем-то мог бы, но пока этот человек стоит на нем, Рёдер решил не отвечать. Он не позволит выдавливать из себя показания таким изощренным способом. Офицер — на нем были капитанские погоны и множество наград на зеленых и красных лентах — понял, почему ему не отвечают. Он слез с двери.

— Встать!

Рёдер повиновался.

— Меня зовут Карл Рёдер.

Началась игра между правдой и ложью. С этой минуты он стал собственным братом. В сложившихся обстоятельствах он ничего необычного не видел, хотя и представлял себе свое задержание несколько иначе. Главное, оно произошло чересчур рано. Лошадь еще не была доставлена по нужному адресу. А ему хотелось непременно пройти через соломенный овин. Как через игольное ушко в царствие небесное. Размеров дыры для прохода вполне хватило бы. И углубление внутри, как только что углядел Рёдер, было достаточно большим. Но пес, крупный косматый зверь, бросался на лошадь, не подпуская близко. Обжора отошел на несколько шагов, хрупал кукурузной соломой, и вид у него при этом был прелукавый.

— Звание?

— Обер-ефрейтор.

— Пехота?

— По происхождению — легкая артиллерия.

Офицер снова рассмеялся, так же громко и хрипло.

— По происхождению? Никак твой старик переспал с пушкой? Кто же ты по происхождению, отвечай, болван!

Офицер и впрямь отлично изъяснялся по-немецки. Образованный человек.

— Сельскохозяйственный рабочий.

— А, вот это кстати. Да еще как кстати! Лично я ветеринар. Ну, валяй, обер-ефрейтор, сельский рабочий, погонщик волов Карл Рёдер, поприветствуй штабс-ветеринара как положено! Без головного убора! Вы что, после Сталинграда лишились последнего рассудка? Ну, давай действуй! Все начисто забыл? Немецкое приветствие отдается без головного убора. Рука на уровне глаз! Валяй! Выше руку! Хайль! Хайль! Ты что, не желаешь? Или не решаешься? Надо подсобить? Эт-то мы можем!