В жестяной банке человек хранил остатки табака-сечки, несколько гвоздей различной длины (человек с понятием всегда может смастерить из гвоздей какой-нибудь инструмент) и три завернутых в бумажку куска сахара из кафе в прекрасном городе Праге. От кого-то он слышал, что когда не останется совсем никакой еды, три кусочка сахара могут продлить жизнь еще на три дня. До сих пор человек не проронил ни звука. Женщина помоложе перебросилась несколькими словами с той, что постарше. Быстрые, недоверчивые слова. При этом она указывала на колодец. Затем молодая дала ему в руки один из трех кусочков и жестами потребовала, чтобы он его съел. Она явно думает, что перед ней отравитель колодцев. Человек бережно снял обертку, чтобы ни крошки не пропало даром, потом отправил и кусок, и крошки себе в рот, на язык. Они заставили его раскрыть рот, чтобы посмотреть, не схитрил ли он. Затем молодая на своем резком и малопонятном языке пожелала, судя по всему, узнать, где находится его команда. Человек кивнул на жеребца, который все так же, с разбором, выдергивал сено, потом указал в направлении, откуда он прибыл вместе с жеребцом и фурой. Женщины снова посовещались. Похоже было, что теперь они говорят про лошадь. Уж лучше надеть шинель, не то, кто их знает, еще и до шинели доберутся. Одному богу известно, до чего бы договорились обе женщины, не возникни на горизонте фигура молодого солдата. Тот что-то орал не своим голосом. Время, которое понадобилось солдату, чтобы преодолеть расстояние, их разделяющее, мальчуган — он явно имел какое-то отношение к обеим женщинам — использовал для того, чтобы выцыганить у старшей зажигалку и коробку с табаком. Коробка была как-никак из медной жести. Зажигалка вообще привлекла мальчика с первой же минуты, а что до жестяной коробки, его, надо думать, соблазнила яркая картинка на крышке, изображавшая сбор табака в Бразилии. Старый хозяин любил этот сорт черных бразильских сигарет. В прошлом году, когда человеку дали десять дней отпуска, чтобы похоронить жену, причем на это же время пришелся сорок первый год его рождения, старик самолично презентовал ему коробочку своих любимых.

Чтоб ценил! В наше время это большая редкость. А Мария умерла. Старшая не сразу решилась отдать ребенку скудные пожитки пленного, она поглядела на другую, но другая даже головы не повернула в их сторону. Она поджидала солдата. Человек видел, что сомнения терзают душу старой женщины. Хоть бы табак оставила. Не тут-то было. Мальчишка исчез со своими трофеями в глубине домика. И даже дверь затворил. Открывалась дверь наружу. Если бы в этом кирпичном домике раньше жили люди, дверь открывалась бы внутрь. Выпотрошили, стало быть, пленного. На удивление легко и просто.

Только жалкий новичок позволит отобрать у себя при шмоне огонь и табак.

Дыхание шумно рвалось изо рта у солдата. Он был красный от быстрого бега и от злости, но воздуха его сердцу и легким хватало, потому что он еще на чем свет стоит честил и лошадь, и пленного, это подлое фашистское отродье. Мата в этом словоизвержении тоже хватало. Плишке говорит, что солдат ругается как коренной горожанин. Пленный невольно сдернул с головы шапку вместе с наушниками, похожими на повязку. Голова у него была коротко острижена. Коль скоро барин либо управляющий заговорил таким манером, значит снимай шапку. Так положено. А думать при этом можно что захочешь. Не прерывая потока ругательств, солдат пытался оттянуть жеребца от сена. Но тот коротко фыркнул и продолжал невозмутимо хрупать — по-прежнему с разбором выдергивая стебельки. Солдат резко дернул его за поводья, жеребец взвился. Хорошо, перед ним была стена домика, не то бы он понес. Возможно, обеим женщинам с самого начала не понравились городские замашки солдата, возможно им не понравилось также, что он и не подумал с ними поздороваться. А уж поглядев, как солдат обращается с лошадью, они в две глотки набросились на тощего и долговязого парнишку. Тот хотел огрызнуться, но они не дали ему раскрыть рта. Правда их крик вынудил его поставить винтовку на предохранитель, но когда обе женщины взапуски — особенно усердствовала младшая — принялись его бранить это звучало со стороны как прицельный огонь с ближней дистанции. Конвоир, у которого удирает фашист вместе с лошадью и телегой!

Женщины, конечно, не пожалели красок, расписывая, какого они мнения о подобных конвоирах. Пленный снова прикрыл шапкой стриженную макушку. Теперь непосредственно к нему никто не обращался. Теперь град осыпал того, кто сам накликал грозу. Напротив колодца, по другую сторону домика, пленный увидел сводчатый вход в земляной погреб. Красиво выложенный камнем. Должно быть, в этом погребе у них хранятся всякие припасы. Вон туда и тропка протоптана. Может, там есть и картошка. Горячую бы картофелину! Одну-единственную! А нельзя, так что ж поделаешь! И козу они держат погребе. Это видно по тому, что из погреба вдруг высунула рогатую голову бурая коза и возбужденно замекала. Меканье козы смешалось с криками женщин. Солдат втянул голову в плечи. Наконец его проняло. Он небось думает, что меканье ему почудилось.

Нет, углядел, слава богу, козу. Благо она вышла на свет. Наклонила рогатую голову. Видно, коза заменяет им собаку. Вот она прет на солдата. Но солдат уже по горло сыт перебранкой. Он отскакивает за столб. Старуха ведет себя более разумно. Она загоняет козу обратно, та, что помоложе, вдруг умолкает. Внезапно. Когда женщины внезапно замолкают в разгаре ссоры, у них обычно делается сердитое лицо. У Марии, к примеру, бывало сердитое. И тогда надо чем-нибудь заняться. Подыскать себе дело, все равно какое. Мужской опыт придал человеку немного храбрости. Он подошел к сену и перебросил несколько охапок в фуру. Расхрабрившись, он даже подошел к молодой женщине, которая тем временем взяла лошадь под уздцы, и молча выдернул поводья у нее из рук. Потом он развернул фуру и влез на козлы. Солдат уселся позади. Возница щелкнул языком. Лошадь натянула поводья и припустила рысцой. Солдатик взял автомат, висевший у него через плечо, пронес над головой и уставил дулом в спину пленному, сидевшему перед ним на козлах. Ему хотелось по крайней мере красиво уйти.

Ночью накануне последнего дня работ погода резко ухудшилась. Поднялся колючий, морозный ветер. Пленный, знавший толк в лошадях, выбрался из палатки. Он услышал звяканье жестяного ведра. Жеребец стоял, как и обычно, за поставленной на попа и слегка наклоненной фурой, вожжи были обмотаны вокруг оси. Жеребец тыкался мордой в жестяное ведро, также подвешенное к оси. В этом ведре варили чай и кашу, из него же поили лошадь, из него же она съедала свою ежедневную мерку овса. Чем меньше овса получает умная лошадь, тем медленнее она ест. Если лошадь среди ночи звякала ведром, у нее были на то свои причины. И на этот звук, тот, кто знал толк в лошадях, всякий раз вылезал из палатки. Старшина же всякий раз, когда кому-нибудь из пленных надо было среди ночи выйти, сухо покашливал. Чтоб знали, что он все видит. Старшина мог даже во сне услышать, как чихает комар. Но лошадь заменяла целый наряд дневальных. И поэтому когда звякало ведро и специалист по лошадям вылезал из палатки, старшина не кашлял. По степи гоняли одичавшие, голодные псы, ростом с теленка. Они могли задрать лошадь. В каждой собаке есть волчья кровь. Просто она дремлет до поры до времени, но зато если проснется, такая собака страшней любого волка. А солдатик, хоть и корчит из себя неустрашимого храбреца, панически боится одичавших собак. Но и собаки, в свою очередь, боятся огня. Поэтому солдатик однажды сам себе дал приказ вставать ночью каждые два часа и подбрасывать в огонь свежие полешки. За день набегается, ночи длинные, и парнишка, естественно, спит крепким сном молодости. Тем не менее каждые два часа он сам себя выволакивает из палатки, чтобы поддержать огонь и, пользуясь случаем, пересчитать пленных. Подобного рвения от такого шумливого желторотика, казалось бы, и ожидать нельзя.

Итак, когда специалист по лошадям вылез в эту ночь из палатки, он увидел, что порывистый ветер задул огонь и развеял золу. А солдатик спит. Человек убедился в этом не без злорадства, он и сам понимал, что несправедлив, но ничего не мог с собой поделать. Впрочем, злорадство улетучилось скоро. Человек увидел, почему лошадь громыхала ведром. Ветер задувал сбоку. Лошадь пыталась укрыться от ветра за поставленной на попа фурой. Но ветер задувал и под нее. Человек развернул фуру так, чтобы ветер дул в ее наклонное дно, колеса подпер деревянными чурбаками. Лошадь сунула ему в шинель свою теплую морду. Это она не часто делала. Так оно и лучше. Из-за Марии. Чтобы совсем не рехнуться. Вот почему человек принялся обматывать попоной тело лошади. На минуту оторвавшись от работы, он вдруг испугался. Из безлунной ночи на него двигалась какая-то фигура, за собой эта фигура тащила что-то большое, плоское, переливающееся огоньками. Вдобавок где-то вдали подвывала собака. Лошадь стояла спокойно. Значит, не чужой. Вскоре человек и сам угадал старшину. По быстрой походке, по торчащим в стороны ушам теплой шапки. Никогда, даже при таком ледяном, пронзительном ветре, старшина их не опускал. Старшина завидел пленного еще издали. Подойдя поближе, он что-то пробурчал себе под нос. Так среди ночи приветствуют друг друга старые знакомые. А большое, плоское, переливающееся, которое старшина тащил за собой, — это был, оказывается, здоровенный кусок самолетного крыла с какого-нибудь сбитого, развалившегося при столкновении с землей на части штурмовика. Старшина сгибал блестящую от намерзшего снега жесть до тех пор, пока ему не удалось засунуть ее конец между колесными спицами. Закрепить ее по-другому было невозможно. Пленный сразу понял, чего хочет старшина. Он хочет снова развести огонь за этой жестяной ширмой. Может, ради уснувшего солдатика, потому что солдатик плохо спит без своего огня-костерка. Кинжалом для ближнего боя старшина начал тесать щепки с полена, а пленный искусно сложил их башенкой. У него защекотало в кончиках пальцев — до того хотелось развести огонь. Но зажигалки больше не было. Эта вредная старуха отлично понимала, что ему в его положении нельзя без зажигалки. У них же горел в домике огонь. В самой настоящей печке, под крышей, в четырех стенах, огонь сберечь нетрудно. Ну, давай, давай, поторапливал его старшина. Он ведь знал, какая у пленного зажигалка, он не раз оценивающе поглядывал на нее и говорил — как это по-русски? — «карошо». Стало быть, одобрил. «Капут»! — сказал пленный. Старшина запустил руку в карман шинели и перебросил пленному собственную зажигалку.