Подоспевшие через полчаса медики умело вывели Аполлинария из тяжелого забытья, сделав ему быстродействующий укол. Больной открыл глаза и, постепенно приходя в чувство, начал ошарашено оглядываться вокруг. Увидев склонившегося над собой бледного отца, Аполлинарий вяло помахал ему здоровой рукой и вновь попытался отключиться, однако был вынужден совсем проснуться из-за непрекращающейся надоедливой тряски – Нил Вахтангович схватил его за плечи и тряс, как спелую грушу – чтобы созревшие в мягком южном климате плоды поскорее осыпались на землю.

Возвращение в состояние бодрствования принесло Аполлинарию не только муки физические, но и душевные. И непонятно было, что хуже. Однако пока что его моральное состояние вообще никого не интересовало – доктор с медбратом внимательно изучали его распухшие конечности и удивленно перешептывались между собой. Наконец, доктор огласил вердикт: рука по локоть в гипсе минимум на месяц, нога – тоже; на ноге, скорее всего, сломана кость и разорваны связки – в общем, травмы серьезные, и они могут прямо сейчас подбросить Аполлинария до ближайшего травмпункта. На что Аполлинарий попытался возразить, но вновь стал жертвой накатившей на него боли, которая, судя по всему, усугублялась лихорадкой, вызванной внутренними повреждениями.

Глядя на него, врач только жалостливо покачал головой и сообщил Нилу Вахтанговичу, что они забирают его сына в Институт Склифосовского, где умеют справляться с такими травмами. И единственное, о чем он еще просит рассказать ему подробно – так это, где же Аполлинарий получил такие повреждения, и не нужно ли срочно обращаться в полицию искать злоумышленников.

Нил Вахтангович, глядя на мучения сына, только скрипел зубами, делал зверское лицо, но ничего конкретного так вымолвить и не смог. Все, увиденное им в квартире, наводило на мысль, что здесь несколько суток гудел какой-то жуткий притон, который в конце концов закончился страшной дракой и членовредительством, в результате чего его сын лежит весь переломанный. Но как тогда объяснить его утренний звонок – ведь Аполлинарий только вчера прилетел и был совершенно в нормальном состоянии! Что же произошло?

В ответ на вопросительный взгляд доктора Нил Вахтангович только неуверенно покачал головой с видом человека, который ничего не знает. Доктор пожал плечами и, не задавая больше никаких вопросов, принялся вместе с помощником закреплять Аполлинария на медицинских носилках, которые водитель «Скорой» по звонку принес им наверх. И вскоре они уже выносили Аполлинария из лифта на первом этаже и грузили в машину, после чего «Скорая», включив сирену, резко рванула вперед, унося незадачливого брошенного мужа навстречу длительному лечению и не менее длительному восстановлению. Вместе с Аполлинарием в Институт Склифосовского в машине ехал и его отец Нил Вахтангович, обуреваемый тяжкими мыслями, но втайне радовавшийся, что все закончилась для его сына хорошо, и что бы было, если бы он – Нил Вахтангович – вовремя не подоспел на помощь?

По пути он позвонил Романне Витольдовне, которая, услышав в трубку такие известия, чуть не грохнулась в обморок и, немедленно бросив все дела и достав из тайника внушительную пачку денег, вызвала такси и рванула по направлению к Проспекту Мира, на котором и располагался Институт Склифосовского (заезд со стороны Грохольского переулка). А о Вере так никто и не вспомнил.

И мы пожелаем и Романне Витольдовне, и Нилу Вахтанговичу быстрого выздоровления их сына, а сами двинемся дальше – события неумолимо влекут нас в Северную столицу.

…Вера включила воду и немного умылась, чтобы чуть-чуть привести в порядок истрепанные чувства. Но только она вытерлась толстым пушистым полотенцем и собралась выйти из ванной, как телефон (о котором она совсем забыла) завибрировал в кармане и издал нудный протяжный особого тона гудок, который мог означать только одно: это Аполлинарий.

Вера машинально и совершенно не думая о последствиях (сказалась многолетняя привычка отвечать на всё, что звонит), выдернула трубку из кармана и ткнула пальцем в зеленый значок на экране:

– Алло! – и обмерла от страха, понимая, что непреднамеренно нарушила свою же клятву как минимум месяц не отвечать на звонки мужа. Но отступать уже некуда, и по закону жанра сейчас должен был раздаться голос Аполлинария – то ли полный злобы, то ли полный мольбы. Другого не дано – ведь именно только так и могут реагировать брошенные мужья, и редко у кого из них хватает силы принять новые условия игры и хотя бы попытаться для начала выслушать свою бывшую вторую половину.

– Алло! – напряженный, звенящий, как струна, голос Веры выдавал ее решимость сражаться за свою свободу до конца и, коль уж представилась такая возможность, выговорить Аполлинарию все, что она о нем думает. – Алло! Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезет! – и Вера сбросила вызов. И, не снижая накала страстей, надавила кнопку выключения телефона и чуть было не грохнула им о стену – чтоб более никогда не вызвал у нее таких припадков сердцебиения!

Но Вера, конечно, была девушкой мягкой и довольно легло удержалась от желания разбить очередной электронный гаджет, а только сунула его обратно в карман халата. Поправила волосы, десять раз глубоко вздохнула, выравнивая дыхание, и вынырнула из ванной – ей нужно во что бы то ни стало сохранять сейчас легкое, радостное и даже немного возвышенно-возбужденное выражение лица, чтобы Степан не догадался о той буре в стакане воды, которая только что разыгралась в ванной.

Степан сидел на кухне на втором этаже – больше напоминающей выездной филиал какого-нибудь не слишком большого бара: основным элементом кухни была барная стойка, забитая всевозможными бутылками, гигантский южнокорейский трехстворчатый холодильник и промышленного вида кофемашина устрашающих размеров. Увидев ее, Вера решила, что с ее помощью можно одним махом напоить целый выводок племенных жеребцов совместно с эскорт-ротой красавиц.

Степан внимательно читал «Ведомости», одной рукой переворачивая страницы, а другой время от времени поднося ко рту очередную чашку кофе. Его взгляд был сосредоточен, брови хмурились, и сам он выглядел немного расстроенным. Однако, заслышав шаги Веры, он отложил газету, просветлел и встретил ее с широкой улыбкой, вставая с высокого барного стула и предлагая Вере место за нормальным обеденными столом, который на кухне тоже присутствовал.

Степан, быстро осознав, что неплохо бы Вере, наконец, немного перекусить, буквально вывернул холодильник наизнанку, завалив стол какими-то немыслимыми деликатесами, красочными баночками, пакетиками и бутылочками. Потом взялся самолично готовить ей кофе, пока Вера мазала хлеб маслом, резала сыр и ветчину, которая выглядела настолько свежей и аппетитной, что, казалось, бегала еще полчаса назад.

– Ну, как дела? Педерсон шуршит? – Степан засмеялся во весь голос, чем привел Веру в некоторое смущение, но она быстро приняла его игривый тон и ответила соответственно:

– Еще как – только дым идет! И особенно его напарница, которая полкомнаты завалила трусами! Так что, пока с ними разбирались, забыли, зачем они вообще нужны! – В ответ ну шутку Веры Степан еще более развеселился и принялся ожесточенно шуровать подносом, выставляя на него свежесваренный кофе для нее и для себя.

– Знаешь, Степушка, – Вера решили немного отойти от «Бобрика» и стать, наконец, более благосклонной и мягкой к своему потенциальному очередному жениху-миллионеру, – выбор гардероба – занятие ответственное. И отнимает много сил! А я, насколько ты можешь видеть, почти совсем неодетая! Как же мы с тобой поедем к твоим родителям – прямо вот так? – И Вера провела рукой по халату сверху вниз, показывая, что так, может, и ничего, но для званых мероприятий совсем не годится.

– А что, Педерсон ничего не привез? Вроде, он столько коробок с собой притащил? – Степан немного отвлекся от кофе и вопросительно уставился на Веру. – На него это не похоже, я же ясно велел ему брать все, что у них есть!