Сегодня Полина была на высоте: платье, мягко облегающее фигуру и подчеркивающее ее достоинства, длинные вьющиеся волосы, заканчивающиеся вблизи от талии, и легкая заманчивая улыбка заставила бы биться от нестерпимого желания даже сердце старого замшелого пня из австрийских болот, наполненных лягушками. Не понятно было лишь одно – что рядом с ней делает вот этот неухоженный русский, от которого, к тому же, явственно несло запахом дешевых китайских афродизиаков. В довершении всего, он энергично ерзал на стуле, теребил рукава сорочки, и, вообще, вел себя совершенно неподобающим для такого собрания образом. В общем – деревенщина. Но вдруг там, в России, других и нет?

Поначалу швейцарец, не знавший по-русски ни слова, пытался разговаривать с Полиной через переводчика (который тоже не знал по-русски совершенно ничего, и поэтому говорил с нею по-английски). Вскоре до швейцарца дошло, что он тоже умеет говорить по-английски, и он его отослал. Осознание возможности самому общаться с русскими заняло у швейцарца всего-то каких-то двадцать минут, так что можно смело сказать – он был собой весьма доволен.

Общение Полины с господином Обре больше напоминало урок английского языка, на котором очередной троечник, заикаясь, пытается рассказать строгому преподавателю что-то из разряда: «Moscow is the capital…», но это парочку ничуть не смущало. Они мило ворковали друг с другом, не обращая внимания на остальных гостей – Полине только иногда приходилось пинать Аполлинария под столом, чтобы тот не сильно пыхтел, потел и меньше пил.

Беседа становилась все непринужденнее и непринужденнее, и постепенно швейцарец впал в раж, а Полина всячески этому способствовала. Все шло хорошо, и она уже принялась строить планы, как бы ей потихоньку (как минимум, на вечер) избавиться от Аполлинария, как тот вдруг встрепенулся, решил, что на него незаслуженно не обращают внимания, и стал всячески встревать в разговор. Уже одно это было совсем не к месту – но стало еще хуже, когда Аполлинарий на корявом и полупонятном английском языке начал доказывать швейцарцу, что, вообще-то, Полина – его (Аполлинария) женщина. И что она полностью находится в его власти и зависит от него.

Сперва швейцарец пытался спокойно слушать, но после очередной реплики Аполлинария о том, что нельзя трогать его собственность, его терпению пришел конец. Он подозвал к себе переводчика и охранника из местных китайцев и вежливо попросил пересадить Аполлинария за соседний столик и принести ему еще немного виски – чтобы он не чувствовал себя покинутым. Аполлинарий попробовал было возразить, но почти сразу сник и безвольно позволил отвести себя на новое место. Он только молча, жалобно и укоризненно смотрел на Полину, но та делала вид, что ничего особенного не произошло, и продолжала смеяться над шутками швейцарца. Пришлось и Аполлинарию погасить свой выразительный взор и отдать дань крепкому хмельному напитку – а что еще делать, когда с тобой поступаю вот так?

Тем временем подали горячее. С начала приема прошло уже почти два часа. Швейцарец периодически отвлекался от Полины и произносил длинные, наполненные бравурными нотками и водопадом позитива тосты. В этот момент гости замирали и благоговейно слушали, и только один Аполлинарий пил, не соблюдая делового этикета. Он уже дошел до такого состояния, что скоро вот-вот должен был окончательно потерять связь с реальностью.

Полина же наслаждалась не только обществом галантного швейцарского джентльмена, но и изысканной едой. Сначала подали капуны, потом – раклет, затем картофельную запеканку с окороком и грудинкой, потом еще что-то – и так без конца. Услужливый официант постоянно подливал ей вина, на ухо что-то на иностранном лепетал швейцарец – в общем, хорошо и уютно.

Единственным неудобством была только необходимость иногда напускать на себя серьезный и неприступный вид. Но с этим можно жить. А швейцарец тем временем разошелся не на шутку. Теперь он перешел с английского (который, как известно, пригоден только для того, чтобы отдавать команды на казнь сипаев в Индии) на французский, и из его уст нескончаемым потоком посыпались отдаленно знакомые «amour» и «passion».

Полина, подавляя зевоту и уже порядком устав от швейцарского напора, прикидывала, стоит ли ей покрепче насесть на пожилого мачо или же сначала как следует выдоить Аполлинария. Конечно, этих двоих нельзя сравнивать, но о прижимистости швейцарцев ходили легенды, и как бы не оказалось, что она махнет шило на мыло.

– С другой стороны, а почему нет? – думала она, – должно же мне когда-нибудь по-настоящему повезти, а такой шанс выпадает не каждый день! Вдруг удача будет на моей стороне, но если даже и нет – почему бы просто немного не пощипать этого толстого цыпленочка? Богатство-то из него сочится, как жир из швейцарского сыра! И в Швейцарии я ни разу не была – интересно съездить посмотреть!

Наконец Полина решила, что всякая настойчивость должна быть вознаграждена, и, пожелав швейцарцу ее таки проявить, отбросила все сомнения и напрочь забыла об Аполлинарии, переключив внимание на объект попритягательнее.

Увлекшись флиртом, Полина не видела, как ее бывший/нынешний возлюбленный после очередной рюмки медленно встал и направился к их столику. В это время швейцарец разговаривал со своим помощником, и Аполлинарий, улучив момент, пока тот отвлекся, подсел рядом с Полиной и сделал попытку завлечь ее в свои объятия. От его сивушного запаха у нее потемнело в глазах. Она оттолкнула руку Аполлинария и чуть было не сбросила его со стула, но тот удержался, ухватившись двумя руками за скатерть. Приборы со звоном посыпались на пол, швейцарец резко обернулся, а официанты и охрана бросилась к Аполлинарию, который неуверенно пытался встать на ноги. Его раскачивало из стороны в сторону, как унылую березу под порывами сурового ноябрьского ветра в темном и страшном пригороде Торжка.

Возле столика со швейцарцем и Полиной завязался настоящий гладиаторский бой. Аполлинарий, размахивая руками и пытаясь ударить ни в чем неповинного официанта ногою, кричал на весь зал, что русские не сдаются и просто так никому своих женщин не дарят. И чтобы подкрепить свои слова делом, он отмахивался от протянутых к нему со всех сторон рук и норовил ткнуть кулаком в лицо кому-нибудь.

Так продолжалось несколько минут – при этом швейцарец сидел, втянув голову в плечи, а Полина готова была провалиться сквозь землю. Хотя, с другой стороны, ей было приятно, что ради нее кто-то так напился, мычит что-то нечленораздельное и даже пожертвовал отличными (по крайней мере, нейтральными) отношениями с главным поставщиком.

Наконец, Аполлинарий выдохнул напоследок что-то из разряда: «Мурка, ты мой муреночек!», и окончательно сдался – и позволил себя скрутить. Он спал. Прямо на ногах. И если бы не цепкие руки официантов, обязательно упал бы на пол и разбил себе лоб. Официанты и охранник вмиг подхватили Аполлинария и унесли его куда-то в подсобку.

Швейцарец сразу воспрянул духом и расправил плечи – честно говоря, вид Аполлинария, бьющегося, как Чапай, за свою женщину заставил его сильно понервничать. Но все кончилось хорошо, и он масляно улыбнулся Полине и что-то зашептал ей на ушко, смешно выпятив шею, багровея и размахивая руками. Конечно, Полина не понимала ничего из сказанного, что, впрочем, не мешало ей зазывно улыбаться и весело смеяться над каждой фразой пожилого швейцарского ловеласа.

Вечер продолжался, и вот постепенно вся еда была съедена, и почти все речи были сказаны. Полине уже до смерти надоело улыбаться швейцарцу – она ждала продолжения, которое пока и не думало начинаться. Конечно, быстрому развитию их романа мешали многочисленные китайские товарищи, которые дружно хлопали в ладоши, заглядывали в глаза и исступленно хохотали над любыми шутками их швейцарского босса.

А он тем временем разошелся не по-детски, пытаясь очаровать Полину. Сейчас он был крайне возбужден – до такой степени, что почти позабыл про свою швейцарскую сдержанность и чопорность и иногда даже (как бы, невзначай) делал попытки одной рукой приобнять Полину за талию – и это несмотря на общество вокруг. Но она была начеку и всегда отстранялась, что еще больше раззадоривало ретивого швейцарца.