— Успеха! — шепнул дядюшка Цан в ухо Студенту, принимая саквояж. Плотный, как стена, чердачный мрак тут же поглотил его.

Последние в их спектакле пять минут пролетели для Студента необъяснимо быстро. Спала нервозность, цепко державшая его весь этот день, ее сменило чуть возбужденное удовлетворение от непривычной остроты пережитого. Как только большая фосфоресцирующая стрелка придвинулась к цифре 12, он ринулся вниз, а вбежав в комнату, сбивчиво затараторил, точно боялся, что его не выслушают:

— Соломон просит вас зайти… Глянуть… Что-то ему не нравится… Очень просит…

— Меня? — презрительно переспросил Олег. — Сам сойдет, невелика фигура…

— Но у него там лампы большие, приборы разные… Хочет вам показать…

Олег возмущенно вскочил, потянулся за костылем.

— Послушай-ка, — сказал он с ядовитой злостью, — а этот твой жидок не догадался за мной, инвалидом, ковер-самолет прислать?..

— Но у него что-то важное… Он покажет и придет вместе с вами сюда, — сделал последнюю отчаянную попытку Студент.

Олег мастерски сыграл сомнение, делая вид, что не знает, как поступить. Развернулся, опираясь на костыль, подозрительно оглядел продавцов, но обратился к Студенту:

— Ты поможешь мне подняться… — Но с места не сдвинулся. — А этих что, оставим при всех бабках[26] и товаре? — Он ткнул поочередно пальцем в пакет с драгоценностями, в ключик от ящика стола. — Некс[27]. Я не лох[28]. Бороду мне не пришьешь…[29]— И взял ключик с блюдца. — Вот что, козыри мои залетные. Сидеть здесь и ничего не трогать до моего прихода. Может, придется бабки пересчитывать… Сидеть тихо. Дадите винта[30], мои валеты в доску вас спустят[31].

— Чего зря болтать! — ответил хмурый. — Возвращайтесь скорей и дело с концом…

Только теперь Олег, опираясь на руку Студента, застучал костылем к выходу. На площадке третьего этажа ткнул Студента в бок.

— Ходу, дружище! — И схватив наперевес, как винтовку, костыль, затопал, перепрыгивая через две ступеньки. Пропустив Студента первым в темень чердака, прикрыл дверь и с профессиональным спокойствием через разбитое окно повесил снаружи массивный висячий замок, дважды провернул в нем ключ.

— Этого воробья быстро не спугнешь[32], долго провозятся, когда очухаются…

Они выбрались через чердачное окно на крышу, пробежали метров десять по волнистому шиферу до пожарной лестницы.

Среди деревьев их ждала машина.

— Ну, милые, очень интеллигентно взяли мы на сквозняк[33],— обрадованно встретил их дядюшка Цан.

Олег плюхнулся на переднее сиденье рядом с шофером. Им оказался знакомый Студенту неприметный паренек.

— Стремщики[34] с этой стороны были? — спросил Олег.

Паренек ответил горделиво:

— Наши всех спеленали. В лес уволокли.

— Молодцы! Сигналь отбой!

Фары машины мигнули, осветив желтовато-серые стволы сосен. Справа вдали кратко мелькнул такой же ответный сигнал.

— С Богом! Домой! — скомандовал Олег.

Постепенно Студенту открывалось и то, что могущественное графство настырно, исподтишка теснило со всех сторон возникающие и рассыпающиеся воровские сообщества. Одни лезли в богатый центр города по незнанию, другие рисковали в расчете на крупную добычу, третьи мечтали потешить уязвленную гордыню, четвертые пытались вторгнуться во владения Графа, почувствовав собственную силу. Однако все эти попытки быстро и жестоко пресекались.

И все же Олег, дядюшка Цан с уважением произносили имена наиболее маститых королей воровского мира — Дрозда, Шакала, Лысого, Чубатого. Часто упоминали братьев Гвоздевых — Гвоздь-старший и Гвоздь-младший, которые безнаказанно совершали налеты в городах Московской области. Но однажды не поделили какую-то девчонку и разругались. Старший с тремя надежными медвежатниками[35] перебрался в Кунцево и начал продуманно раз в полгода брать банки, да так чисто, что милиция, зная, кто вскрывает сейфы, никак не могла доказать их причастность.

Все вынуждены были смириться с тем, что графская вотчина не пускает посторонних. И не потому, что считали себя слабее, — в этом никто и никогда не признавался открыто. Всех страшил, как злой, всевластный и всевидящий Бог страшит верующих, таинственный Граф, которого за все эти годы никто из них не видел в лицо, не знал даже его имени.

На «малинах» в подпитии доверительным шепотом плели о нем цветастые были-небылицы. Не сомневались, что он является прямым потомком графа Калиостро — мазь[36] из мази всех веков, который приезжал «на гастроли» в Петербург, чтобы слямзить желтуху[37] из царской казны. Обольстив Екатерину Вторую магическими чарами, Калиостро увез-таки сто возов слитков желтухи в Париж. Так вот, передавали рассказчики, половину этого наследовал нынешний Граф и сейчас прячет в тайниках подвала одного из арбатских домов. Он взял на слам[38] больших фараонов^[39], держит в Марьиной роще целый батальон отставных офицеров — зарплата у каждого больше трех генеральских. И еще, всех поражающее: Граф перенял у своего предка колдовские секреты, он может стать невидимкой, превратиться в женщину или пса, заставить тебя раздеться догола, и ты спокойненько пойдешь по улице, будто в штанах…

Такие истории передавались из одной «малины» в другую как точные, проверенные, непременно завершаясь неистовой клятвой: «Падло буду, чтоб век свободы не видать». Сами себя успокаивали этими байками, верили — ни им, ни их паханам не совладать с проклятым Графом!

На этот раз сам дядюшка Цан разыскал Студента ранним сумеречным утром на Краснопресненской квартире.

— Беда! Олег пропал.

Они мчались на машине по еще пустынным улицам к Рублевскому шоссе. У железной ограды Филевского парка дядюшка Цан притормозил. В машину тут же вскочил Граф.

— Кто? — спросил коротко вместо приветствия.

Дядюшка Цан, не отрывая взгляда от дороги, сказал уверенно:

— Младший Гвоздь. Кто-то подсыпал Олегу снотворное.

Граф яростно стукнул кулаком о ладонь. Таким агрессивным и решительным Студент его еще не видел.

Миновав высокие каменные заборы Жуковки, за которыми прятались схожие с рыцарскими замками дачи кремлевских руководителей, дядюшка Цан свернул в лес и остановился у сине-белого, украшенного резьбой теремка, окруженного стройным штакетником. Сквозь деревья уже пробивались солнечные лучи, а в окнах теремка горел свет.

Большую часть места в комнате, куда они вошли вдвоем — дядюшка Цан остался во дворе, — занимала квадратная кровать, по краям — тумбочки с лампами под ситцевыми абажурами. В уголке — два кресла, круглый столик с кипой газет.

Студент поднял голову и обомлел: справа на фоне кремовых обоев прямоугольной стены светилось белое обнаженное женское тело. Он сразу узнал ее — Леонелла! Два огромных гвоздя были вбиты в ее груди.

Вся она сникла, обвисла, утратив гордую осанку. Руки чуть заметно безвольно покачивались. Каштановые волосы, ниспадавшие волнами с обреченно поникшей головы на левое плечо, на руку, до мягкого изгиба бедра, казались безжизненно кукольными. Но почему-то чудилась Студенту еще живая женщина, крикни сейчас: «Леонелла!» — и она поднимет голову, смеряет его кокетливо любопытствующим взглядом. Прекрасное тело ее было свежим, ласковым, не остывшим от желания.