С детских лет я ненавидел фашистов. Но, оказывается, степень ненависти бывает различная. Есть еще и лютая ненависть. Ею я и проникся после такого случая. Рядом с нашим аэродромом было ржаное поле. Зерно уже осыпалось, и вот приехали из Ленинграда девушки помочь колхозницам убрать урожай. Вдруг из-за перелеска выскользнула пара «мессеров». На бреющем. Эти, с позволения сказать, «асы» не могли не видеть, что на поле девушки, что это беззащитные люди. И все же воздушные бандиты стали поливать их, совсем еще девчонок, пулеметными и пушечными очередями. Мы с комиссаром эскадрильи бросились «на помощь». Единственное, что мы могли, так это кричать: «Не надо метаться).. Ложитесь!..» Визг, крики, стоны... «Мессера» наконец улетели. А мы похоронили шестерых девушек-студенток, а еще большее число раненых отправили в госпиталь. И потом, когда мне становилось страшно в бою, я всегда вспоминал этих девушек. Они здорово помогали мне воевать.

А гитлеровские орды продолжали наступать. И настало время, когда в эскадрилье не осталось ни одного самолета. Немецкая артиллерия обстреливала аэродром. Пришел приказ отходить. Краснофлотки — оружейницы, писаря — и несколько командиров погрузились на видавший виды грузовичок ГАЗ-АА, и я, впервые в жизни сев за руль автомобиля, «повел» его на восток. Кое-как добрались до деревни. Большой двор, где по избам обитало человек двести пятьдесят солдат и командиров различных родов войск. Пошел слух, что всех, в том числе и авиаторов-«безлошадников», отправят в пехоту. Но вот прибыло начальство, тоже разных родов войск. Часть «наземников» отправили в пехоту. Краснофлотцев тоже куда-то определили. А летному составу было объявлено: «Вы отправляетесь в первый запасной авиационный полк Военно-Морского флота»... Не устали слушать, а, повествователь?

— Да что ты, лейтенант!

— Дальше — сформировали эшелон из «безлошадников». И отправили нас в глубокий тыл. Коварна подчас бывает военная судьба. Ехал со мной лейтенант. С первого дня войны в боях. И сбивали его, а все же уцелел. А вот, не доезжая до Ярославля, налетел на наш эшелон «юнкерс» и так сыпанул бомбами, что небо с овчинку показалось. И не стало лейтенанта. И еще многих... В тылу стал я штурманом транспортного самолета Р-6. Кабина открытая, лишь небольшой козырек прикрывает. А морозы в ноябре — декабре завернули трескучие. Не полеты, а сплошное мученье. Сперва натирались жиром, затем одевали шелковое белье, простое, шерстяное, поверх — форму, на нее — меховой жилет и комбинезон меховой. Носки простые, шерстяные, меховые (так называемые «унтята»), унты. Подшлемник шерстяной, шлем, меховая маска, очки. И ко всему тому — парашют. Ну прямо чучела, а не летчики! И все равно обмораживались.

Понятное дело, все поголовно рвались на фронт. Наконец дошла и до меня очередь. В конце января десяти экипажам дали предписание убыть на станцию Б, где формировался 29-й авиационный полк. Разместили нас неподалеку от аэродрома. Вечером пришел капитан. Простое русское лицо, легок в обращении, с юморком.

— Ну что ж, — говорит, — давайте знакомиться, «безлошадники-незаможники». Капитан Лапшенков Семен Васильевич. Из вас сформируют эскадрилью пикировщиков, я буду ваш командир.

Следом появился высокий худощавый майор. Лапшенков и его представил:

— Комиссар нашего двадцать девятого полка майор Ласкин. Прошу любить и жаловать. С командиром полка тоже познакомитесь. Капитан Сыромятников. Прирожденный летчик. Так что, друзья, старайтесь не ударить лицом в грязь.

Около месяца изучали мы пикирующий бомбардировщик Пе-2. Доложу вам, жизнеописатель, что по тем временам самолет этот был просто чудо. Цельнометаллический моноплан, максимально электрифицирован. У пилота два пулемета для стрельбы вперед. Штурман тоже вооружен пулеметом ШКАСом, у стрелка-радиста пулемет Березина и, кроме того, еще один пулемет ШКАС для стрельбы из боковых блистеров по истребителям противника, подкрадывающимся сбоку, снизу. Пе-2 мог брать более тонны бомб. Высотность — без малого девять километров. А скорость — как у английского истребителя «харрикейн», до пятисот сорока километров в час!

В свое время Пе-2 проектировался как высотный истребитель. Тогда он именовался ВИ-100. То есть — высотный истребитель. И вот свойства истребителя у пикировщика остались. Он мог при необходимости выполнять некоторые фигуры высшего пилотажа. И когда на Крайнем Севере, в Заполярье, понадобились надежные истребители с большим радиусом действия, после небольшой модернизации, этот самолет стал истребителем-перехватчиком Пе-3. Дали ему пушечное вооружение, вместо стрелка-радиста — пятисоткилограммовый бак с горючим. Поставили модифицированный мотор, и Пс-3 стал развивать скорость свыше пятисот километров в час... Однако я, кажется, опять отвлекся...

Учились мы недолго, но добросовестно, с рвением. Вот состав первого моего экипажа: командир корабля летчик старший лейтенант Вильчинский ,он же заместитель командира эскадрильи), штурман (стрелок-бомбардир) старшина (теперь уже старшина!) Сарымсаков, стрелок-радист сержант Зайцев. Командир наш был кадровым военным, держал меня с Зайцевым на дистанции. Но это не от чванства, а просто в нем «играла военная косточка». Хороший был человек, сердечный. Зайцев окончил училище стрел ков-радистов н тоже прекрасно знал свое дело. Флегматик по натуре, он вечно возился с пулеметами, чистил их, регулировал, как говорится, каждый патрон вылизывал. И в полете был невозмутим. В полете лишнего слова от него не услышишь по СПУ — самолетному переговорному устройству. Лишь в самый нужный момент вдруг послышится его спокойный голос: «Командир, слева сзади тридцать градусов два истребителя противника». Зайцев сидел в своей кабине спиной к командиру. То, что для Вильчинского слева, то для стрелка — справа. Но Зайцев всегда координаты давал «по командиру», ни разу не спутал.

Чуть позже пришел комиссаром в нашу эскадрилью старший лейтенант Туганов, точнее — политрук. Душа-человек. Отважный, самоотверженный. Настоящий комиссар. И вообще мне повезло на командиров... Так, дальше. Полк наш сформировали двухэскадрильного состава, двадцать одна машина. И вылетели мы в мае сорок второго года на Волховский фронт. Кругом леса, болота. Жили в землянках, от сырости спасались в спальных мешках. Началась боевая работа...

— Работа? — удивился я.

— Да, работа. Война — это ведь тоже труд, работа. Первый вылет нашего экипажа — аэрофоторазведка баз и укреплений противника на восточном побережье Ладожского озера и северной его части. Берега Ладоги очень извилистые, а нам приходилось делать маршрутную съемку с высоты полторы — две тысячи метров, доступной даже для легких зениток. Потрепало изрядно нашу «пешечку», но, слава создателю — конструктора Петлякова я имею в виду, — самолет получился живучий. Появились финские истребители ФД-24. Воздушный стрелок Зайцев невозмутимо докладывает командиру: «Справа, сорок пять градусов, сзади два финских «феда». «Понял», — усмехается Вильчинский и развивает скорость до четырехсот восьмидесяти километров. А у финнов максимальная скорость на тридцать километров меньше нашей. Их сторожиться следует, когда они неожиданно из облака вывалятся или идут на встречно-пересекающихся курсах. С досады постреляли финны издали и повернули восвояси. Мы их тоже попугали. Вот и весь воздушный бой. Задание выполнили.

— Легко и просто все получается у тебя, Хамид. А зенитки?

— Зенитки само собой. На то они и зенитки, чтобы по нам лупить. На другой день — опять разведка. Обследовали Сортавалу, Ландепохью, остров Валаам. Первого июля — фотосъемка восточного побережья Ладоги. По результатам трех наших разведывательных полетов полк разбомбил нефтехранилища в Кексгольме. Все самолеты возвратились на полевой аэродром, за исключением Пе-2 командира полка Сыромятникова. Вышло так... Самолет комполка подбила зенитка. Сыромятников повел искалеченную машину на нашу территорию. И вдруг — финские «феды». «Петляковы» приняли воздушный бой, обратили «федов» в бегство. А Сыромятников, чуть-чуть не дотянув до берега, посадил на воду самолет, который и затонул. Экипаж остался невредим. На другой день командир полка Сыромятников сердечно поблагодарил весь личный состав за поддержку в трудную минуту, за боевую дружбу.