Мы сидели уже возле дельфинария, сидя прямо на камне перед открытым холодным морем и жевали сосиски в тесте.

- Скажи, а ты всегда такой?

- Какой?

- Ну, - откусила я еще кусок, - необычный.

- Только когда влюблен или в отпуске.

- Так ты влюблен? - улыбнулась я, вставая с камня и пересаживаясь на скамейку чуть дальше.

- Нет, у меня отпуск.

Я испачкала его лицо в кетчупе от сосиски:

- Как грубо!

Мы посмеялись друг над другом, он поднял меня на руки и поднес к воде.

- Скажи, что любишь меня! - заорал он на весь пляж. - Говори, нето я скину тебя в воду на съедение медузам!

- Я люблю! - что есть силы завопила я вне себя от страха, хоть и чувствовала его сильные руки и не верила, что он меня отпустит; меня пугал лишь алкоголь в нем. - Я люблю тебя, Джек!

В миг лицо Джека изменилось, он прижал меня сильнее к своей груди и прошептал:

- Ах, бессердечная маленькая девочка.

Он опустил меня, ноги подкосились. "Мне повезло, что он не скинул меня в тот же момент" - пронеслось в голове.

- Макс, прости, я такая глупая!

- Все в порядке. Ты же не виновата, что отдала себя другому задолго до меня.

И вправду. Я сказала, как есть. Пусть лучше он знает, и мы не станем обманывать друг друга.

- Ну, что же ты так унываешь. Будто нет партии для зрелого мужчины лучше школьницы мелкой. Сегодня же твой день рождения! А ты тут киснешь...

- Скиснешь тут с тобой, - он потрепал меня по щеке.

Мы пошли дальше и забрели в парк аттракционов. Как всегда, в холодную ночную пору здесь было ярко, шумно, но немноголюдно. Я завороженная рассматривала огни и редких прохожих. Тут было много пар, и мне отчего-то захотелось приобнять Джека:

- Мне просто холодно, - сказала я ему.

А он и не спрашивал ничего. Просто медленно шел, озираясь по сторонам и вздыхая.

- Скажи мне, милое дитя, - заговорил лже Джек, - а не хочешь ли ты прокатиться на колесе обозрения?

- Хочу.

Конечно, я хочу. Хочу, потому что никогда не каталась. Потому что его запустили только несколько дней назад. Потому что нет его. Потому что есть не тот, другой, такой похожий. Девушкам нужна романтика. Иногда (точнее, чаще всего) совсем неважно, кто дарит тебе эту романтику, если есть цветы и поцелуи...разговоры с обоюдным пониманием. А иногда ты влюбляешься по уши. Вот так банально и глупо, потому что ты дура или потому что он идеал. Почему же мы изменяем своей любви ежесекундно?

Джек взял мою руку в свою и улыбнулся, чуть повернув голову. Что-то скользкое, странное скользнуло в этом прикосновении. Мы сели в кабинку, промерзшую от холодного ветра и снега. Кроме нас еще несколько заполненных кабинок, но чувство такое, что мы тут одни. Морозец пробегает по нам. Я посмотрела в большие полные чувств глаза Джека. Они были грустными, снова. Мне захотелось сделать его день радостным и приятным. Колесо поднималось выше и выше. На миг, очень короткий миг мы зависли на самой вершине и посмотрели друг на друга. В этом свете звезд Макс был таким Джеком, от головы до пят. Он отвел взгляд вниз:

- Ты знаешь, я никогда не целовался на колесе обозрения.

- Бедный. А в кино?

- В кино целовался, - улыбнулся он. - Часто, не с одной.

- Да ты бабник!

- Нет, что ты. Я - журналист. Ты перепутала.

- Ты - редактор.

- Редактор, бабник, журналист - какая разница? - он нахмурился. - У меня день рождения!

- И что?

- А то, что мне не весело сегодня.

- Ах, как мне жаль.

- Ты могла бы сделать вид, что тебе на самом деле жаль.

- Это правда, глупый Джек. Как мне тебя развеселить?

Он молчал несколько минут, молчал, молчал и заставил встать. Я стояла, каждую минуту готовая сорваться вниз на ледяную землю, что была так низко. Стало страшно.

- Я хочу, - сказал он, - чтобы ты села ко мне на колени.

И я села. Села, потому что стоять было слишком жутко и невозможно. Села быстро, больно вцепившись ему в голову:

- Сумасшедший!

- Зато теперь я счастлив, - он обнял меня за талию и уперся носом в шею.

Волосы выпадали из шапки. Мне было все холоднее. Но город в этот час был так безмолвно красив. И даже Макс был хорош. Я обнимала его крепко, мы пошатывались.

Он так и не поцеловал меня в тот вечер, ничего не было. Временами казалось, что скоро он не выдержит. Но Джеку было тридцать три. В этом возрасте мужчины уже держат себя. Они перерастают множество проблем, испытаний и разочарований. Им нужно расти до этого, понимать себя и женщин через прозрачное стекло опыта. Мы же другие. У нас все происходит сразу, с первого же случая. Научившись говорить, девочка сразу же учится осуждать мужчин. По поводу и без. И только на этом бесконечном суждении и строится вся дальнейшая ее жизнь.

После колеса мы пошли по улицам в неизвестном направлении. Становилось все позднее, время растеклось в желе. Мы так загуляли, что забыли и о холоде, и о часе. А час был поздний. Первой опомнилась я.

- Джек, милый, прости, да, я знаю, что тебя раздражает это имя. Так вот, нам уже пора домой... Мне так точно. Ты не обидишься?

- Мари, дай мне сказать тебе кое-что. Мне не обидно, чтобы ты не сделала. Не знаю, может я и вру, но сейчас мне точно не обидно. Ты могла бы назвать меня Квазимодо, и это было бы само собой разумеющимся фактом. После восьми лет я ни разу не отмечал свой день рождения. До сегодняшнего дня.

Он вызвал нам такси, довел до дома, до дверей. Я так боялась зайти домой. Мой телефон кричал звонками и рыдал СМС от мамы. Сейчас зайду, и она голову мне оторвет. Бедная я, бедная. Но мне так надоело думать о маме, она такая властная порой. А тут я и впрямь виновата. Уже вон как поздно... На проходе между этажами, в полной тишине я взяла Джека за руку, жестом показала, чтоб молчал и прижалась к его лбу губами, потом к уху, потом к щеке: "С Днем рождения, дорогой".

И я отворила дверь, оставив очарованого, милого Макса стоять столбом в темноте лестничного проема.

Вошла в квартиру с холодом в душе. Ноги подкосились. А там мама, даже глаз не сомкнула, не выключала свет, не кричала. Ни-че-го. Стоит и сверлит меня своими огненными глазками, самыми красивыми и самими суровыми на свете. Еще не один миллион лет пройдет, вселенная будет иной, эти звезды умрут и будут новые, чужие, планета канет в холодное забытье, попса не будет мучить ничьих ушей в мертвом пространстве, не будет ни меня, ни другого живого человека, ни даже наших костей. Все пропадет. Все пропадет, но тень моего духа все так же будет трепетать при мысли о ее глазах, об этом ужасе маминого осуждения, так будет вечность.

Самые страшные, в прямом смысле этого слова, минуты моей жизни протекали стоя в крохотном коридоре нашей квартиры, под ее нещадным криком. Как часто я с пяти до восемнадцати лет убеждала себя, что пора отрываться от нее, что слишком большую власть возымела она надо мной, что не дает мне дышать свободно. Так было всегда, безусловно, в разной форме, но всегда. А итог один: пустые слезы. Мне кажется, даже дай она мне полную свободу действий, ни разу ничего не скажи она мне в упрек, не сделай она в мою сторону вообще ничего, я бы и то дрожала перед ней. Потому что она мама. Чтобы она ни говорила, ее сердечко сжимается от мысли обо мне. Каждый мой поступок тревожит ее больше ядерной войны за окном. Ее жизнь зависит от моего существования, и потому она хочет забрать его целиком. Факт, который пугает и радует меня одновременно.

Ночь прошла бессонно. Она закончила на том, что я могу катиться ко всем чертям. Я закончила на том, что еще день, и я укочусь. Она меня до фанатизма любит. Я ее иногда с трудом переношу.

Как хорошо, что ночь уносит за собой все переживания. Как хорошо, что утро приходит чистым. В моей жизни еще не бывало так, чтобы страсти, произошедшие вечером, не улеглись бы утром. На кухне пахло булочками-розачками с корицей. Мама сделала их для меня. Сама почти не ест. Ничего. Лишь стакан кофе с пачкой сигарет. Но сегодня без них, дыма и так хватает. Она ласково попрощалась, оставив жасминовый чай. Ушла на работу, сегодня позже обычного. Я же знаю, что плакала всю ночь без остановки. Опухшие глаза не спасала пудра. Мы отдалились. Не успеваем говорить. Только криком все, руганью.