…Вечернее заседание съезда сорвалось из-за казаков. Дозваться их в зал оказалось невозможно.

— Вот так экстренно совещаются! — посмеивались делегаты, проходившие в фойе.

— Драчка?

— Похоже.

У дверей в малый зал крутилось немало любопытных. Старичок в пенсне на багровеньком носике, которого видели среди меньшевиков, несколько раз пытался проскользнуть в малый зал, но дверь все время оказывалась закрытой изнутри. Казаки явно не хотели выносить сор из избы. Лишь в шестом часу дверь, наконец, распахнулась, выпуская взбешенных есаулов. Гуртом они хлынули в свое общежитие, явно намереваясь продолжать там "экстренное" совещание.

…Используя вынужденный простой, собрался на совещание и социалистический блок. В комнатах других делегатов тоже проходило что-то, похожее на собрания.

В то время как Данилов, надрываясь, голосовал ответ Войсковому кругу, эсеровские вожаки Мамулов и Орлов, пугая себя и других казачьей "драчкой", навязывали социалистам "безболезненные решения".

— Сегодняшняя бурная полемика в казачьей фракции — отнюдь не случайное явление, — распинался Мамулов, коротконогий горбоносый щеголь, с цепочкой от часов на плотненьком, выпирающем из-под жилета брюшке. Социалисты сидели скопом вокруг ораторского стола в одной из бывших игорных комнат Народного дома, и Мамулову приходилось вертеться из стороны в сторону. То, что аудитория видит его в профиль, было ему не по душе, раздражало, выводило из равновесия. Его дочь, насмешница Асмик, откровенно говорила ему, что в профиль он больше похож на эриванского лавочника, чем на политического деятеля. Мамулов был не в ударе и менее, чем обычно, красноречив.

— Вы послушайте только, что творится у казаков! Там в дело пущены кинжалы, это поужасней, чем дела под Гудермесом, — с наигранной патетикой восклицал он и, чувствуя, что подъема не получается, раздражался еще больше.

— Очевидно, классовая рознь глубже и последовательнее, чем национальная, — спокойно и язвительно бросил с места Киров.

— Нет, очевидно, товарищи большевики недооценивают положения дел, — закипая желчью, поддался на реплику Мамулов. — Эта драчка у казаков грозит развалом их фракции, казаки могут снова, как это было в Моздоке, покинуть съезд. И подумайте, это в тот момент, когда мы, социалисты, все силы напрягаем, чтобы удержать единство, чтобы, наконец, представительством всех народов Терека создать законную власть в нашем исстрадавшемся от анархии крае!

— Единство на ложной основе нам не нужно… Нам необходимо до конца выяснить отношение фракций не только к власти, но и к миру, к земле, — снова сказал Киров, уже без усмешки.

— И какой драчкой вы нас собственно пугаете? Вы же не знаете, чем она кончится! — резким тягучим голосом сказал сидевший рядом с Кировым Фи-гатнер.

— Нет, с большевиками положительно невозможно серьезно разговаривать, — повернувшись к меньшевикам, развел короткими ручками Мамулов. — Вы говорите о земле, а сами хорошо знаете, что казаки сейчас не хотят слышать ни о какой социализации земли. Они считают, что этим вопросом должен заниматься не съезд, а Совет Народных Комиссаров, который избрать они и явились…

— А вы сами, ваша партия, как считаете?

Мамулов суетливо оглянулся на глухой, но твердый голос Буачидзе, кокетливым жестом поиграл на животе цепочкой.

— Наши товарищи по союзу знают мнение социал-революционеров по земельному вопросу… Мы всегда считали и считаем, что земельный вопрос на Тереке абсолютно не подготовлен и браться за его решение сейчас — значит вызвать новую вспышку войны… Мы не можем идти на такой риск… Во имя мира мы…

— Напротив, только умелое и быстрейшее решение земельного вопроса положит конец распрям, упрочит мир и положение Советской власти, опирающейся на трудовые элементы, — резко вставая, произнес Киров. — Так считаем мы, большевики! — И решительно тряхнув головой, он вышел к ораторскому столу.

…В тесной комнатушке, заваленной запыленными поломанными стульями, Данилов, расхаживая между дверью и столом, диктовал с листа сутулому телеграфисту решение, только что принятое левым крылом казачьей фракции:

"…Считаем, что Войсковой круг не правомочен решать вопросы за область Войска Терского. Предлагаем Войсковому кругу сложить полномочия, а депутатам его, избранным от станиц и имеющим об этом мандаты, явиться в Пятигорск на демократический съезд всех народов Терека. Остальным разъехаться по домам…"

Столпившиеся в дверях казаки с детским простодушием удивлялись несоответствию между грозным смыслом слов и тонким испуганным писком телеграфного ключа, посылавшего эти слова куда-то в пространство.

А тем временем в есаульской комнате общежития бюро казачьей фракции, где все прибрали к рукам эсеры, изощрялось над составлением своей "декларации". Было чадно, лица сквозь дым белели мутно, а голоса звучали, как у заговорщиков, глухо.

В этот день работа началась в обстановке большого накала. Казаки приковывали к себе всеобщее внимание. Их есаулы открыто говорили, что в случае чего уйдут со съезда. Из уст в уста переходил слух: на Сунже опять война, чеченцы вывели из Ведено пушки и спускаются с гор, саранчовыми стаями усеяв их склоны.

"Не будет мира, покуда живы эти неверные!", — горячились казаки, собираясь кучками еще до начала совещания. На слух поддались и те, кто вчера принимал ультиматум Войсковому кругу. Подосланные есаулами "очевидцы" с успехом вели свою пропаганду. Говорили даже, что в Пятигорск прибывают из станиц новые делегации с требованием объявить горцам войну…

Утром перед заседанием, умываясь в коридоре, большевистские делегаты торопливо перебрасывались мнениями. Буачидзе говорил отрывисто, натужно покашливая:

— Совершенно не сомневаюсь: происки эсеров, и левых… и правых… Попустительство меньшевиков… Проклятая погода… сырость, мокрота!.. А в Сибири сейчас еще… морозище-е…

— Еще вчера можно было не сомневаться: блок пошел по швам, — высказался Фигатнер. Пашковский, нетерпеливо расхаживавший по коридору, будто про себя заметил:

— Где, в самом деле, ингуши и чеченцы? Я уже послал на вокзал товарищей. Да и железнодорожники обещали встретить… По рукам и ногам они нас связывают.

Киров молча слушал, с явным наслаждением плескаясь под ледяной струей воды. Потом, крепко растерев полотенцем порозовевшие щеки, бодро сказал, уловив в разговоре, как всегда, самое основное, определяющее:

— Важно в этой обстановке не утратить ясность цели, не дать увести себя и съезд в сторону от главного направления… Будем начеку, друзья…

В зал большевистские делегаты вошли тесной стремительной группой, сразу привлекшей к себе все взоры. Есаулы тут же почувствовали: будет бой — и решили немедленно показать, что готовы к нему. Первые выступления — обсуждался доклад по национальному вопросу — прошли под непрекращающиеся выкрики казаков. Особенно старались гребенцы и сунженцы. Подзуживаемые своими атаманами, они кричали:

— Будет брехни!

— Наши станицы опять в огне!

— Исключить чеченцев и ингушей со съезду! Они сами уже отмежевались!

— Горцы хотят войны! Какой мир проповедуете?

— Не будет мира, покуда они живы!

Потому-то первые фразы "Декларации", с которой вышел к трибуне полковник Рымарь, прозвучали, как гром среди ясного неба: "Испокон веков мы, терские казаки, боролись за культуру и свободу, имели свою казачью вольницу и бывали в опале у царей, — басовито выговаривал Рымарь, поглядывая в зал прижмуренными глазами. — На съезде мы все время голосовали за большевиков. Мы всей фракцией объявляем себя большевиками и стоящими за большевистскую программу…"

В зале стало так тихо, как не было еще за все время работы съезда. Ожидая очередной каверзы, делегаты затаили дыхание. И вот она — цель хитрого словосплетения: "Если горцы будут ещё теперь против нас, казаков, то они выступят, как враги большевиков и всех российских народов, признающих власть большевиков, и должны быть укрощены общегосударственными мерами… Мы требуем объявления на Тереке Советской власти!"