Я знаю, таких, как мой отец, смелых и добрых, у нас в стране очень много, миллионы таких. Но он мне всех дороже, всех ближе, всех роднее.
Ведь он мой отец!
Он был, есть и будет всегда моим отцом, хотя его и нет с нами…
*
Не только в нашей семье такое горе.
У четверых моих школьных товарищей погибли отцы на фронте.
В похоронках, которые они получили, тоже написано:
„Погиб смертью храбрых“.
*
По радио передали, что под Ржевом с новой силой разгорелись упорные бои.
Фашисты атакуют и атакуют нас, не хотят уходить с Верхней Волги.
Под Сталинградом и на Северном Кавказе тоже вовсю сражения идут.
Нашим приходится очень туго.
Про деревню Старшевицы по радио — ни слова.
Занял её враг или же там по-прежнему обороняются наши красноармейцы, папины товарищи?
Представляю, как км тяжко сейчас.
Вот бы оказаться рядом с ними!
Не прогонят, когда узнают, чей я сын, пустят на передовую…
*
Твёрдо решил — еду на фронт!
Буду мстить фашистам за смерть отца, помогать его товарищам биться за Родину.
Мама ушла на работу чуть свет.
Я быстро оделся, собрал в узелок корку хлеба, несколько картошек, горсть тыквенных семечек — это всё, что я нашёл в доме, — и отправился пешком на станцию Рукополь.
Оттуда, как я слышал, постоянно идут поезда с красноармейцами прямо на фронт.
На полдороге меня нагнала телега. А в ней мама и милиционер с наганом.
Милиционер меня ругал, а мама молча утирала глаза краем платка.
Они посадили меня в телегу и повезли обратно в село.
*
Вечером в избе собралась вся наша родня.
Тётки бранили меня. А дядя Паня, комбайнёр, которого из-за плохого зрения не взяли на войну, говорил, что фашистов можно бить не только на фронте, но и в тылу, что мне надо пойти работать к нему на комбайн помощником штурвального, что это будет самая верная помощь Красной Армии.
Потом мама достала из комода последнее папино письмо и прочитала слова, которые я без того знал наизусть:
„Жена, учи сына, чтобы он окончил десятилетку; и тебе, Вова, советую учиться, пока будет возможность“.
Что ж, буду учиться, а летом работать на комбайне. А потом, когда стану взрослым, смогу поехать в Ржев, в деревню Старшевицы. Её, правда, нет ни на одной карте, но она где-то возле города. Отыщу как-нибудь. И хотя Анастасия Ивановна написала, что могилку отца уже не найти (после этих слов в письме мама всегда плачет), но я обязательно разыщу её!
Люди, которые живут в деревне, наверное, знают, где эта могилка, и покажут мне. И я встану возле неё, положу цветы на холмик и скажу отцу всё, что я и другие о нём думают, за что любят и помнят его».
«Дорогая бабушка!
Сегодня мы читали с папой дедушкины письма. Они старенькие-престаренькие, без конвертов и марок — сложены треугольничком.
Дедушка в письмах называет папу Вовой. Это потому, что папа тогда был маленьким, его даже на войну не пустили.
Летом мы с папой поедем туда, где воевал дедушка, откуда он присылал свои письма.
Мы найдём дедушкину могилку и положим на неё цветы.
Я теперь всю зиму буду ждать лета.
Очень хочу туда, где была война и где был дедушка.
Целую тебя сто раз.
Твоя Наташа».
Наконец-то я получал долгожданный отпуск, и мы с Наташей стали собираться в путь.
Я очень волновался перед дальней дорогой.
Хотелось крикнуть:
«Иду к тебе, отец! Иду в твоё боевое прошлое! Не один иду, а вместе с твоей внучкой Наташей. Жди нас!»
И мне казалось — отец слышит мои слова.
Это хорошо, что Наташа со мной. Она ведь никогда не видела родного дедушку, и ей непременно надо знать, каким он был, как воевал, как отдал жизнь за Родину.
Мы будем шагать по его фронтовым дорогам и узнавать обо всём этом.
И вот мы в Подмосковье.
Где-то здесь, на подступах к столице, начиналась для отца война.
Мы с Наташей подходим к памятнику возле шоссе, читаем надпись на граните.
Оказывается, установлен памятник в честь бессмертных героев-солдат, не пропустивших врага в Москву.
Перед нами — огромные, положенные крест-накрест, стальные брусья. В войну такие сооружения назывались «противотанковыми ежами». Они преграждали путь фашистским танкам.
Концы брусьев устремлены высоко-высоко в безоблачное небо.
Наташа поднимает голову, подносит ладонь к глазам, чтобы получше разглядеть памятник.
— Я в кино видела, — говорит она. — Танки гусеницами вот такие же кресты давили…
— Конечно, Наташа, одними «ежами» стальной танк не остановить. Дорогу фашистским танкам преградили советские солдаты. Вот послушай, что написал зимой 1941 года твой дедушка…
Я достаю из портфеля пожелтевший треугольничек фронтового письма и читаю дочери:
«Нахожусь в настоящее время недалеко от Москвы, там, где наши предки громили Наполеона, а теперь мы бьём Гитлера.
Наши бойцы своей грудью прикрывают любимую столицу, стоят твёрдо и неприступно, надёжнее любой крепости.
Гитлеровцам здесь не пройти.
Мы разобьём озверелого врага — жить вам весело и счастливо!»
— Отсюда, из Подмосковья, прислал он нам это первое своё фронтовое письмо, — говорю я дочери. — Здесь, Наташа, жаркие бои тогда шли.
На шоссе, неподалёку от нас, остановился автобус.
Из него, галдя, выпрыгнули пионеры и гурьбой направились к памятнику.
Впереди шагала вожатая — кудрявая девушка с алым галстуком на груди.
Наташа встала рядом с пионерами и слушала, о чём рассказывала им вожатая.
Говорила вожатая негромко, но я заметил — не только Наташа, а и все остальные мальчишки и девчонки жадно, боясь шелохнуться, с напряжённым вниманием ловили каждое её слово:
— Поднялся политрук роты Клочков, кивнул своим товарищам на танки с чёрными крестами на борту, что ползли им навстречу, и сказал шутя: «Ну, что ж, друзья, двадцать танков. Меньше, чем по одному на брата. Это не так много!»
И стали они, двадцать восемь героев-панфиловцев, бить по фашистским танкам.
В упор стреляли из противотанковых ружей, зажигали броню бутылками с горючим бросали под гусеницы ручные гранаты, стреляли из автоматов и пулемётов.
Четыре часа длилась жаркая схватка.
Неравным был бой, но наши воины остановили танки.
И тогда фашисты бросили на смельчаков новый танковый эшелон.
Снова собрал политрук Клочков своих товарищей и сказал такие слова: «Тридцать танков, друзья. Придётся всем нам умереть, наверно. Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва».
И насмерть стояли герои вон там, у разъезда Дубосеково.
Гитлеровским танкам так и не удалось пробиться к столице нашей Родины.
Наташа тихо спросила меня:
— Дедушка тоже с ними был?
— Нет, Наташа. Он вступил в бой с новым пополнением, когда фашистов уже погнали дальше от Москвы. Но если бы он был вместе с ними, то тоже дрался бы до последнего. Ведь он, как и политрук Клочков, был коммунистом.
Из Москвы мы с Наташей шли по дороге, которая вела нас к городу Калинину.
Мы останавливались в сёлах, которые упоминались в отцовских письмах, искали окопы давних боёв и, поудобнее устроившись на заросшем окопном склоне, где когда-то, возможно, лежал с автоматом и мой отец, развёртывали старые бумажные треугольники, читали их.