Вдоволь наговорившись, мы возвращались к нашей стоянке. Сквозь парусину палатки уютно желтел огонек фонаря. Тобик уже спал под днищем «Волги» и вздрагивал, переживая, наверное, события дня. Папа сидел на складном стульчике и задумчиво перебирал перламутровые клавиши аккордеона. Мама обычно читала, лежа в палатке на надувном матрасе. В другой палатке разговаривали или играли в шашки дядя Вася и тетя Вера. О своей дочке они не беспокоились ничуть, зная, что в случае чего мы сумеем постоять за себя.

Мы садились у папиных ног и требовали:

— «Горная лаванда».

— Нет, дядя Володя, лучше «Аист на крыше».

Папа лукаво улыбался и вдруг запевал, тихонько аккомпанируя себе на аккордеоне:

— «Верят девочки в трудное счастье», — подхватывала Наташка звучным приятным голосом.

Мы с папой помнили, как правило, только начальные куплеты песен. А Наташка знала наизусть множество песен, хоть сейчас на сцену, так что вскоре инициатива целиком переходила к ней.

— «Трава у дома», — командовала она папе. И папа послушно растягивал мехи аккордеона. Он хранил в своей памяти множество мелодий. И новых и тех, что пели давным-давно.

— Спать пора, полуночники! — смешливо говорила мама из глубины палатки. Оказывается, она тоже слушала наше дружное трио.

— Дай ребятам еще позабавиться, — заступалась за певцов тетя Вера. — Смотри, как славно у них получается. Заслушаешься таких соловьев.

Угомонить нас удавалось обычно лишь к полуночи. Я забирался под одеяло, вытягивался во весь рост рядом с дедушкой, который давно уже похрапывал, но долго еще не мог заснуть. До чего же хорошо жить на свете! Радость просто распирала меня, неизвестно почему. Конечно, завтра весь нескончаемый летний день мы снова будем играть с Наташкой в бадминтон, нырять, собирать раковины, загорать на горячем песке. Но ведь я какой год уже езжу к морю, а никогда еще не испытывал такого восторга. Не хотелось даже думать о возвращении в Москву, в нашу квартиру на пятом этаже громадного дома, вытянувшегося чуть не на целый квартал. Вот бы всегда стоять таким веселым табором на берегу моря. С родителями, дедушкой. И с Наташкой.

В пасмурные дни, когда нас меньше тянуло в воду, мы забирались в степь довольно далеко от моря. И однажды увидели странную картину. На плоском земляном кургане, поросшем метелками седого ковыля и пахучей полынью, копошилась кучка людей с лопатами и ножами. Поодаль столбиками стояли толстые любопытные сурки. Верхний слой почвы был уже снят, и высокие земляные бровки разделяли площадку, как праздничный пирог, на отдельные дольки.

Мы подошли поближе.

В каждой дольке глиняное дно было гладким и желтым. И на этом дне отчетливо вырисовывались темные пятна разной формы.

— Что они делают? — недоумевающе подняла брови Наташка.

— Понятия не имею! — пожал я плечами.

Мне очень хотелось показать свою сообразительность, но я никак не мог догадаться, чем занимаются эти странные люди в самых живописных одеяниях, а то и вовсе полуголые. У некоторых голову прикрывала соломенная шляпа, у других — восточная тюбетейка. Лишь у сухонького щуплого старичка на голове была нахлобучена фетровая шляпа, а на плечи, несмотря на жару, накинут белый полотняный китель.

— Клад ищут, что ли? — неуверенно высказал я предположение.

Мы подошли еще ближе. Нас заметили, но никто не стал прогонять любопытных зрителей с курганчика, и мы совсем осмелели.

— Стоп, ребята! — скомандовал наконец старичок в белом кителе, когда лопата одного из рабочих стукнула по чему-то твердому. — Лопаты долой, беритесь теперь за ножи и совки.

Стоя на коленях, рабочие осторожно рыхлили землю ножами и выбрасывали ее алюминиевыми совками. Глубже, глубже… и вот посреди черного земляного полотна проступил большой белый череп.

Тут только меня осенило.

— Понял! — ликующе шепнул я Наташке, касаясь губами ее уха. — Археологи это, вот кто. Они раскопки ведут. Ищут древние человеческие поселения.

Окончательную очистку черепа, а за ним и всего скелета старичок, как видно, начальник отряда археологов, не доверил никому. С трудом присев на корточки, он бережно обмахивал волосяной кистью мелкие комочки земли, пока перед ним, словно впаянный в грунт, не обнажился весь скелет древнего человека. Скелет лежал, подтянув костяные ноги к ребрам груди. Пустые черные глазницы черепа печально смотрели на нас. Около черепа стоял глиняный горшок, заполненный доверху какими-то бусами и железками.

Рабочие, занятые раскопкой других отсеков-долек кургана, побросали лопаты и вместе с нами теснились на бровке, разглядывая находку.

— Ба-а, здоровущий какой! С Петра Великого ростом будет.

— Сурьезный мужчина, ничего не скажешь.

— Товарищ профессор, — спросил один из рабочих старичка в кителе, — а почему скелет такой скрюченный?

Мы с Наташкой навострили уши, придвинулись поближе к старику-профессору. А в самом деле, почему?

— Суеверный страх перед покойниками не исчез и до наших дней, — сказал профессор, выпрямляясь, отряхивая белые штаны. — А в те далекие времена люди были твердо убеждены, что они могут вредить живым. Вот и связывали мертвеца по рукам и ногам ремнями, часто втискивали в тесный сруб, настоящий блиндаж с потолком из накатника, насыпали сверху целый курган, чтоб мертвец не смог выбраться наверх. У археологов этот период так и называется периодом срубной культуры.

— А что, разве находили остатки таких срубов? Вот же тут ничего нет.

— Не тот грунт. А при других, благоприятных, условиях дерево может сохраниться в земле до трех тысяч лет. Археологам известны такие примеры.

Стоя за спинами рабочих археологической партии, чтоб не мозолить глаза профессору, мы внимательно слушали все, о чем он рассказывал. Оказалось, что эта партия ищет тут, в так называемом культурном слое почвы, древние поселения и погребения. Моя догадка оказалась верной. Но выяснилось и много нового для меня. Впервые я услышал, что в центре Москвы толщина этого самого культурного слоя достигает восьми метров! Что раскопки римского города Помпеи, погибшего после извержения Везувия, длятся уже больше двухсот лет. Особенно поразило меня, что пыльца растений, казалось бы, такая нежная, сохраняется в болотах иногда тысячелетия, и по ней археологи определяют, в каких природных условиях жил тут древний человек, какие тогда тут были растения, даже какой был климат в ту далекую эпоху.

Под конец я настолько осмелел, что высунулся вперед и задал профессору вопрос, который давно вертелся у меня на кончике языка:

— А почему вы работаете лопатами? Ведь если подогнать сюда бульдозер или экскаватор, он за полчаса…

Докончить я не успел. Рабочие дружно подняли меня на смех, Наташка дернула за рукав, но профессор, даже глазом не моргнув, все так же терпеливо объяснил:

— А потому, мой молодой любознательный друг, что археолог не имеет права упустить в тоннах земли хотя бы одну бусинку из ожерелья какой-нибудь древней красавицы, умершей тридцать — сорок веков тому назад. Возможно ли это, если мы начнем черпать землю ковшом экскаватора? Вот мы и действуем сначала лопатами, потом — совками, ножами, а под конец даже кисточками.

Наташка тоже не выдержала и спросила ученого:

— А в этом кургане что вы ищете?

Все так же уважительно, без тени насмешки, профессор сказал:

— На примере данного конкретного кургана Академия наук проверяет гипотезу о возможном расселении на юге теперешней Украины не местных скифов, а выходцев из североиранских племен Средней Азии.