- Я тебе ничем не могу помочь, - сказал Кирилл. Ему стало жалко башню, он с таким трудом соорудил ее и даже из нескольких кусочков коры крышу сделал.

- Я понимаю, тебе удобнее так, - с улыбочкой произнесла она.

- Что так? - спросил он, чувствуя, как в нем закипает раздражение.

- Ты не чувствуешь никакой ответственности.

- В чем ты меня упрекаешь? - спросил он, холодно глядя на нее. И опять подумал, что ему сейчас было бы куда приятнее видеть на ее месте Еву. Та хотя и моложе Инги, но гораздо тоньше и умнее.

Сообразив, что перегнула палку, Инга снова вернулась к своей неизменной теме и стала ругать мужа. Кирилл скучал и подумывал о том, как бы поскорее отсюда убраться. Инга теперь как заведенная пластинка не остановится. Вечером к нему обещал зайти Вадим Вронский, они давно не виделись, как вернулись из Коктебеля.

Не такой уж у нее на поверку оказался идеальный характер. За ее покладистостью, веселостью, обаянием всегда скрывался трезвый расчет. Она и замуж вышла за Старикова потому лишь, что он был куда обеспеченнее аспиранта Кирилла. У него была квартира, "Волга", а у Кирилла ничего тогда не было. Вот и сейчас она, прикрываясь заботой о сыне, ломает голову, как лучше устроить свою жизнь после развода с мужем, если она когда-либо с ним вообще разведется. Кто так много говорит об этом - обычно не разводится. Не страдает, не мучается, а именно холодно прикидывает, что ее ждет, когда она окажется на бобах...

Взглянув на часы, Инга поднялась и стала переодеваться.

- Я умираю с голода, - сказала она, когда они сели в машину.

Поужинали в придорожном ресторане. Инга, по-видимому почувствовав настроение Кирилла, больше не заводила разговор о семейных дрязгах. Ела она как всегда с аппетитом, выпила немного водки. Темные глаза ее оживленно сияли на круглом лице с заметным черным пушком над верхней губой.

Ева проснулась в первом часу дня и теперь валялась в постели, разглядывая потолок. Мыслей никаких в голове не было, надо бы встать, сварить крепкий кофе. Есть не хотелось. Дома никого нет, мать и отец на работе. А у нее каникулы. Через неделю однокурсницы поедут в совхозы области копать картошку, а ее освободили по болезни. Значит, ей еще месяц отдыхать.

За окном, во дворе, гремели железными бачками мусорщики. Гудел мотор, лязгала лебедка. Но вот машина фыркнула, скрежетнуло железо и стало тихо. И тотчас в комнату донеслось негромкое голубиное воркованье. Шторы в ее комнате были задернуты, но все равно было светло, значит, на улице солнце!

Приглушенно затрещал в прихожей телефон. Ева никак не могла заставить себя встать и снять трубку. Телефон потрещал-потрещал и умолк. Она особенно и не переживала, кому надо, еще позвонят. Тем не менее встала, сбросила длинную ночную сорочку и пошла в ванну умываться. По пути привычно оглядела себя в высоком зеркале, стоявшем в прихожей, и скорчила недовольную гримасу. Она сама себе редко когда нравилась.

Почистив зубы и умывшись, поставила на газовую плиту чайник, достала из узкого белого пенала банку с растворимым кофе, встряхнула, еще есть! Мать тоже любила крепкий кофе, а отец предпочитал чай. Пока чайник нагревался, Ева разыскала в бельевом шкафу смятую пачку сигарет - с вечера она всегда их прятала туда, чтобы отец не нашел, - и закурила.

Попыхивая сигаретой, бродила по комнатам и не знала, чем себя сегодня занять. До девяти вечера у нее есть время. После девяти вернется мать из поликлиники, отец вроде бы до конца недели не приедет из Красного Села... Надо бы сходить на Староневский к портному Лене, он обещал сшить ей брюки.

На кухне зафыркал чайник, Ева отправилась завтракать.

Прихлебывая черный как деготь кофе, она смотрела в высокое кухонное окно и думала о том, что надо бы вымыть грязную посуду, сваленную в раковину, подмести пол.

Снова зазвонил телефон. Отсюда, из кухни, звонок был слышен отчетливее и, наверное, поэтому казался настойчивым и требовательным. Ева подошла и сняла трубку. Звонила подруга.

- Ева, ты только послушай, что я тебе скажу... - громко тараторила она, будто звонили из соседней комнаты. - Тут стоит машина, мы сейчас едем в Лисий Нос на дачу... Ну, понимаешь, у приятеля Бориса... ты его не знаешь, мальчик - обалдение!.. Так у него день рождения... Я им сказала про тебя, они в восторге... Живо собирайся, мы за тобой заедем.

- Я хотела к портному... - нерешительно сказала Ева. Она и сама еще не знала, хочет она поехать или нет. - И потом, я в девять должна быть дома... Ты же знаешь моих дар-рагих родителей!

- Ева, мальчики клянутся, что ровно в девять ты будешь дома...

- Знаю я эти "ровно в девять", - пробормотала Ева, не зная, что делать, но тут в трубке зазвучал голос Бориса:

- Привет, старушка! Ну чего ты ломаешься? Я тебя познакомлю с таким парнем... Не пожалеешь, клянусь аллахом! Да отвезем мы тебя вечером... Обещаю!

- Ева! - вырвала у него трубку Мария. - Там стереомагнитофон, говорят, записи - закачаешься.

В трубке опять затрещало, щелкнуло и послышались короткие гудки. Не дожидаясь повторного звонка, Ева поставила в раковину чашку с остатками кофе и, все еще мучаясь сомнениями, пошла в свою комнату переодеваться. Черт с ним, с Леней, брюки она успеет сшить, но вот вовремя вернуться домой вряд ли... Она знает эти... дни рождения! Парни напьются, и никто ее не повезет домой. Марию она не видела давно. Как с Коктебеля приехала, лишь раза два-три по телефону поговорили. То она спешила, то Мария...

Ева подводила ресницы, когда в дверь позвонили. Ворвалась толстушка Мария, с ходу набросилась на нее, стала целовать:

- Какая ты красивая, Ева! А загар, боже мой! Все парни будут валяться у твоих ног... А мой уже сошел... Две недели жарилась на южном солнышке, и лишь одно воспоминание...

- Мне надо вовремя быть дома, - сказала Ева.

- Будешь-будешь, - беспечно ответила подруга.

Танцевали какой-то стремительный танец, то ли твист, то ли шейк... Ева не любила резких движений. Она лениво передвигала свои длинные ноги и смотрела на Тома, который бесом извивался вокруг нее. Он неплохо танцевал. Ростом чуть пониже ее, плотный, рыжеволосый. Том одет по последней моде, что Еве нравилось. Том - странное имя. Приятели еще называли его: Томик. У него были правильные черты лица, а вот глаза производили странное впечатление, все время перебегали с одного на другое, как будто что-то взвешивали и оценивали. Как позже узнала Ева, он и был по сути дела оценщиком, работал заведующим отдела культтоваров в комиссионном магазине.

Она видела, что нравится Тому. Он почти не отходил от нее и сейчас, изворачиваясь перед ней в замысловатом танце, пытался пристально смотреть в глаза, хотя это ему трудно давалось. Какого же цвета у него глаза? Светлые, почти такие же рыжие, как и он сам. Рядом танцевала Мария с высоким Борисом, которому уж никак не подходило прозвище Блоха. Уж скорее - Кузнечик. Он был бы красавцем, если бы не тяжелая лошадиная челюсть, придававшая его лицу угрюмое выражение, и бесцветные, невыразительные глаза. Мария, плотная и коротконогая, танцевала азартно и поворачивалась для своего веса довольно легко.

Блоха, более медлительный, с неподвижным лицом, скорее не танцевал, а раскачивался на одном месте, надменно глядя сверху вниз на свою тумбообразную партнершу.

В другой комнате сидели за столом еще несколько парней и две девушки, которых Ева впервые здесь увидела. Одна пара встала и тоже пошла танцевать. В открытую дверь виден большой круглый стол, уставленный бутылками и закусками. Посередине гигантский арбуз. Окно распахнуто, и вишневые ветки с твердыми бело-розовыми ягодами подрагивали на ветру.

Музыка оборвалась, Том подошел к магнитофону, стоявшему на подоконнике, и переменил кассету. Пел Демис Руссос. Когда Том снова подошел к ней, Ева сказала, что устала и хочет отдохнуть. На самом деле ей захотелось послушать популярного певца, который ей очень нравился. Том присел у ее ног прямо на ковер.