Борис дотянулся своей длинной рукой до телефона, стоявшего на полу возле дивана, поставил на колени, достал из кармана записную книжку и, отыскав нужный номер, стал набирать цифры. Тому, наблюдающему за ним, показалось, что тот нарочно все делает медленно, испытывая его терпение. Он сидел как на иголках и молил бога, чтобы девушка была дома. И тут Блоха удивил его: изменив до неузнаваемости голос, он тоненько пропел в трубку:

- Добрый вечер. Пригласите, пожалуйста, Еву... Это Мила... Какая Мила? Подруга Евы...

Блоха зажал трубку ладонью и, усмехаясь, прошептал:

- В этот дом только так можно звонить... У нее папочка еще тот тип! Я его видел в Коктебеле... Отвратная морда!

- Ева, приветик, - нормальным голосом заговорил он. - Папочка не слышит? И ты меня не узнаешь?.. Блохин Борис... Ты чего это от нас тогда сбежала? Я бы отвез тебя, заяц трепаться не любит... Не заяц, а блоха?.. хм... Очень смешно. Ты не видела Марию? Второй день не могу ее найти... Она в расстроенных чувствах? Почему? Что ты говоришь! Лялька? Да я же ее хорошо знал... Ая-яй! Что она, спятила? Ну и дела-делишки! Как говорится, царствие небесное... Ты была у них? Нет? Все-таки школьная подруга... Мать-то, конечно, убивается... Да-а... Все там будем... Послушай, Ева, Том передал мне блок сигарет для тебя... "Филип Моррис".

Он взглянул на Тома, тот махнул рукой, мол, даром...

Но Блоха сказал в трубку:

- Конечно, по дешевке. Для тебя-то... Он же по тебе сохнет... Честное слово! Могу завтра. Утром? Хорошо, часиков в одиннадцать я подъеду к твоему дому. О'кэй!

Он положил трубку на рычаг и поставил телефон на ковер. Лицо у него довольное.

- Я ее сам завтра отвезу на Елизаровскую, - сказал он. - Надо успеть до похорон.

- Ты как-нибудь подговори ее, чтобы про письмо спросила, - подсказал Том. - Конечно, это надо сделать не назойливо, с умом...

Борис бросил рассеянный взгляд на пустую бутылку, потянулся и, зевнув, сказал:

- А теперь можно попробовать и шотландское виски... Что там у тебя, "Белая лошадь"? Доставай, старый скряга! Должны же мы по христианскому обычаю помянуть усопшую рабу божию Леонилу Вдовину...

В городе справляли свой последний бал осенние листья. Будто стая воронов, высоко кружили они над Летним садом. Ветер срывал с деревьев оставшиеся листья и, не давая им упасть на землю, охапками швырял в пасмурное небо, по которому бежали клочья пепельно-золотистых облаков. Из голубых окон на некоторое время выглядывал не слишком яркий луч солнца, это он золотил облака, заставлял огнем вспыхивать купол Исаакия, блестеть лужи.

Красные и желтые листья перелетали через гранитный парапет, долго порхали над Невой и наконец, обессиленные, падали в неспокойную темную воду.

Кирилл шел по Дворцовой набережной к университету. Он был в плаще и без кепки. Ветер трепал его темные волосы, щелкал полами. Здесь у Невы в ветреный день и летом прохладно, а сейчас холодный ветер выжимал слезы из глаз. Желтый, с ладонь, тополевый лист прилепился к щеке, и Кирилл смахнул его в Неву. Этой осенью листья просто с ума сошли. Уже почти все деревья в городе стоят голые, а листья все летают и летают...

Не доходя Дворцового моста, Кирилл остановился: прямо на тротуар взобралась милицейская машина, а немного в стороне, в гражданской одежде, стоял Вадим Вронский и, глядя на Неву, курил. Он тоже был без кепки, и ветер на свой лад причесал его, сбив густые волосы на одну сторону. Он кивнул Кириллу и показал рукой на буксир, покачивающийся на волнах, как раз посередине реки. На пароходике гремела лебедка.

- Сейчас покажется, - Вадим рассказал, что сегодня будут поднимать со дна реки машину, угодившую в Неву с Дворцового моста.

- Что нового с той девушкой? - поинтересовался Кирилл.

- Ты про тот случай самоубийства? - не сразу вспомнил Вадим. Видно, много у него накопилось разных дел. - Она, оказывается, алкоголичка и состояла на учете... Мы закрыли дело...

- Такая молодая... Почему она стала такой?

- Почему некоторые члены нашего здорового общества становятся алкоголиками, ворами, преступниками?

- Это слишком общо, - сказал Кирилл.

- А чего бы тебе не разобраться в путаной жизни этой девушки, как она дошла до этого?.. Так сказать, начни с истоков... Ведь когда-то она была такой же, как все, что же ее вышибло из колеи? Что заставило уйти из жизни? Наверное, она не сразу вот так решилась? Что она вообще была за человек? С кем дружила? Кто ее приятели?..

- С кем дружила? - повторил Кирилл и вспомнил про Еву. Она когда-то дружила с Лялькой... В одной школе учились. Но вряд ли они были подругами, иначе и после школы дружили бы, а Ева видела Ляльку, как она сказала, раз в год. После школы разошлись их пути.

Лялька чуралась своих школьных подруг, и те постепенно отошли от нее. Жизнь у Вдовиной стала столь запутанной, что она и не хотела в нее никого посвящать... Появились новые знакомые. А вот их-то как раз никто и не знает, даже мать.

- Напиши про эту девушку? Вот тебе простор для творчества. Сименон бы на этом материале детективный роман написал...

- То Сименон, - сказал Кирилл и взглянул на часы: половина седьмого. Он договорился с Евой встретиться без четверти семь.

- Тебе куда? Могу подвезти.

- Тут рядом, - сказал Кирилл. Но Вадима не так-то просто было провести. Он с любопытством взглянул приятелю в глаза.

- Никак, дружок, влюбился?

- С чего ты взял? - буркнул Кирилл.

- Когда познакомишь? - не унимался Вадим. - Или хочешь, чтобы я навел о ней справки по своему каналу?

- Ты ее видел, - сказал Кирилл и, кивнув, поспешно зашагал к Дворцовому мосту. Ева не любила, если он опаздывал.

Ева на кухне варила кофе, а Кирилл в большой комнате перебирал на полке кассеты. Записей много, но они старые, новых нет. А надо бы записать что-либо свежее.

Кирилл поставил русские мелодии в обработке Джеймса Ласта. Сделал музыку погромче, чтобы было слышно на кухне, достал из бара, встроенного в книжные стеллажи, бутылку сухого вина, два высоких фужера и захватил с подоконника вазу с апельсинами. Бутылку засунул под мышку, с остальным в руках пошел на кухню.

Ева разливала в маленькие коричневые чашки сваренный из молотых зерен черный кофе. Движения ее рук были плавными, длинные волосы шевелились возле круглой розовой щеки. Поставив на мраморный стол посуду и вино, Кирилл с удовольствием наблюдал за девушкой. Гибкая, стройная в брюках в обтяжку и облегающем свитере, она вызывала у него жгучее желание обнять ее. Он так и сделал. Решительно высвободившись, Ева произнесла своим глуховатым голосом:

- Тебе не очень крепкий?

Он кивнул. Крепкий кофе Кирилл не любил. Да и вообще любому кофе он предпочитал индийский чай. А Ева набухала себе в чашечку такой черноты, что он только головой покачал, дескать, как только можно такой деготь пить?..

Он открыл бутылку, налил вино, потом очистил пахучий оранжевый апельсин и положил перед девушкой. Когда он сдирал с апельсина шкуру, брызги едкого сока попали ему в глаз, и теперь он слезился.

- У тебя приличная квартира, - сказала Ева, глядя на полку, уставленную разными деревянными поделками, он их покупал, бывая в командировках. Это были резные фляги, фигурки животных, пахари с лукошками и в лаптях, смешные старики и старухи в национальных одеждах. На стене висела большая деревянная сова, которую он привез из Закарпатья. Если дернуть за шнурок, сова раскроет крылья.

Еве понравились картины.

- У моих знакомых художников я не видела в мастерских таких полотен, - задумчиво заметила она, рассматривая портрет веселого мужчины Франса Гальса. - Я как-то спросила у одного художника, почему они не пишут так, как писали раньше? Он начал мне говорить про импрессионистов, постимпрессионистов, экспрессионистов, кубистов, машистов... А я думаю, они не могут так писать, как это делали великие голландцы. Подумать только! - перевела она взгляд на березовую рощу. - Каждый листочек выписан, даже паутина блестит... Конечно, мазать кистью шары да кубы легче, чем написать такую картину...