— Ты просматривала список пострадавших?

Это правильный вопрос, но мне стыдно за то, с какой легкостью он слетает с языка.

Алина быстро кивает и комкает простынь. Мне горько видеть ее страдания, но при этом я восхищаюсь игрой эмоций на ее лице. Она пока не научилась прятать свои чувства. Кто угодно может их прочесть: счастье, облегчение, страх и всегда усталость, глубокое изнеможение, преследующее ее изо дня в день. Редко когда встретишь во дворце кого-то столь открытого. Мне приходится напоминать себе, что пялиться невежливо.

Я приношу ей в лазарет ручку и бумагу, чтобы она написала имя следопыта: Мальен Оретцев. К этому моменту я знаю его наизусть. Он единственный человек, которому она писала за время, проведенное в Малом дворце. Вместо того, чтобы отправлять ее письма, слуги приносят их мне, а я передаю их дальше. Не знаю, читает ли их Дарклинг или хранит нераспечатанными в ящике комода.

— Уверена, он в порядке, — говорю я Алине, пряча бумажку в рукав. Ее лицо вновь оживает: щеки краснеют, будто ей стыдно, что пришлось просить меня о таком. Губы поджаты — она все равно не теряет надежду. На это больно смотреть. Судя по всему, девчонка так привыкла, что ее никто не замечает, что уже не осознает, сколько эмоций она показывает другим. Я подавляю желание сказать, чтобы она была осторожней. Мне не положено давать ей советы, но время от времени я не могу сдержаться.

Перед уходом я практически силой добиваюсь разрешения убрать темные круги под ее глазами. Она долго ворчит, но, в конце концов, сдается. Я смеюсь, когда Алина плюхается на подушки с таким видом, будто я ей проповедь собралась читать. Глупышка.

Провожу рукой по ее коже. Возможно, таким способом я пытаюсь искупить свою вину. Честно слово, ничего не могу с собой поделать! Это все равно, что вытирать грязные пятна со стекла или ставить цветы в вазу — иногда мои ручки так и чешутся от желания привести ее в порядок. Кроме того, сейчас я — ее подруга. Я могу притвориться, что не предаю её по мелочи каждый день. Я могу проигнорировать бумажку с именем Оретцев, прожигающую дыру в моем рукаве.

Закончив, я оставляю Алину спорить с Целителем насчет выписки из лазарета и иду в военный зал. Дорога не близкая, потому я не отказываю себе в удовольствии пройти мимо больших, залитых солнцем окон Фабрикаторов. Сегодня у меня нет времени на визит, но я все равно могу порадовать себя мимолетным взглядом на сутулые плечи Дэвида и его каштановые волосы. Я так глубоко погрузилась в мечтания о том, как подстригу их, что, завернув за угол, чуть не врезалась в Зою.

— Куда это ты так бежишь? — спрашивает она, принюхиваясь. — Королева что, устраивает праздник?

— Вообще-то да, — сухо отвечаю я. — Но у меня есть пару секунд, если ты хочешь, чтобы я поработала над твоими глазами. Они ужасно красные.

С ее лица не так просто стереть надменное выражение, но плечи девушки напрягаются, и ей приходится приложить усилия, чтобы задрать свой прекрасный носик. Я знаю, что не должна упиваться ее горем. Еще я не должна есть две булочки с маслом на завтрак, но все мы грешные. Зоя сама виновата в своих бедах.

— Сенная лихорадка, — бормочет она. — У меня аллергия на что-то в воздухе.

— Да, — киваю я, проскальзывая мимо нее. — Я слышала, что ты буквально подавилась ею.

Я давно поняла, что нельзя давать Зое оставить последнее слово за собой. Эта девчонка сыпет колкостями так же проворно, как вода течет сквозь решето. Я планировала передать письма Дарклингу через стражей, но встретила Ивана у военного зала.

— Ну что, как там наша инвалидка? — спрашивает он на выходе из Малого дворца.

— Едва ли ее можно так назвать.

— А похожа.

— Ей нужно идти на уроки фехтования у озера? Зоя сломала ей два ребра.

— Какая жалость, — бормочет мужчина.

Я выгибаю бровь.

— Вот и Дарклинг так подумал. Умоляю, скажи, что ты был там, когда он сказал Зое, что она должна покинуть Ос Альту!

— Да, я там был.

— И? — допытываюсь я, пока мы шагаем по холму к березовой роще.

Знаю-знаю, я ненасытная, но как вообще можно удержаться от такой сплетни? Иван недовольно пожимает плечами.

— Он просто объяснил, что она — легко заменима, а Старкова — нет.

Я ухмыляюсь.

— Разве тебя это не волнует?

— Нет, — резко отвечает он.

— Осторожно, Иван. Будешь так хмуриться, и даже я не смогу убрать твои морщины.

Каким-то образом ему удается нахмуриться еще больше, и я едва сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Иван похож на гордого дрозда: надутого и с красным оперением. Мне ничего не стоит вывести его из себя и взъерошить ему перья. Я знаю, что он завидует каждому слову и секрету, которые мы разделяем с Дарклингом. И все же, он мне нравится. Иван презирает меня, но, впрочем, он презирает абсолютно всех.

Войдя в березовую рощу, я замечаю пару опричников на страже, скрытых в тени деревьев. Никак к ним не привыкну. У них свое братство, и они держатся в стороне от всех. Эти люди никогда не общаются с Гришами или придворными.

Когда мы, наконец, доходим до нужного места, Дарклинг как раз выходит из бани и надевает чистую рубашку. На него действительно приятно смотреть: мускулистое тело, бледная кожа с каплями пара.

Он проводит рукой по влажным волосам и подзывает меня к себе.

— Как она?

— Лучше. Попросила, чтобы ее выписали из лазарета.

— Даю согласие, — он кивает Ивану. Сердечник без лишних слов уходит выполнять задание и исчезает среди деревьев.

Дарклинг забирает свой кафтан у опричника и надевает его. Я подстраиваюсь под его шаг, и мы идем по одной из узких тропинок через рощу.

— Что еще? — спрашивает парень.

— Прошлой ночью к ней наведался аппарат и трепался о Святых и спасителях. Как я поняла, он либо пытался запугать ее до обморока, либо наскучить ей до смерти.

— Похоже, мне придется побеседовать с этим священником.

— Я сказала ей, что он безвреден.

— Едва ли, — хмыкает Дарклинг, — но он — доверенное лицо короля. Пока это всё, что имеет значение.

Наступает неловкое молчание. Мы выходим из-за деревьев на грязную дорогу, ведущую к тренировочному залу и конюшням. Дарклинг знает, что это еще не вся информация, но я пока не готова ей поделиться.

В это время дня здесь всегда пусто, не слышно ни звука, кроме фырканья лошадей в стойлах. В зимнем воздухе пахнет конским потом, навозом и сеном. Я морщу носик. Стоит немного отойти от Малого дворца, как попадаешь в сельскую местность!

В западном стойле — шесть одинаковых вороных коней. Их всегда запрягают в экипаж Дарклинга. Дойдя до ограждения, парень тихо свистит, и один из коней трусит к нам, подергивая шелковой гривой.

Я достаю клочок бумаги из рукава и вручаю его Дарклингу.

— Снова письмо следопыту, — говорит он без всякого удивления.

— Она боится, что его убили в битве, но пока не внесли в список умерших, — я мешкаю, а затем добавляю: — Еще мне кажется, что она боится, что он жив и забыл о ней.

Он изучает бумажку, после чего возвращает ее мне. Затем гладит длинную бархатную лошадиную морду.

— Что мне ей сказать? — спрашиваю я.

— Правду, — он поворачивается ко мне. — Скажи ей, куда перенаправили мальчишку.

— Она подумает…

— Я знаю, что она подумает, Женя.

Я прислоняюсь к ограждению, повернувшись спиной к загону, и начинаю теребить бумажку. Дарклинг что-то тихо нашептывает коню, но я не могу разобрать слова.

Я боюсь встречаться с ним взглядом, но все же набираюсь храбрости спросить:

— Тебе совсем на нее плевать?

Повисает короткая пауза.

— Что ты в действительности хочешь знать, Женя?

Я пожимаю плечами.

— Она мне нравится. Когда это все закончится…

— Хочешь знать, простит ли она тебя?

Я провожу пальцем по кривоватым строкам, написанным рукой Алины, по острым и косым буквам. У меня уже очень давно не было такой подруги.