— Возможно, — тяну я.

— Не простит.

Подозреваю, что он прав. Я бы не простила. Просто не думала, что для меня это будет иметь такое значение.

— Решай сама, — говорит он. — Я прикажу принести письма тебе.

— Ты их сохранил?

— Отправь их. Верни ей. Делай то, что считаешь нужным.

Я внимательно присматриваюсь к нему. Все это кажется какой-то уловкой.

— Ты же не всерьез?

Дарклинг оглядывается на меня через плечо, пронзая своими серыми очами.

— Старые связи, — говорит он, в последний раз похлопав коня и отталкиваясь от ограждения. — Алине от них никакого проку. Они лишь привязывают ее к той жизни, которой больше нет.

Бумага начинает рваться под моими пальцами.

— Она страдает.

Дарклинг быстро касается меня рукой, и я замираю. Его сила проникает в мое тело речным потоком и успокаивает. Лучше не думать о том, куда меня может занести это течение.

— Ты тоже страдала.

Он оставляет меня у загона, а я продолжаю стоять, разворачивая и вновь сворачивая бумагу с именем следопыта.

***

Королева действительно устраивает праздник. Переобувшись и избавившись от запаха конюшни, я обнаруживаю ее сидящей за туалетным столиком, пока служанка укладывает ей волосы. Были времена, когда она никого не подпускала, кроме меня, чтобы подготовиться к выходу в свет.

— Женя справляется с этой задачей лучше любой из вас, — говорила она, прогоняя прислугу. — Принесите нам чай и что-нибудь сладенькое.

Я с радостью подмечаю, что девушка отвратительно выполняет свою работу: прическа красивая, но она не подходит королеве. Я бы заколола шпильки выше и оставила бы локон у ее лица.

— Ты опоздала, — рявкает она, заметив меня в зеркале.

Я делаю реверанс.

— Прошу прощения, моя царица.

Проходит час, прежде чем я заканчиваю работать над ее лицом и шеей; к тому времени все служанки давно ушли. Кожа на скулах королевы неестественно натягивается, а ее глаза становятся такого яркого цвета индиго, что никто не поверит в их натуральность. Но она хотела, чтобы их оттенок сочетался с цветом платья, и я не стала спорить. Тем не менее, это сводит меня с ума. Снова руки чешутся! Я не могу пройти мимо косо висящей картины и не поправить ее. А королева всегда перебарщивает — еще, еще, пока черты ее лица не начинают искажаться.

Она что-то напевает себе под нос, посасывая кусочек лукума, глазированного в розовом масле, и воркует с собачкой, свернувшейся у нее на коленях. Когда я наклоняюсь, чтобы поправить бантики на ее туфлях, женщина рассеяно упирается рукой мне в плечо — выглядит это ласково, почти как если бы она почесала меня за ушком. Иногда она забывает, что ненавидит меня. Будто я все еще ее драгоценная служанка, куколка, которую она любила наряжать и показывать своим друзьям. Хотела бы я сказать, что меня воротило от такого отношения, но, по правде, я наслаждалась каждой минутой.

Среди Гриш я не выделялась — симпатичная девушка со скромным талантом. Но в Большом дворце меня холили и лелеяли. По утрам я приносила королеве чай, и она распахивала передо мной объятия. «Моя красавица! — кричала она, а я бежала к ней со всех ног. — Куда пойдем сегодня? Прогуляемся по саду или отправимся в город? Может, подберем тебе новое платье?»

Тогда я не понимала, что ускользало от меня: я отдалялась от других Гриш, теряла с ними связь, не ходя на занятия, перестала узнавать интересные слухи из их мирка, перестала спать с ними под одной крышей. Но у меня не было времени, чтобы поразмыслить над этим. Королева кормила меня сахарными сливами и вишней в имбирном сиропе. Мы раскрашивали шелковые веера и обсуждали модные романы с ее подругами. Она позволила мне выбрать ей щенка, и мы часами подбирали ему имя. Она научила меня правильно ходить и делать реверанс. Ее невозможно было не обожать.

Даже теперь мне трудно не поддаваться привычке любить ее. Королева такая уверенная, такая царственная — образец грации и величия. Я помогаю ей надеть шаль из роскошного фиолетового шелка, который лишь подчеркивает яркое сияние ее глаз. Затем приступаю к работе над венами на руках.

— Костяшки не выглядят отёкшими? — спрашивает она. Ее пальцы отяжелели от количества украшений — сапфировых ободков с изумрудом Ланцовых в центре. — Кольца сдавливают кожу.

— Нет, выглядят нормально… — начинаю я. Женщина хмурится. — Сейчас же ими займусь.

Не знаю, когда все начало меняться, когда я перестала чувствовать легкость в нашем общении. Милость королевы ускользала от меня, но я понятия не имела, что натворила или как это остановить. Единственное, что я понимала, это что мне нужно больше стараться, чтобы добиться ее улыбки, и что мое присутствие перестало приносить ей удовольствие.

Но я помню тот день, когда я работала над ее лицом, разглаживая незаметные морщины, появившиеся на ее лбу.

Я закончила, и королева взглянула в зеркало.

— Я все еще вижу морщину.

— Если убрать ее, будет выглядеть неестественно.

Она с силой стукнула меня по руке золотой рукояткой расчески.

— Ты никого не обманешь, — рявкнула женщина. — Я не позволю тебе сделать из меня старуху!

Я пораженно отпрянула, прижав руку к груди. Затем подавила слезы обиды и сделала, как меня просили, все еще надеясь, что сломанное между нами нечто ещё можно починить.

После этого были и хорошие дни, но большую часть времени королева полностью меня игнорировала или тянула за локоны с такой силой, что на глаза наворачивались слезы. Она хватала меня за подбородок и бормотала: «Красавица». Но фраза перестала звучать как похвала.

Сегодня она в хорошем настроении. Я отрезаю выбившуюся нитку из ее рукава и разглаживаю подол платья. Ее светлые волосы сияют в свете ламп, и она выглядит, как позолоченная икона Святой.

— Вам бы подошла лилия к этой прическе, — говорю я, вспоминая о синем стеклянном гребешке, который однажды помогала делать для нее в мастерской Фабрикаторов.

Она смотрит на меня, и на долю секунды мне кажется, что я вижу тепло в ее взгляде. Но, видимо, это игра света, поскольку в следующее мгновение она раздраженно усмехается и говорит:

— Эту побрякушку? Она давно вышла из моды.

Я знаю, что она хочет меня задеть, но девчонка, вздрагивающая от каждой колкости, давно исчезла.

— Конечно, вы правы, — я низко кланяюсь.

Королева взмахивает своей бледной, гладкой рукой.

— Иди, тебя наверняка ждут где-то еще? — говорит она, не веря ни единому слову.

***

Когда я наконец возвращаюсь к себе в спальню, все лампы уже зажжены, а в камине горит огонь. Одна из служанок оставила ароматный пучок шалфея на полке. Они хорошо знают, каково жить под правлением короля. Может, так будет при любом Ланцове. Я встречала наследника — Василия. У него вялый подбородок отца и слюнявый рот. Меня передергивает.

Если бы я могла пожелать чего угодно, то это были бы не драгоценности, не собственный экипаж и не дворец в озерном крае. Я бы пожелала снова стать настоящей Гришей. Но, увы, это лишь мечты, потому пока я мечтаю о замке на двери в мои покои.

Я приказываю принести мне ужин, а затем снимаю кремовый шелковый кафтан и надеваю халат. Только тогда я замечаю черную коробку на плюшевой подушке на подоконнике. Вещица довольно простая и смотрится совершенно неуместно в бело-золотом убранстве комнаты. Ее элегантность — в идеальных углах и гладкой, как стекло, материи, отполированной до блеска. На коробочке нет его символа. Он и не нужен. И мне вовсе не нужно открывать ее, чтобы узнать, что внутри.

Я умываю лицо, распускаю волосы и снимаю атласные тапочки, чтобы почувствовать шероховатость прохладного деревянного пола. Все это время коробка маячит на краю моего поля зрения, как блестящий черный жук.

Мне приносят ужин — трюфельный сырный торт, тушенная в вине перепелка с хрустящей корочкой и рыба-пашот в масле. Еда, как всегда, роскошна. Каким бы ни было мое настроение, у меня всегда хороший аппетит.