— У тебя же медицинское свидетельство было, — говорю я ей.

— Что та бумажка! Они этих бумажек каждый день мильён видят. Чтобы до человека дошло, надо быть лаконичным и выразительным. Я из-под лежачей больной пелёнку носила, показывала, чтобы дошло до бюрократов, что взрослые подгузники даже при наличии порошка и санитарок нужны. Видела б ты их морды!

Расправившись с бумагами, я забираю у знакомых и незнакомых людей коробки с «подарками»: одеждой, тетрадками, книжками, нитками и иголками, расчёсками и резинками, какими-то расходными материалами. Предполагается, что граждане должны всё это организовано нести в пункты милосердия, но таким путём вещи попадают к депортантам в лагерь только через несколько недель. Так что многие просто завели знакомство с волонтёрами и передают через нас всё то, что вообще-то вызывалось предоставить государство, а также то, что оно изначально сочло избыточным для выживания и что при этом делает жизнь и легче, и веселее. Коробки обычно передают безадресно, и я стараюсь разносить их по очереди, не пропуская ни одного барака. Иногда с подарками меня отлавливает Госька, деловито вскрывает их, выгребает какие-нибудь шампуни и прокладки и убегает. Я не спорю — насчёт санитарных горячих точек ей виднее, а вот некоторые обитатели лагеря злятся, будто у них своё, кровное отобрали. Написать жалобу они, впрочем, не могут — официально все эти вещи я принесла по своему почину и могу отдавать их или не отдавать кому захочу.

После вахты мы вместе идём к Гоське. У нас даже нет сил, чтобы поболтать: мы просто сидим на лестнице на чердак, свесив ноги с края, и таращимся на стенку. Госька смолит сигариллу и иногда вяло жалуется на показушность и бесчувственность государственной системы милосердия. Я киваю в нужных местах.

Домой возвращаюсь уже к полуночи. Кристо молча делает мне чай и бутерброды. Выполняет ли он мои задания, мне уже лень проверять: каждое утро я наставляю его выучить ещё десять слов из словаря и отрабатывать удары «шилом». Для ударов у нас свой тренажёр — несколько кожаных, плотно набитых волосом подушек, на которых я рисую маркером точки. По этим точкам Кристо должен с размаху бить «шилом», не удерживая подушку левой рукой и не поправляя её после удара. Цель — научиться попадать ровнёхонько в отметку маркера. Да и что тут проверять: не тренируется — сам дурак, это в его же интересах. Поэтому я только бормочу благодарность за спартански-суровый ужин.

Наконец, включаю — негромко — «Луну» и танцую. Когда я только возвращаюсь в хатку, мне кажется, что ноги гудят и сил почти не осталось, но с первыми же звуками песни по моим нервам пробегают электрические заряды, и я бросаюсь в танец — как с края крыши. Руки сами находят верные движения, мышцы и суставы послушны, ноги как будто утрачивают чувствительность — я скольжу над полом, как призрак. Кристо внимательно смотрит с дивана, скрестив по-цыгански ноги. Должно быть, когда я танцую, меня выносит в те самые десятые измерения, которые он так любит разглядывать.

В пятницу вечером я подарки не разношу — выступаю в парке, поэтому и к Гоське не захожу, возвращаюсь домой раньше. Застаю кузена уткнувшимся в словарь. Всё-таки учит. Лезу за подушками: почти все зверски истыканы. Преимущественно мимо точек. Хороший мальчик.

Кристо поднимает голову:

— Сделать чаю?

— Учи. Я сейчас ужин нам приготовлю.

Впервые вижу, как он улыбается. Оказывается, очень славно, совсем по-детски. Бедолага — я же его целую неделю на бутербродах держу. Надо придумать что-нибудь поинтереснее.

Батори на кухне молча и сосредоточенно чистит картошку.

На осознание этого простого факта мне требуется некоторое количество времени и усилий.

— Это твой вампир? — демонстративно, по-немецки, уточняет подошедший сзади Кристо. — Я его на всякий случай не трогал. И не боялся.

— Это ещё как посмотреть, кто чей, — флегматично отзывается Батори, выковыривая глазок. — Лили, вам известно, от чего возникает гастрит? А как трудно он лечится? Человеческое тело, Лили, крайне хрупко. Его надо беречь. А вы бутербродами питаетесь. Два раза в день.

— Давайте нож. Я дочищу.

— Нет. Вы лучше примите душ. Я отсюда чувствую, что вы только что активно двигались. Танцевали?

Я краснею.

— Да.

— Замечательно. Ужин будет готов где-то через сорок минут.

После душа я обнаруживаю, что от растерянности забыла взять полотенце и халат. Мою одежду уже крутит, урча, стиральная машинка, и я застываю в раздумье: то ли остановить процесс и надеть на себя мыльные джинсы и толстовку, то ли подождать, пока машинка их всё-таки достирает. Мелькает мысль попросить полотенце у Кристо или Батори, но к кому стыднее с этой просьбой обратиться, я не в состоянии решить. Пацан какой-то блаженный — с него станется просто распахнуть дверь и задумчиво на меня уставиться. Батори же потом год будет зубоскалить и отпускать двусмысленные шуточки о причинах моего к нему обращения.

Я с ожесточением рву с карниза весёленькую, в рыбках и яхтах, полупрозрачную пластиковую занавеску и тщательно в неё драпируюсь. Шурша и похрустывая на ходу, шествую через коридор и гостиную — Кристо поднимает от словаря удивлённый взгляд, но, слава Богу, молчит — и закрываюсь в спальне.

Господи, ну как же хорошо, что Батори всё это время был на кухне!

Я выпутываюсь из рыбок и корабликов и с облегчением переодеваюсь в домашний костюм: длинные просторные юбку и футболку.

— Зачем вы громили ванную? — любопытствует за столом упырь. На ужин он приготовил отварной картофель и жареную кровянку на шкварках. Поскольку на его руке белеет пластырь, я не интересуюсь, откуда у меня в доме колбаса. Кристо рассматривает пластырь внимательно и очень серьёзно.

— Ничего я не громила.

— Да? Мне показалось, что что-то рвали, что-то громыхало. А потом что-то шло и шуршало. Признайтесь, вы зачем-то нарядились в занавеску?

Чёртов упырь, что ему стоило, как всегда, говорить по-галицийски? Нет, надо было перейти на немецкий.

Я успешно игнорирую неуместный вопрос, но, к сожалению, не Кристо. Он кидает на меня взгляд достаточно красноречивый, чтобы подтвердить догадку Батори. Конечно же, тот расплывается в клыкастой ухмылке:

— Вот это номер я пропустил! Лилиана Хорват — теперь в пластиковой упаковке! Да, видал я вас в постели, но охотно отдал бы это зрелище за созерцание вашего торжественного шествия в занавеске…

Кристо снова переводит на меня взгляд. Я с нажимом отвечаю на невысказанный вопрос.

— Он мне не любовник. Нет.

— Ясно.

— А раз ясно, сиди, в тарелку гляди. Картошку лопай.

Кузен послушно опускает взгляд, и меня захлёстывает стыд: всё-таки столь резкой отповеди он не заслужил. Чтобы скрыть неловкость, я тоже утыкаюсь в тарелку и сосредоточенно жую. К сожалению, картошка и кровянка довольно быстро заканчиваются, и мне снова приходится замечать Батори и Кристо. Впрочем, я, как настоящая женщина, всё равно нахожу, чем себя отвлечь. Я сгребаю грязную посуду и иду её мыть. Обе тарелки, обе чашки, обе вилки, сковородку, лопаточку, разделочную доску, кастрюлю, нож — промываю всё очень тщательно.

Увы, посуда тоже кончается. Прежде, чем Батори соображает уйти сам. А посылать того, кто только что кормил меня своей кровью, мне как-то неловко.

— Вы так напряжены, словно у вас это в первый раз, — говорит упырь, когда я оборачиваюсь, вытирая руки полотенцем.

— Первый раз что?!

— Это цитата. Я сказал вам это в нашу первую встречу. Вы сейчас точно так же скованно держитесь, как тогда — вот и вспомнил. Что случилось, Лили? Мне казалось, в Сегеде между нами всё разъяснилось.

— Пока вы мне не нахамили по телефону, я тоже так думала.

— Что же я вам такого сказал?

— Что я к вам с пустяками лезу. И вообще… вы мне точно были не рады.

Батори в раздумьях почёсывает левую бровь.

— Если я сознаюсь, что был в этот момент с Язмин, вы поймёте мою тогдашнюю сухость тона?

— Вы говорили со мной по телефону… на Язмин?!