— Эй... эй? Кристо? Тётя Дина?.. Ладислав? Что происходит?

Тишина длится секунды две; затем в двери за моей спиной протяжно щёлкает, открываясь, замок. Я резко оборачиваюсь и на всякий случай пячусь, пока не натыкаюсь спиной на стену. Дверь распахивается. Босые ноги обдувает сквозняком.

За ней никого нет.

Я некоторое время всматриваюсь в дверной проём. Никакого движения; только отчего-то лампочка в фойе помаргивает, да и вообще светит тусклее обычного. Пальцы левой руки складываются в «козу» сами собой. Нервно оглянувшись ещё разок, я делаю шаг, и другой, и ещё несколько шагов, пока не переступаю порог квартиры.

Кресло для охранника пусто, хотя запах дезодоранта ещё так чёток, что ясно — парень Тота отсутствует не больше нескольких минут. Я прислушиваюсь. Если тут кто-то и есть, то он не дышит, а это — чертовски плохие новости. Практически все мятежные вампиры ныне связаны нерушимой для упырей клятвой на крови, однако интересовать я могу не только их. Год-полтора назад я перебежала дорогу мёртвым жрецам из соседней Польши. Те же вампиры, только в профиль — вместо крови питаются едой с кладбищ.

Тихо жужжит лампочка в плафоне. Откуда-то снизу, далеко и тихо, на пределе слышимости, доносится пение вроде церковного.

Я наматываю фартук на левую руку — будто в кофейне перед дракой — в правую удобно, привычно ложится рукоять серебряного ножа. Серебра боятся не только вампиры.

Лифт нехорош: будет видно, на каком этаже я вышла. И вполне возможно, что на первом меня и так ждут возле лифта. Я спускаюсь парадной лестницей, стараясь переступать босыми ступнями так бесшумно, как это вообще возможно. Вампира я не обману, а вот у мертвецов из литовских земель слух не лучше человеческого.

Пение становится заметно громче с каждым пролётом. Это нервирует меня; я подумываю о том, чтобы вернуться в квартиру и забиться, скажем, на верхнюю полку стенного шкафа. Но там мне станет ещё страшнее уже минут через пять или десять, и я без особого сожаления отбрасываю идею.

Все этажи пусты, и будки с часовыми — у двери на улицу и у калитки в ограде — тоже. Я чувствую себя мишенью, оказавшись в открытом месте; сердце колотится где-то у горла.

Пение доносится теперь отовсюду, так громко, словно в одной из припаркованных неподалёку машин включена магнитола. Единственный звук на улице. Ни шума машин от бульвара. Ни человеческих голосов откуда-нибудь из окон. Ни ропота от пожелтевших листьев на редких деревьях. Ни одной ноты из привычной до незаметности какофонии города.

Лёгкий порыв ветра проносит по асфальту скомканный пакет, из тех, что шуршат от каждого движения. Этот пакет молчалив. Он останавливается у столба, словно поджидая меня, и я почти машинально делаю несколько шагов в его сторону.

Никогда не слышала ничего прекраснее. Музыка охватывает меня со всех сторон, громкая, плотная. Прекрасная. Прекрасная. Я чувствую, как она вливается в мои вены, делая их упругими, наполненными; как она скользит по моей коже подобно рукам любовника. Она окружает меня, словно вода, и я пью её, захлёбываясь, задыхаясь — живую и животворящую. Она во мне, я в ней, мы — одно; от этого чувства, от счастья и наслаждения я принимаюсь рыдать — сладко, сладко, сладко...

Пф-ф-ф. Вода.

Самая обычная холодная вода — кто-то плеснул её мне в лицо, наверное, целое ведро холодной воды.

Пф-ф-ф. Кхр-р-р. Кхе-кхе-кхе.

Что, чёрт спляши на моей могиле, тут происходит?

Я пытаюсь откинуть с лица мокрые пряди и в результате провожу по нему сочащимся водой матерчатым комком — моим фартуком. Хорошо ещё, что не правую руку подняла — в ней всё ещё нож. Был бы, однако, фокус. Я сердито стряхиваю тряпку на пол, убираю, наконец, волосы и оглядываюсь.

Кто все эти люди? Почему они в рясах? Почему надвинули капюшоны на головы? Фыркнув ещё разок, я потягиваю носом — мужчины... вампиры. Вокруг меня добрая дюжина вампиров. Лиц не разглядеть, из-под капюшонов видны только подбородки, и ни один не кажется мне знакомым.

— Где я?

Кажется, это самый глупый вопрос в сложившейся ситуации. Глупее было бы спросить только: «Кто вы?» и потребовать вдобавок предъявить документы.

Моя форма спереди мокра насквозь, и ноги стынут от камня под ногами.

— Не следует бояться, дитя, — мягкий мужской голос доносится из-под одного из капюшонов. Я не могу понять, из-под какого, и сурово вглядываюсь в один из подбородков наугад. Тем более, что этот подбородок ничуть не хуже любого другого: гладко выбритый, голубовато-белёсый, чуть удлинённый. — Вы среди мирных людей.

— Вот уж людьми-то от вас не пахнет, — не удерживаюсь я от замечания и вглядываюсь в выбранный подбородок совсем свирепо. Надеюсь, это выглядит так, будто я уверена в себе и чувствую контроль над ситуацией.

Пальцы почти что сводит на рукояти ножа.

В помещении, похожем на подвал не то замка, не то очень старого лабаза, тишина стоит буквально могильная. Ни звуков дыхания, ни бурчания в животе, ни хотя бы капель из неисправного крана или стучащей по окну ветки: только моё собственное сердцебиение и голос моего собеседника.

— Я использовал слово «люди» в философическом смысле, — поясняет голос. Так, похоже, говорят правее, тем более, что подбородок, на который я пялюсь, совсем не шевелится. Я осторожно перемещаю взгляд, делая вид, что задумчиво осматриваю своих похитителей. — Если вам угодно, вы — среди мирных вампиров. Но мне нельзя продолжить, не взяв с вас клятвы о сохранении нашей тайны.

Что же — если их интересуют клятвы, то убивать они меня пока не думают, так что соглашаюсь я охотно:

— Валяйте. Берите. Чем поклясться?

— Мы знаем, что цыгане могут слагать с себя обязательства, данные инородцам. Поэтому вы поклянетесь не мне, а брату Кораллу. Он цыган и примет у вас настоящую цыганскую клятву.

Один из лжемонахов выступает вперёд и откидывает капюшон, чтобы я могла убедиться, что он цыган. Когда его обратили, ему вряд ли исполнилось хотя бы двадцать лет: тонкий, нежный, он, как часто бывает с цыганскими юношами, выглядит даже младше своего возраста. Взгляд обведённых тёмными кругами глаз мягок, когда он приветствует меня по-цыгански:

— Будь счастлива, сестра. Я — Коралл.

Ох. Ох. И как мне объясняться с Тотом? Есть вещи, через которые я не готова переступить. Например, цыганские клятвы.

Если только ребята не шутят, и я действительно ещё увижу Тота.

— Можно мне для начала присесть на что-нибудь сухое? — хмуро спрашиваю я, соображая, как выкрутиться из этой весьма неприятной ситуации. Коралл, замявшись, переводит беспокойный взгляд куда-то за моё правое плечо. Я нарочно не оглядываюсь. Лучше пусть моё поведение выглядит пренебрежением, чем потерянностью.

— Брат Коралл, помогите госпоже Хорват. Дитя моё, я должен попросить вас убрать пока что оружие. Оно вам ни к чему, право.

Ну, теоретически, я могла бы захватить заложника, приставив к горлу одного из вампиров лезвие. Чисто теоретически. Но практически я выбираю вытереть лезвие о штаны сзади и задвинуть его в ножны.

— Холодно у вас, — жалуюсь я, переступая, чтобы не стоять в луже. — У меня вся форма насквозь.

Может, попросить у них сухую одежду? Пока буду переодеваться, что-то придумаю. Но безымянный голос произносит за моей спиной:

— К сожалению, сухого платья для вас мы не имеем.

Что-то напоминает мне его манера выражаться! Коралл тем временем отводит меня прочь из лужи воды.

— И стула, чтобы предложить вам присесть, у нас тоже нет. Но, если вам нехорошо, брат Коралл будет вас поддерживать.

— Благодарю, мне уже лучше, — настолько сухо, насколько это возможно в мокрых тряпках, отвечаю я. Терпеть не могу, когда до меня дотрагиваются вампиры. Ну, может быть, кроме одного. Похоже, клятвы не избежать… и вдруг я понимаю, что держать Тота в безвестности мне скорее нравится, чем наоборот. В конце концов, это он — глава ИСБ — не сумел элементарно обеспечить мне достойную охрану. Меня выкрали из-под носа его бравых парней! Может быть, в других обстоятельствах эта мысль не привела бы меня в восторг, но тут, где мне, кажется, реальная опасность не угрожает… а, кому я вру — в любом случае эта мысль привела бы меня в восторг.