Муж запрокидывает голову, разглядывая потолок. Белёсые брови сведены так напряжённо, что кажется: две морщинки между ними сейчас сольются в одну, очень резкую, тёмную, словно рана без крови.

— Лиляна... Неужели нет способа... какого-нибудь другого? Ты уверена, что это не опасно? Как я могу быть уверен, что это не опасно, если ты ничего не хочешь мне говорить?

— Доверься мне. Ладно?

— Я бы предпочёл довериться фактам. Хоть каким-нибудь фактам.

— Тогда доверься тому факту, что я ушла, когда мне захотелось, вернулась, когда мне захотелось, и никак не пострадала. Я контролирую ситуацию, Кристо. И именно это я, собственно, пытаюсь показать Тоту. Только такую мелочь. Ничего страшного. Я тебя очень прошу: доверься.

Муж качает головой, но я уже знаю, что это значит: «не могу понять, почему соглашаюсь».

— Лиляна...

— Кристо? Ты мне веришь?

— Лиляна... Боже мой... Ладно. Да. Ладно. Я немного подожду. Но если я увижу, что ты играешь с огнём, я тебя просто схвачу за шкирку и спрячу в стенном шкафу. Что бы ты ни говорила.

— Ладно. Мне нравится такой сценарий.

— Да?

— Да. Потому что я тебе доверяюсь.

Кристо не очень радостно улыбается и отпивает, наконец, из своей чашки.

***

Ладислав Тот определённо ставит личный рекорд по посещениям моего кабинета. На этот раз он даже не утруждает себя приветствием, в какую-то секунду преодолевая расстояние между дверью и моим креслом. Я вскрикиваю, когда он хватает меня за запястье и отдёргивает рукав форменной куртки.

— Не думаю, что вы покушались на жизнь императора, а? Хотя теперь уже не удивлюсь. А может, малышку Рац не стоило подселять к убийцам её матери? Как думаете, не надо ли вам составить рапорт императору на этот счёт?

Я выдёргиваю руку из его пальцев.

— Какого дьявола?

— Как, это не след нападения и не попытка суицида? А что насчёт какого-нибудь интересного магического ритуала? Вы, кажется, немало в них продвинулись за последние годы?

Я поправляю рукав формы так, чтобы он закрыл бинт.

— Прогоните прослушку за вчерашний день. Я попыталась разрезать кочан капусты и неловко скользнула ножом.

И весь стол был в крови, потому что я задела вену. Но говорить об этом я считаю немного неуместным. Честно говоря, дело не столько в моей криворукости, сколько в том, что Катарина вовсю старалась её отметить, на примере Святой Мамы объясняя, как режут морковь и чистят картошку нормальные люди. Признать, что её слова меня задевают, было вроде бы не по чину, и я делала непроницаемое лицо — но руки вот дрогнули.

На торжествующий (как мне кажется) вопль сиротки прибежали Кристо и тётя Дина. Пока свекровь обрабатывала мне руку, муж порубал капусту в капусту за считанные секунды и с лицом настолько яростным, что я как-то струхнула за разделочную доску и стол... и чуть сама не начала рубать, когда сиротка торжествующе пояснила мне, что так, мол, как братец троюродный нормальные люди и поступают с овощами, а не примеряются семнадцать раз, чтобы потом раскроить вместо кочана собственную руку.

— Скрыть одну рану можно, сделав на том же месте другую. Не так ли? — Тот постукивает указательным пальцем по столешнице. — Не думайте, что вы — первооткрывательница подобных уловочек.

— У вас паранойя.

— Её очень легко прекратить.

— Да?

— Да. Скажите, как вы покинули зону контроля.

— То есть, вы сдаётесь, и я могу идти с докладом к императору?

Тот шипит сквозь стиснутые зубы.

— Дайте мне ещё неделю, и я выведу вас на чистую воду.

Я делаю вид, что раздумываю.

— Я организую посещение кинотеатра. Любой сеанс.

— О, я не хотела бы так утруждать нашу славную службу безопасности. У неё так много дел...

— Кино и ресторан. Не венгерский. В конце концов, вы — цыганка. Где ваш азарт?

Я откровенно усмехаюсь.

— Ладно. Неделю. Но о втором продлении срока даже не мечтайте. Разве что в следующий раз вам вздумается умолять меня, встав на колени.

— Ну, это мы посмотрим, кто кого и о чём ещё будет умолять, — Тот направляется к двери. Уже взявшись за ручку, он добавляет:

— Покажитесь врачу. Я должен получить доклад о вашей ране сегодня же.

Всю прошедшую неделю «безопасники» пасли меня так плотно, что чуть ли не в открытую сдавали с рук на руки, когда я переходила из одного крыла дворца в другое. Всю прошедшую неделю я только и думала, что мне делать, если Тот сдастся и мне придётся объяснять, каким образом я на несколько часов исчезла из-под носа ИСБ. Всю прошедшую неделю я читала бумаги, исправляла бумаги, подписывала бумаги. Конечно, теоретически Тот мог бы переложить на меня и составление всех этих бумаг, но среди немногих вещей, приводящих его в ужас — мысли о том, как мир погружается в хаос и разрушение без его руководства. Вполне возможно, что он даже графики дежурств моих «волков» просчитывает самолично. И количество выдаваемых им для обучения канцелярских товаров.

«Лиляна, ты Катарину не видела?» — всплывает на экране компьютера сообщение.

«Здравствуй, Госька. Я и тебя не видела, причём со вчерашнего вечера»

«Прости, здравствуй! Посмотри, что у неё по графику»

«Зачем тебе?»

«Пересечься надо. Она попросила кое-что в городе купить, я купила»

«А меня она не могла попросить? Я вроде бы её опекун»

«Но ты же в городе редко бываешь»

«Зато могу засылать туда курьеров и порученцев»

«Ну, я не знаю, почему она тебя не попросила. В общем, скажи мне, где она, или сама забери и ей передай»

«Что передать?»

«Зелёнку»

«Зелёнку?!»

«Да, литровую бутылку»

«Мне руку мазать, что ли?»

«Нет. Это для волос. Она сказала, краска не прокрасит. А что у тебя с рукой?»

«Немного порезалась. Ну, ладно, занеси мне»

«Да нет, она мне уже сообщение скинула, сейчас мы пересечёмся»

Скорость, с какой сиротка сходится с людьми, поражает. Кажется, её знает по имени последний курьер и первый министр, хотя премьер, конечно, вряд ли — он во дворце уже месяц не показывался, сейчас пора осенних заседаний правительства. Бюджет принимают и всякое такое. Все здороваются с «Ринкой» за руку, треплют по зелёной макушке, похлопывают по плечам; мне достаются только формальные кивки, но это не представляло бы ни малейшей проблемы, если бы с девчонкой не сошлась, как-то моментально и неожиданно, моя единственная сейчас подруга. Госька. Первый же разговор с Госькой после поступления Катарины Рац на службу вылился в перечень достоинств юной курсантки: и вежливая она, и остроумная, и компанейская, и так замечательно играет в шахматы — мама её, видите ли, научила.

И даже Кристо, увидев, что все закрывают глаза на странную причёску троюродной сестры, наконец расслабился и сменил гнев на милость. Так что если мне станет невмоготу от постоянных подколок и грубостей сиротки — и пожаловаться-то будет некому на всём белом свете.

Поэтому я жалуюсь Шаньи. Ему всё равно, а мне пар выпустить.

— Жила-была одна хорошая тётя. Не было у тёти ни папы, ни мамы, зато были у тёти друзья. Друг и подруга.

Сегодня, на моё счастье, в спальне дежурит Пишта Фаркаш. Он не понимает по-галицийски ни полслова, так что не решит, что я с ума схожу.

— У Шаньи нету дъузей, — немедленно расстраивается маленький князь Галицкий. Я на секунду теряюсь.

— Почему «нету», я же твоя подруга, верно? Мы дружим с тобой?

— Дъужим!

— Вот видишь. И с той тётей дружили. Один друг и одна подруга.

Малыш немедленно показывает на каждой руке по указательному пальцу: вот, мол, друг, а вот, мол, подруга.

— Ну да. И тут злая колдунья подкинула тёте в дом девочку. И сказала, что девочка будет у тёти жить. Иначе колдунья тётю превратит в лягушку.

— Лягушки къасивые, —Шаньи явно не впечатляет тяжесть угрозы.

— Да. Но тогда колдунья обернётся цаплей и проглотит лягушку. Так что тётя испугалась. И стала девочку кормить и одевать. А девочка потихоньку портила её вещи. То любимую чашку разобьёт, то суп пересолит нарочно. То любимый шарф затопчет так, что он теперь никуда не годится. И всегда никто не знает, что это она сделала. Только тётя знает, но ей никто не поверит.